— Право же, он сходит с ума!
В том, что Франсуа рехнулся, она перестала сомневаться в тот вечер, когда он устроил сцену из-за Можандра.
Рейс подходил к концу, они уже приближались к Кламси.
Виктор и Клара говорили о школе, и когда мальчик заметил, что рад будет снова повидаться с Можандром, папаша Луво внезапно вспылил:
— Не смей говорить мне о Можандре! Я не желаю иметь с ним никаких дел!
Вмешалась мать.
— Что он тебе сделал?
— Что он мне сделал?.. Что он мне сделал?.. Это тебя не касается. Или я уже здесь не хозяин?
Увы! Он был теперь настолько хозяином, что вместо того, чтобы причалить, как обычно, к Корбиньи, поднялся на две мили выше по реке, к самому лесу.
Он заявил, что Можандр только и думает, как бы надуть его, повтому лучше иметь дело с другим лесопромышленником.
Они остановились так далеко от деревни, что о посещении школы нечего было и думать.
Виктор и Клара целые дни проводили в лесу, собирали хворост.
Когда им становилось невмоготу тащить свою ношу, они клали хворост на склоне оврага и усаживались среди цветов. Виктор доставал из кармана книгу и заставлял Клару читать вслух.
Они любили смотреть, как солнечный свет, пробиваясь между ветвями, бросает дрожащие блики на страницы книги и на их волосы. Вокруг жужжание насекомых, а дальше — лесная тишина.
Когда они запаздывали, то быстрым шагом шли по широкой дороге, на которую падали тени от деревьев.
Вдали, сквозь легкий туман, поднимавшийся от реки, виднелась мачта «Прекрасной нивернеэки», мерцал огонек.
Это мамаша Луво на свежем воздухе у реки готовила на костре ужин.
Возле нее Мимиль, взъерошенный, как метелка из перьев, в рубашке, вылезающей из штанишек, умильно поглядывал на котелок.
Маленькая сестренка играла тут же на земле.
Экипаж и Луво курили трубки.
Однажды вечером перед самым ужином они увидели, что кто-то вышел из лесу и направился к ним.
— Это Можандр!
Да, это был он. Сильно постаревший и поседевший.
Шел он, опираясь на палку. Когда же он заговорил, стало ясно, что у него одышка.
Он протянул Луво руку.
— Что же это? Ты изменил мне, Франсуа?
Судовщик в замешательстве что-то пробормотал.
— Да нет! Я на тебя не сержусь.
У него был такой усталый вид, что мамаша Луво прониклась к нему жалостью.
Не обращая внимания на неприветливость мужа, она предложила Можандру сесть на скамью.
— Уж не больны ли вы, господин Можандр?
— Я здорово простудился.
Говорил он медленно и почти шепотом.
Горе смягчило его.
Он сказал, что собирается покинуть эти края и поселиться где-нибудь в Невере.
— Конечно, торговать я больше не буду. Теперь я богатый, у меня есть деньги, много денег. Да на что они? Ведь я не могу купить на них утраченное счастье.
Франсуа слушал, нахмурив брови.
Можандр продолжал:
— Чем больше я старею, тем тяжелее для меня одиночество. Прежде, бывало, забудешься за работой, а теперь и работа не радует. Ко всему потерял охоту. Решил переселиться: может, полегче станет.
И как бы невольно взгляд его все время обращался к детям.
В эту минуту из леса вышли с вязанками хвороста Виктор и Клара.
Завидя Можандра, они побросали вязанки и подбежали к нему.
Он, как всегда, приветливо с ними поздоровался и сказал Луво, который по-прежнему хмурился:
— Какой же ты счастливец! У тебя четверо детей. А у меня никого нет.
Он вздохнул.
— Пенять не на кого, сам виноват.
Он поднялся.
Все последовали его примеру.
— Прощай, Виктор! Работай, не ленись и люби своих родителей — это твой долг.
Положив руки ему на плечи, он долго смотрел на него.
— Подумать только: если бы у меня был сын, он был бы уже таким, как Виктор.
Злобный взгляд Луво, казалось, говорил: «Да уберешься ли ты наконец?»
Однако в ту минуту, когда плотник собрался уходить, Франсуа пожалел его и окликнул:
— Можандр! Может, поужинаешь с нами?
Это было сказано сквозь зубы и таким неприятным тоном, что невольно пропадала охота принять приглашение.
Старик покачал головой.
— Спасибо, я не голоден. Видишь ли, когда на душе невесело, на чужое счастье больно смотреть.
И он ушел, тяжело опираясь на палку.
За весь вечер Луво не проронил ни слова.
Всю ночь он ходил взад и вперед по палубе, а утром, ни слова не сказав, ушел.
Он отправился прямо к кюре.
Дом священника стоял по соседству с церковью.
Это было большое четырехугольное здание, перед ним — двор, позади — огород.
У крыльца куры клевали корм.
На выгоне мычала привязанная корова.
Приняв решение, Луво сразу успокоился.
Он открыл калитку и со вздохом облегчения сказал себе, что, когда будет уходить отсюда, сбросит с себя бремя заботы.
Кюре он застал в прохладной столовой.
Священник только что позавтракал и теперь дремал, склонив голову над требником.
Появление Луво разбудило его — он заложил страницу и, захлопнув книгу, усадил посетителя. Судовщик мял в руках фуражку.
— Ну что, Франсуа? Какое у вас ко мне дело?
Луво сказал, что нуждается в совете, и попросил разрешения рассказать все по порядку.
— Потому что, видите ли, господин кюре, я не очень — то боек. Я не орел, хе-хе, как говорит моя жена.
Несколько успокоив себя этим вступлением, он начал свой рассказ, задыхаясь, весь красный, упорно глядя на козырек фуражки.
— Помните, господин кюре, Можандр вам говорил, что он овдовел? Это случилось пятнадцать лет тому назад. Его жена отправилась в Париж искать место кормилицы. Она, как полагается, показала своего ребенка врачу, в последний раз его покормила, а затем доверила разносчице детей.
Священник перебил его:
— Что это такое — разносчица детей?
— Это, господин кюре, такая женщина, которой поручают разносить по деревням детей кормилиц. Она несет их всех вместе в корзине, как несчастных котят.
— Ну и ремесло!
— Бывает, что им занимаются и вполне порядочные женщины, господин кюре. Но жена Можандра наскочила на женщину, которую никто не знал, на ведьму, которая крала детей и за деньги уступала их другим бездельницам, а те побирались с ними на улицах, стараясь разжалобить людей.
— Да что это вы рассказываете, Франсуа?
— Сущую правду, господин кюре. Эта подлая баба украла кучу детей, и малыша Можандра в том числе. Она держала его до четырех лет. Она хотела приучить его просить милостыню, но он был сыном честного человека и отказывался протягивать руку за подаянием. Тогда она бросила его на улице на произвол судьбы. Полгода назад она умерла в больнице, но перед смертью совесть стала ее мучить. Я знаю, что это такое, господин кюре, от этого чертовски страдаешь.
И бедняга поднял глаза к потолку, как бы клянясь, что не лжет.
— Тогда она вызвала к себе комиссара. Она назвала имя ребенка. Комиссар мне его сообщил. Это — Виктор.
Кюре выронил молитвенник.
— Виктор — сын Можандра?
— Да, его сын.
Священник был поражен.
Он пробормотал какую-то фразу, в которой можно было разобрать слова: «несчастный ребенок»… «перст божий»…
Встав с места, он заходил по комнате, подошел к окну, налил себе стакан воды и в конце концов, засунув руки за пояс, остановился перед Луво.
Он подыскивал подходящее к данному случаю изречение, но, ничего не найдя, сказал:
— Ну что ж! Значит, надо вернуть его отцу.
Луво вздрогнул.
— В том-то и беда, господин кюре. Вот уже полгода, как мне это известно, но до сих пор у меня не хватало духу кому-нибудь об этом сказать, даже жене. Столько мы положили трудов, чтобы воспитать мальчишку, столько тяжелого пережили вместе, и теперь я просто не знаю, как нам расстаться с ним.
Все это была истинная правда, и если Можандр был достоин жалости, то можно было пожалеть и бедного Франсуа.
Одинаково сочувствуя им обоим, кюре обливался потом и мысленно испрашивал у бога помощи.
Забыв, что Луво пришел к нему за советом, он сказал сдавленным голосом:
— Послушайте, Франсуа: если бы вы были на моем месте, что бы вы посоветовали?
Судовщик опустил голову.
— Видно, придется отдать Виктора, господин кюре. Я почувствовал это в тот день, когда к нам неожиданно явился Можандр. У меня сердце разрывалось, когда я увидел его, такого дряхлого, такого печального, такого убитого. Мне стало так стыдно, словно у меня в кармане лежали его деньги, краденые деньги. Я не в силах был дольше хранить мою тайну и пришел к вам, чтобы все рассказать.
. — И прекрасно сделали, Луво, — сказал кюре, придя в восторг от того, что судовщик сам подсказал ему решение. — Никогда не поздно исправить ошибку. Я пойду вместе с вами к Можандру. Вы во всем ему признаетесь.
— Завтра, господин кюре!
— Нет, Франсуа, немедленно.
Видя, как мучается бедняга, как нервно мнет он в руках фуражку, кюре продолжал мягко настаивать:
— Пожалуйста, Луво, прошу вас — немедленно, раз мы оба пришли к такому решению!
V. ЧЕСТОЛЮБИВЫЕ МЕЧТЫ МОЖАНДРА
Сын!
У Можандра есть сын!
Он не сводит с него глаз, сидя против него на скамейке вагона, который с грохотом уносит их в Невер.
Это настоящее похищение.
Старик увез сына, даже не поблагодарив как следует, точно бродяга, которому в лотерее достался главный выигрыш, и он спешит скрыться.
Старик решил сразу оторвать ребенка от всех его старых привязанностей. Он жаден теперь в самой своей нежности, как прежде был жаден на золото.
Ничего не давать никому! Ни с кем не делиться!
Его сокровище — для него одного, и никто пусть на него не глазеет.
В ушах у Можандра шум, подобный шуму поезда.
Голова его пышет, как паровоз.
А мечты несутся быстрее всяких паровозов и всяких поездов, перескакивая через дни, месяцы, годы.
В его мечтах Виктору двадцать лет, и на нем темно — зеленый мундир с серебряными пуговицами.