«А чего ты хотела? Потому и уехала на край света, чтобы поменять среду. И там стать другой. Ты стала другой. Но только не для тех, кто тебя помнит прежней».
Каблучки черных туфель гулко стучали по асфальту, Решетников шагал бесшумно в своих черных мокасинах. Она искоса поглядывала на него, пытаясь понять — а он… он тоже к ней будет всегда относиться по-прежнему?
— Слушай, наш город совсем не плох, — сказал Саша, кивая на новые дома, залитые озерцами света, мимо которых они проходили. — Мне казалось, никогда и ничто не способно его изменить, но…
Изменить можно все, — с горячностью проговорила.
— Но главное состоит в другом — смогут ли люди потрудиться заметить перемены.
Он повернулся к ней и вскинул густые пшеничные брови. Уголки четко очерченных губ поднялись.
— Откуда такая горячность? Ты настолько сильно любишь наш город?
Рита пожала плечами и отвернулась. Он не понял, что она имела в виду на самом деле. Ну и пусть, даже хорошо, подумала Рита.
— Впрочем, если ты вернулась сюда, а не уехала с Чукотки еще куда-то, то, вероятно, ты истинная патриотка этих мест. — Саша вздохнул. — Впрочем, я много помотался по свету и должен тебе сказать, Макушка, что нет никакой разницы, где жить. Было бы чем жить.
И с кем жить, хотела добавить Рита, но вовремя удержалась, не желая развивать скользкую тему… Не потому, что опасалась вопросов или ехидной усмешки, а потому, что они говорили об одном и том же. Сейчас она живет с Ванечкой — и живет Ванечкой. Все верно. Поэтому и вернулась в Вятку.
Чем дальше они отходили от школы, тем Рите становилось спокойнее и свободнее. Она словно оставляла за спиной Риту-школьницу, отчетливо осознав, что если даже она приедет на пятидесятилетие выпуска в чине президента страны, все равно будет серой Макухой с печальным лицом. А старушка с костылем, которая слыла первой красавицей полвека назад, все равно ею и останется в глазах одноклассников.
Рита засмеялась.
— Ты что? — спросил Решетников. — Поделись. Люблю смеяться.
— Да нет, не важно. Я просто так.
Одеревенелость прошла, ее и капли не осталось в теле, а в мозгах и подавно. Рита поворошила рукой волосы, ночной ветерок повторил ее движение, но в другую сторону. Она решила не сопротивляться его нраву и сквозь упавшие на глаза пряди смотрела на ворота сада.
Десять лет назад она шла сюда с этим же человеком, но с другим чувством. Она шла сюда победить.
Кого? Себя? Решетникова? Да нет, пожалуй, себя и судьбу. Она шла совершить поступок, который наметила. И который должен был стать первым в череде перемен, в ее усердной работе над собой и над своей, как она считала, незадавшейся жизнью. А как же она к нему готовилась! И сколько лет…
— Послушай, Макушка, если я правильно уловил, ты здесь теперь звезда? Что там верещал местный народ, я толком не разобрал, но слово «телезвезда» я уловил. Расскажи, а? Приятно идти рядом со знаменитостью. Вот было бы посветлее, то все бы увидели, что я иду по городу не просто с красивой женщиной, а со звездой! — сказал он громко и нарочито шумно вздохнул.
— Сейчас темновато, конечно, чтобы рассмотреть, — согласилась Рита. — Но, понимаешь, Сито-Решето, звезда, как и всякая звезда, на миг, — сказала она и поняла, что ничуть не лукавит. — Сегодня такое было с утра… Я думала, что не просто упаду с небосвода, но рухну ко всем чертям в пекло.
— Ну да? — Решетников даже остановился. — По тебе не скажешь. — Он помолчал. — Вот в этом ты ничуть не изменилась. Ты и в школе была такая же. Каменная физиономия… У тебя сохранились фотографии?
— Господи, да что вас всех разбирает с этими фотографиями! — совершенно искренне возмутилась Рита.
— А кого это — всех? — сам не зная почему, насторожился Решетников.
— Недавно прицепился один тип…
— Пардон, как зовут?
— Алик.
— Алик? В нашем классе не учился.
— Да он, по-моему, ни в каком не учился. По коридорам пробежал.
— Фу, ты говоришь в точности как наша школьная уборщица.
— Потому что точнее не скажешь. А воображает… О, чудный, чудный кадр. Дайте-ка, мальчики, монету крупным планом, — передразнила его Рита. — Хотя он теперь директор, а не режиссер. Не его это работа — участвовать в съемках сюжетов для деловых «Новостей».
— Все ясно. Он вьется вокруг тебя.
— Ты что, знаком с ним?
— Я с тобой знаком, с новой. Часто он тебя снимает?
— Ну… Даже Петрович говорит, что пересмотрел свое, отношение к женщинам-партнерам. — Она хрипло рассмеялась. — От них тоже есть кое-какой толк. Они, видишь ли, внимание привлекают.
— А это еще что за Ломоносов?
— Он не Ломоносов. Он Старцев. Но ты не слишком-то ошибся, он из ломоносовских краев.
Решетников покрутил головой. Светлые волосы замерцали в свете уличного фонаря.
— Помор, да?
— Да, из них. Но Захар Петрович давно уже осел в Вятке;
— Ага, так ты на него пашешь?
— Нет, я у него пашу.
— Но если ты ему делаешь еще и бесплатную рекламу благодаря своим… гм… женским прелестям…
— Чарам. Прелести не снимали. Пока, — хмыкнула она.
— Пока нет, да?
— Но предлагали. — Она шла уже вдоль кованой ограды сада.
— Неужели ты не…
— Не… — Рита засмеялась. — Пока что Алик намерен склеить из сегодняшнего случая детективный сюжет.
— А что, случай тянет на него?
Рита рассказала Решетникову все, начиная с утреннего звонка на мобильник.
— А что говорит Петрович?
— Обещал устроить дознание с помощью своих людей. Но потом.
— Конкуренты? Если да, то чьи? Твои? Его? Рита, а почему бы тебе не отделиться от хозяина?
— Он мне предлагал. Захар Петрович считает, что я могу работать одна, но что-то меня ломает, как говорит Ванечкин приятель.
«А сколько ему уже?» — едва не сорвалось с языка, но Саша вовремя его прикусил, потому что разумные доводы насчет того, что ребенок не может быть его, куда-то пропали, а волнение вернулось. Он не хочет сейчас ничего знать. Просто не хочет, без всяких объяснений причины.
— Какие у вас тут страсти, это в нашем-то тихом захолустье. — Решетников покачал головой.
— Там, где деньги, там и страсти. А где нет денег, там просто злость, — вздохнула Рита.
— Рита Макеева, ты сыплешь афоризмами. Твои конкуренты должны локти кусать и водкой запивать!
— Ты тоже насчет афоризмов не промах, Сито-Решето.
— Не все же через дырочки утекает. Кое-что остается, — засмеялся он и прижал ее локоть к своему боку. — Слушай, да ну их всех, ладно? Вон уже наша беседка.
Это была не беседка, а самая настоящая старинная ротонда. Она стала выглядеть гораздо лучше, несмотря на прибавившиеся десять лет возраста. Тогда она походила на косматую немытую бабу, а сейчас ротонда выглядела как вполне ухоженная женщина, правда, сильно постбальзаковского возраста — набеленная, накрашенная. Но из-за возрастной дальнозоркости — небрежно.
Они вошли внутрь. Саша повернулся лицом к реке, на которой светились огоньки длинной баржи.
— Слушай, Макушка, а ты была влюблена в…
Она быстро повернулась. В кого же, он думает? В кого она могла быть влюблена? Рита уже собиралась открыть рот и обозвать его дураком.
— В меня, — сказал он.
— А ты как думал?
— А я тогда вообще не думал. Не умел. Знаешь ли, мальчики учатся думать гораздо позже девочек. Имей в виду, пригодится в воспитании сына, — хмыкнул он.
— Спасибо за наставление по воспитанию. Но по тебе было хорошо видно, что ты не думал.
— Кое-что еще тоже было заметно, — ухмыльнулся Решетников я протянул к ней руку.
Рита задержала дыхание, сердце билось громко, но не так неистово, как оно билось в ту ночь, десять лет назад.
— Ты помнишь… — прошептал он, и его рука скользнула под расстегнутый пиджак и обвила Ритину талию. Он потянул ее к себе. Он был намного выше ее ростом, и его рот уперся ей в макушку. Саша зарылся губами ей в волосы. — Как ты хорошо пахнешь, Макеева… — Он усмехнулся, от его фырканья кожа под волосами загорелась. — Тогда ты тоже пахла. Но вот чем… Я и тогда не понял, но кажется… от тебя слегка пахло ландышами. А может, они поблизости цвели. Но чем-то пахло и еще, — по голосу было ясно, что он наморщил нос, — этот запах хотелось втягивать в себя, втягивать, хотя он был не слишком… нежный, что ли.
Рита выдохнула. Значит, все-таки запах сработал, да? Или, точнее, он тоже сработал? А без него… то, что произошло, могло бы произойти?
Она вспомнила, что в ту ночь Решетников был довольно пьяный.
— Ты сейчас совсем не пьешь? — вдруг спросила Рита, заметив, что Саша сегодня ничего не пил, кроме минеральной, а к бокалу шампанского едва притронулся.
— Не могу сказать, что совсем нет, бывают события… Но свое я уже выпил, больше неинтересно. Трезвость — норма жизни, как писали на плакатах, когда мы с тобой были совсем юными. А что?
— А тогда ты был такой пьяный…
— Да брось, я больше куражился. — Он засмеялся, пытаясь убедить ее, что говорит правду. Хотя правду он не говорил. Ему даже казалось, что тот запах, который притягивал его к ней, возник от смеси чего-то с алкогольным духом, которым он был пропитан после парадного ужина в школе. Что ж, в ту пору он еще не знал своей нормы. — Но, Рита, если бы ты не была в меня влюблена, — пробормотал он ей, наклонившись к самому уху, — ты не оставила бы мне себя, верно?
Рита похолодела, хотя большая рука стиснула ее талию так крепко, что холоду места не должно было остаться.
Саша подтянул ее к себе, и в его теле тоже не было никакого холода. Жар. Рита почувствовала, как горло перекрыл ком. Такой же твердый, как тот, что уперся ей сейчас чуть ниже талии. Она боялась пошевелиться.
Но не могла же она замереть вот так навсегда? Любопытство, свойственное ей с рождения, она прежде подавляла — в детстве и в ранней юности. Она делала это в угоду матери, которая, в свою очередь, подавляла Риту целиком, заставляя дочь представать перед миром плоской и приплюснутой. Но Ритино любопытство давно высвободилось. В голове мелькали варианты — какой из них выберет сейчас Решетников?