Как видно, Дантес являлся душой общества, тогда как Натали — всегдашним его украшением. Он действительно был своим человеком в карамзинском кружке, в котором гости делали друг другу честь и родом, и положением в обществе, знаниями, воспитанием и талантом. Все замечали его «страсть к Натали», которую Дантес не скрывал. Но мало кто серьезно относился к возможности какой бы то ни было трагедии, потому всем было известно, что Пушкин был «уверен в привязанности к себе своей жены и в чистоте ее помыслов» (князь Вяземский), «его доверие к ней было безгранично, он разрешил своей молодой и очень красивой жене выезжать в свет без него» (Долли Фикельмон).
По словам княгини Веры Вяземской, которая более всех была знакома с семейными обстоятельствами Пушкиных, Натали испытывала к Дантесу симпатию и признательность за то, что он постоянно занимал ее и старался быть ей приятным. Княгиня говорила ей о возможных последствиях ухаживания Дантеса, но Натали, «кружевная душа», успокаивала ее: «Мне с ним весело. Он мне просто нравится. Будет то же, что было два года сряду». Вяземская принимала такой ответ, потому что считала: «Пушкин был сам виноват: он открыто ухаживал сначала за Смирновой, потом за Свистуновой. Жена сначала страшно ревновала, потом стала равнодушна и привыкла к неверностям мужа. Сама оставалась ему верна, и все обходилось легко и ветрено».
Натали в свете прозвали «кружевной душой» за то, что она казалась многим слишком холодной и бесстрастной, не склонной к тому, чтобы накоротке сходиться с кем бы то ни было.
Екатерина Гончарова походила своей внешностью на южанку. Черные волосы и темные горящие глаза придавали ее облику нечто греческое или римское. В ее взглядах, улыбке, жестах чувствовалась страстность. Она много и охотно танцевала, и ураганные темпы галопа или вальса, особенно в паре с красавцем кавалергардом, кружили ей голову и пьянили, как вино. От нее исходили токи чувственности, невольно вовлекавшие собеседников и партнеров в заколдованный круг. В обществе также заметили, что Дантес «не отходит от нее ни на шаг», и Екатерина поставила себе целью добиться от него полной взаимности.
У Пушкина осенью 36-го года особенно проявлялась его «хандрливость», о чем он без обиняков написал отцу 20 октября. «…Вы спрашиваете у меня новостей о Натали и о детворе. Слава Богу, все здоровы… Павлищев упрекает меня за то, что я трачу деньги, хотя я не живу ни на чей счет и не обязан отчетом никому, кроме моих детей. Я рассчитывал побывать в Михайловском — и не мог. Это расстроит мои дела по меньшей мере еще на год. В деревне бы я много работал; здесь я ничего не делаю, а только исхожу желчью».
Вплоть до самой внезапно разразившейся грозы, последовавшей за рассылкой пресловутых пасквилей, не было известно никаких скандальных инцидентов. Пушкин продолжал относиться к Дантесу весьма доброжелательно. Большой ценитель метких каламбуров и забавных оборотов, он с интересом следил за веселыми разговорами беспечного кавалергарда, с которым любил беседовать и великий князь Михаил Павлович, — Дантеса отличало остроумие. Можно даже утверждать, что подобный Дантесу тип мужчины был вполне во вкусе поэта: военный, красавец, донжуан, весельчак, кумир женщин — втайне и Пушкин хотел быть таким. Цветы, театральные билеты, даже нежные записочки, посылавшиеся Дантесом Натали, — до тех пор, пока он не стал женихом Екатерины, — не вызывали недовольства Пушкина: это было частью светских отношений. Возможно, какое-то время поэт чувствовал себя даже польщенным, что самый модный и блестящий красавец Петербурга находится у ног его жены, в чистоте которой он никогда не сомневался, и развлекает его прекрасную супругу, к чему сам Пушкин был не склонен. Только осенью постепенно стало меняться отношение Пушкина к Дантесу. Причиной тому послужили расплодившиеся слухи и сплетни вокруг имени первой красавицы и модного кавалергарда. Слухи один другого нелепей распускали враги и недоброжелатели поэта, которых было немало. Явился случай припомнить ему все: и злые эпиграммы, и заносчивость, и «Гаврилиаду», и бывшие амуры с чужими женами, и карточные долги, и много чего еще — вплоть до литературных разногласий и критики. На этой волне возникли даже намеки на связь Натали с царем — покровителем и благожелателем Пушкина. Сам государь впоследствии вспоминал: «Под конец его (Пушкина. — Н. Г.) жизни, встречаясь очень часто с его женою, которую я искренне любил и теперь люблю, как очень хорошую и добрую женщину, я раз как-то разговорился с нею о комеражах (пересудах, болтовне. — Н. Г.), которым ее красота подвергает ее в обществе; я советовал ей быть как можно осторожнее и беречь свою репутацию, сколько для себя самой, столько и для счастья мужа при известной его ревнивости. Она, верно, рассказала об этом мужу, потому что, встретясь где-то со мной, он стал меня благодарить за добрые советы его жене. „Разве ты мог ожидать от меня другого?“ — спросил я его. „Не только мог, Государь, но признаюсь откровенно, я и Вас самих подозревал в ухаживании за моею женой“».
В этот период о Дантесе распространились самые невероятные слухи, потому что происхождение его было малоизвестно. Некоторым приходило в голову, что связь его с приемным отцом была противоестественного свойства, иначе говоря, что они были любовниками.
Думается, что теперь не будет лишним остановиться на биографии Дантеса и отношениях, в действительности связавших его с бароном Луи де Геккерном.
Дворянство род Дантесов получил от Жана-Генриха Дантеса, крупного земельного собственника и промышленника, который приобрел имение во французском Сульце, ставшее родовым гнездом. Это был прадед Жоржа Дантеса. Его предки ревностно служили своим королям и вступили в родственные отношения со многими родовитыми семьями. Мать — графиня Гацфельд своим родством соединила семью Дантесов с русской аристократией. Ее тетка была замужем за графом Францем Нессельроде, принадлежащим к той же родственной ветви, что и русский граф Карл Нессельроде, канцлер и долголетний министр иностранных дел при Николае Павловиче; другая тетка вышла замуж за графа Мусина-Пушкина, русского дипломата, бывшего посланником в Стокгольме. Жорж Дантес застал свою двоюродную бабку в живых, когда приехал в Россию. Его отец — Жозеф-Конрад Дантес получил баронский титул при Наполеоне I и был верным легитимистом. В 1823–1829 годах он являлся членом палаты депутатов. Революция 1830 года заставила его уйти в частную жизнь и вернуться в Сульц. Жорж Дантес родился в 1812 году, был третьим ребенком в семье и первым сыном. Первоначально он учился в коллеже в Эльзасе, потом в Бурбонском лицее, затем был отдан в Сен-Сирскую военную школу, но кончить курса молодому барону не удалось: грянула Июльская революция, которая лишила престола короля Карла X. Молодой Дантес примкнул к той группе учеников школы, которая вместе с полками, сохранившими верность Карлу X, пыталась защитить своего короля. Отказавшись служить июльской монархии, Дантес был вынужден покинуть школу и несколько недель числился партизаном, которые в небольшом количестве собрались в Вандее вокруг герцогини Беррийской. После вандейского эпизода Жорж Дантес вернулся к отцу в Сульц и нашел его «глубоко удрученным политическим переворотом, разрушившим законную монархию, которой его род служил столько же в силу расположения, сколько в силу традиции». Июльская революция, ко всему прочему, сильно подорвала материальное благосостояние семьи Дантесов. На попечении Жозефа-Конрада Дантеса, отца шестерых детей, оказалась вся его семья, семья его старшей дочери и старшей сестры-вдовы с пятью племянниками. Баронесса Дантес скончалась в 1832 году. Жорж Дантес решил искать службу за границей. Это был обычай, распространенный в то время. Проще всего было устроиться в Пруссии. Благодаря покровительству наследного принца Вильгельма он мог быть принят в полк в чине унтер-офицера. Но для воспитанника Сен-Сирской школы, выходившего из ее стен после двухлетнего обучения офицером, это было бы понижением, и Жорж Дантес отказался. Наследный принц, будущий германский император, женатый на племяннице Николая I, посоветовал Дантесу отправиться в Россию, в которой царь должен был оказать покровительство французскому легитимисту. Рекомендательное письмо принца было адресовано генерал-майору Адлербергу, директору канцелярии военного министерства, одному из ближайших к государю людей. Без сомнения, одной рекомендации Вильгельма Прусского было бы достаточно для наилучшего устройства Дантеса в России, но случай свел его во время долгого путешествия из Берлина в Петербург с бароном Геккерном, голландским посланником при русском дворе. «Дантес серьезно заболел проездом в каком-то немецком городе; вскоре туда прибыл барон Геккерн и задержался долее, чем предполагал. Узнав в гостинице о тяжелом положении молодого француза и его полном одиночестве, он принял в нем участие, и, когда тот стал поправляться, Геккерн предложил ему присоединиться к его свите для совместного путешествия» (А. П. Арапова).
Барон Луи Борхард де Геккерн родился в 1792 году. Он принадлежал к протестантской семье старинного голландского рода, будучи последним ее представителем. В 1805 году он поступил в морское ведомство гардемарином и служил в Тулоне. Благодаря его службе при Наполеоне I он сохранил навсегда живую симпатию к французским идеям. В 1815 году возникло независимое Нидерландское королевство. Вернувшись на родину, Геккерн переменил род службы на дипломатическую. Сначала он был назначен секретарем нидерландского посольства в Стокгольме, а затем, в 23-м году, его перевели в Петербург. Через три года он стал посланником и полномочным министром нидерландским в Петербурге. Он быстро упрочил свое положение при дворе и в 1833 году удостоился ордена Анны I степени в знак отличного исполнения обязанностей посланника. Среди дипломатов, находившихся в 1830-х годах в Петербурге, барон Геккерн играл виднейшую роль. Что касается самой личности барона, то современники характеризовали его «злым, эгоистом, душевно мелким и пр.». Все эти нелестные эпитеты были даны ему уже после дуэли. Любопытно, что ни князь Вяземский, ни Жуковский — друзья Пушкина и ближайшие свидетели происшедших событий — не обнаружили стремления сгустить краски в отношении Геккерна. Наиболее бесстрастную характеристику дал ему барон Торнау, имевший возможность наблюдать Геккерна среди венских дипломатов. «Геккерн, несмотря на свою известную бережливость, умел себя показать, когда требовалось сладко накормить нужного человека. В одном следовало ему отдать справедливость: он был хороший знаток в картинах и древностях, много истратил на покупку их, менял, перепродавал и всегда добивался овладеть какою-нибудь редкостью. Квартира его была наполнена образцами старинного изделия, и между ними действительно не имелось ни одной вещи неподлинной. Был Геккерн умен; полагаю, о правде имел свои собственные, довольно широкие понятия, чужим прегрешениям спуску не давал». Барон де Геккерн был не женат, своих детей не имел, от собственной голландской семьи отдалился в силу того, что переменил религию, поддавшись убеждениям своего друга детства — герцога де Рогана, ставшего впоследствии кардиналом-архиепископом Безансона. Геккерн принял католичество.