Поправлялся француз медленно. Рана, которая почиталась смертельной, благополучно затягивалась, но обнаружилась новая напасть. На вторую рану в мякоти ноги лекарь вначале и внимания не обратил. Шпага не задела кость. Членовредительство вроде незначительное, но пошло воспаление. Появилась краснота, которая с устрашающей быстротой поползла вверх. Лекарь после осмотра больного закатывал глаза и твердил про «антонов огонь», то бишь гангрену.
Несмотря на болезнь, пленника допрашивали часто и без снисхождения. Главными вопросами были: где деньги и кто писал известные письма? Шамбер не просто все отрицал, он забалтывал любопытных поляков. Деньги, мол, вез Сюрвиль, а сам он поспешал в Россию и о письмах узнал случайно от посла французского Маньяна. Кем был убит несчастный Сюрвиль, он не знает и думает, что полякам, господам хорошим, это лучше известно. А в местечко N., где он был взят в крестьянской одежде, его привели дела службы. Служба эта секретная, и отчет о ней он даст только своему правительству.
Дело зашло в тупик. Франция сейчас не просто союзник, но последняя надежда Польши. Как же можно требовать отчета у верного агента Парижа? Здесь уже все права на его стороне.
Тем не менее сторожили Шамбера весьма тщательно. В особняке при пленном неотлучно находились три охранника, лекарь и два человека для услуг. У вельможных панов еще не пропала надежда получить свои деньги. Охрана охраной, но связь с внешним миром Шамбер наладил. Один из слуг, соблазнившись подарком (всего-то перстень с неограненным аметистом), а главное — щедрыми посулами, стал выполнять нехитрые просьбы француза. Вначале тайно купил хорошего вина, потом бумаги и чернил, а потом отнес по указанному адресу небольшое, в ладони уместится, но емкое письмо.
Из всех возможных вариантов Шамбер выбрал самый надежный. Он послал пакет аббату Арчелли, скромному итальянцу родом из Пармы. Аббат справлял в Варшаве католические требы, и никто не знал, что год назад он за солидную сумму был завербован как тайный агент эмиссаром Испании. Хочется сразу же рассказать о задании, полученном от эмиссара, но это замедлит наше повествование. Об этом после. Монах Арчелли еще появится на страницах нашего романа.
Послание к аббату состояло из двух писем, вложенных одно в другое. В первом, всего из двух строк, Шамбер умолял Арчелли об услуге. Главное же заключалось во втором послании. Здесь Шамбер описывал свое бедственное положение, случившееся из-за наветов врагов, называл имена обидчиков и взывал о помощи, «дабы и дальше отдавать все силы души и тела на благо отечества». Это письмо Арчелли должен был отослать в Париж.
Париж откликнулся на призыв верного эмиссара и обещал помощь. Шамбер ждал кого угодно, но не обольстительную кокетку мадам де ля Мот. Правда, до него доходили слухи, что среди верных подданных Флери, стяжавших славу на ниве тайного сыска, была некая молодая дама. Что-то она там успешно проделала в Швеции, обвела вокруг пальца самого Бернхарда Горна, но Шамберу и в голову не могло прийти, что этим агентом может быть Николь, незадачливая родственница де Сюрвиля.
— Вы в Варшаве проездом? — спросил он, проверяя свою догадку.
Николь дернула плечиком и промолчала, но по пытливому быстрому взгляду ее зеленых глаз Шамбер понял, что прав.
Ну и дела… В Париже у мадам де ля Мот была веселая слава. Года два назад или около того, еще генерал де ля Мот был жив, Шамбер попробовал волочиться за его хорошенькой женой, но получил отпор. Николь не играла в целомудренность, а без обиняков, хотя и весьма мило, сказала, чтобы он для своих любовных утех искал кого-нибудь побогаче.
— Я бедна, дорогой Огюст, поэтому могу дарить любовь только в обмен на дорогие подарки. Я вам просто не по карману.
Вот такие речи. Николь тогда почти не видели в свете, и генерал был уверен, что женился на скромнице. Это уже потом, похоронив мужа, она являлась в трауре на балах и сводила с ума поклонников. Никакого декольте, шейку подпирает воротник из черных кружев, волосы собраны под тюрбан, как у турчанки, шаль закручена каким-то ловким образом так, что только один локон выбивался наружу. Золотой локон, да еще шаловливая ножка, вдруг мелькавшая в пене черных оборок — все это было так соблазнительно!
И вот теперь вдруг эта восхитительная вдовушка накинула плащ и стала играть в шпионские игры. Видно, на одни богатые подарки не проживешь. А Флери, как известно, платит щедро. Неплохо бы узнать, какое задание она получила на этот раз.
— Вообще удивительно, как вас пропустили ко мне? — продолжал Шамбер, попивая вино.
— Я привезла бумагу за подписью… впрочем, это не важно. Главное, вас завтра освободят.
— Чтобы перенести в госпиталь к доминиканцам?
— Ну, не так уж вы плохи… В Данциге тоже есть хорошие лекари.
— Но я не хочу в Данциг!
— Это меня не касается.
— Уж не хотите ли вы сказать, что я поступаю в ваше распоряжение.
— Нет, нет! Ни в коем случае! — личико Николь приняло надменное и несколько отвлеченное выражение, мол, у вас свои дела, у меня свои.
— Но как же я попаду в Данциг?
— Отвезут, — бросила она беспечно. — Те самые люди, которые вас охраняют, будут теперь заботиться о вас. Но все это только мои догадки. Сейчас вы должны помочь мне — советом, не действием, — она подняла указательный палец, — как мне проще добраться до Стокгольма. Подскажите, какой из зафрахтованных кораблей можно считать надежным?
— Вам ли не знать, как попасть в Стокгольм.
— Я знаю. Через Зунд или Гамбург. Но сейчас другие времена. Я никогда не ехала в Стокгольм через Варшаву.
— Неужели вы попали сюда только из-за моей скромной особы?
— Какие глупые вопросы вы задаете, Огюст. Вы же прекрасно знаете, что я не могу дать на них ответ. Польша произвела на меня отвратительное впечатление. Но Австрия — еще хуже!
Николь вдруг словно прорвало. Куда-то подевались ее загадочность и значительность. Она жаловалась, словно девчонка, которую монашки в иезуитском пансионе оставили без ужина. Оказывается, в Австрии у нее были трудности с французским паспортом. С выборами Станислава Лещинского все с ума посходили. Австрияки выслуживаются перед Россией и в каждом французе ищут врага.
— Вообразите, милый Огюст, мне даже пришлось поменять карету. Поскольку моя — французского образца, то ее останавливали у каждого шлагбаума. Я была вынуждена купить старую немецкую колымагу.
— А свою бросить? — не утерпел Шамбер.
— Заберу на обратном пути.
Николь опять принялась поносить на чем свет стоит австрийские гостиницы, плохую еду, нахальных горничных. Единственная удача в пути, это толково оформленная бумага. Не будь у нее на руках этой бумаги, ее бы вернули на границу Франции. Но в парижской канцелярии нашли великолепный предлог для вояжа в Польшу. Не совсем он был ей по сердцу, но все сработало.
Шамбер с улыбкой слушал Николь. У него было замечательное настроение. Сейчас можно забыть про озноб, предвестник лихорадки. Он выкарабкается! Лекарь уже три дня смотрит на него с удивлением, щупает ногу и не верит, что болезнь отступает. Кроме того, он свободен, черт подери! Он всех переиграл, и путеводная звезда его сияет так же ярко, как два месяца назад. А пока… появление прекрасной де ля Мот весьма кстати. Костыли не помеха. Теперь у него есть деньги ей на подарки. Не удалось в октябре, повторим попытку, скажем, весной.
— И что же это за предлог такой? — спросил он беспечно.
— Ладно, расскажу. Матушка покойного Виктора пожелала перенести останки сына в свой родовой склеп.
— Что? — Шамбер подался вперед, тут же заорал от боли, больная нога съехала с подушки, а серебряный бокал с вином вывалился вдруг из онемевших пальцев и со звоном запрыгал по паркету.
— Что вы так разволновались? Это хлопотно, дорого, но в канцелярии Флери помогли со средствами.
— Да кому вообще могло прийти в голову подобное? И почему именно вас выбрали на эту роль?
— А кого же еще? Мать Виктора не умещается в карете, в ней килограмм сто веса…
Шамбер задавал вопросы совершенно машинально. Мозг его лихорадочно работал. Он должен опередить! Но как? На костылях он совершенно не в состоянии проделать столь трудную работу и изъять деньги. Черт! Дьявол! Ему нужны помощники, а где их взять? Может, Арчелли? Он, конечно, согласится, найдет нужных людей для работы, но во сколько это обойдется? Ведь ополовинят клад, канальи!
Он уже почти не слушал Николь, которая призывала его вспомнить какого-то человека Виктора — слугу с заячьей губой, которому когда-то сделали операцию, но он все равно носит усы. Именно этот слуга, по ее словам, и взял на себя все дорожные хлопоты. А когда приехали на место, то обладатель заячьей губы и вовсе оказался незаменим.
И вдруг Шамбера вывела из оцепенения фраза:
— Слава мадонне, не мне надо было опознавать труп. Он первый полез в могилу. Могильщики вылезли, а он прыгнул вниз. И тут выяснилось, что крышка гроба даже не прибита.
Только тут Шамбер понял, что опоздал. Все случилось без него. Сейчас он услышит самое интересное. Удивительно, но он совершенно успокоился. Только злоба, словно обручем, сдавила сердце и на лбу выступила испарина. Николь вдруг умолкла, глядя на него с удивлением.
— Вам плохо? — спросила она шепотом. — Позвать лекаря?
— Нет, нет… продолжайте ваш рассказ.
— А что продолжать? Это было ужасно. Я не удержалась, тоже заглянула вниз. Виктор лежал в гробу лицом вниз, в грязной рубахе. Как падаль, честное слово. Ксендз клялся, что похоронили его по всем правилам. Ничего себе правила! Святому ясно, могилу Виктора вскрывали.
— Кто? — прошептал Шамбер одними губами.
— Вот именно — кто? Я закатила сторожу грандиозный скандал. Он совершенный идиот. И вечно пьян. К тому же я плохо понимаю по-польски. Одни шипящие: пше, бже… Сторож сказал, что многие интересовались могилой де Сюрвиля. Кто такие — эти «многие»? Тут вмешался ксендз и рассказал, что в октябре в их места приезжали двое русских. И один из них год назад был попутчиком Виктора в этой злополучной карете.