Лиза приехала в Отрадное с уже готовым планом и не намерена была ни при каких условиях от него отступать. Все наши разговоры строятся по принципу «да-да» и «нет-нет». Ну, скажем, один из собеседников говорит: «будет дождь». Второй посмотрит на небо и согласится, хотя совсем и не уверен, что темное облако прольется дождем, и продолжит разговор: «Какие времена ныне тяжелые! Забыли люди правду!» Первый, особенно не размышляя на эту тему, вздохнет понимающе, хотя мог и возразить: «И потяжелее времена бывают, а правды люди никогда не помнили». Так мирно побеседуют друг с другом, узнают все новости и расстанутся.
А бывает, что оба участника диалога настолько привержены истине, что даже очевидные вещи подвергают сомнению. «Хлеб-то как вздорожал», — жалуется первый. «Разве это вздорожал? — не соглашается второй. — Вот два года назад действительно вздорожал. А против той цены он, можно сказать, остался в прежней силе». Ладно, подойдем с другой стороны, думает первый, поговорить-то хочется. «Дороги по весне совсем разбиты…» — «Не знаете вы, что такое разбитые дороги. Вот у нас в Твери…» Первый пытается и так и эдак нащупать примиряющую тему: «Все-таки правду говорят люди: волос долог, ум короток. Все бабы дуры! Непонятное племя…» Уж тут-то, кажется, что спорить. Но второй и с этим не может согласиться. По его версии все женщины умницы-разумницы, просто не все мужчины умеют найти к ним подход. И как в таком разговоре сыскать истину? Вот так и Лиза на все самые разумные замечания говорила «нет».
— Поверьте, я не могу взять вас с собой.
— Нет, можете.
— Елизавета Карповна, это сугубо мужское, крайне деликатное дело, — Родион старался говорить спокойно и не сбиваться на назидательный тон.
— Война — тоже сугубо мужское дело, а от нее одни безобразия. А сейчас мир. И я хочу вести себя, как добрая самаритянка.
— Вот, дай бог, привезу я Ксаверия, тогда и выказывайте свою доброту. Но сейчас мне надо выцарапать его из плена, а вы мне только руки будете связывать.
— Я никому ничего не собираюсь связывать! — голос уже на крике.
— Но без вас мне будет легче договориться с начальником лагеря.
— А это, Родион Андреевич, еще неизвестно. Может быть, как раз тяжелее.
— Но что я Карпу Ильичу скажу?
— А вы ничего не говорите.
Ночью накануне поездки Клепа нашептала мужу в ухо:
— Да возьми ты ее, Роденька. Тут ехать всего ничего, верст пятьдесят.
— Не пятьдесят, а семьдесят, а по нашим дорогам будет все сто.
— Да хоть бы и сто пятьдесят! Поселишь их с горничной в гостинице и всех дел. А Лизе эта поездка, право слово, необходима. Ты видишь, она сама не своя, по Матвею сохнет. А этот поляк ваш пленный, может, ее от этой тоски и излечит.
Ладно, победила, едем уже. Так сейчас-то хоть будь посговорчивей, так ведь опять — «нет».
— Мы едем в Копорье, — говорил Родион.
— Нет, нам надо в Нарву. Ксаверий там.
— Но мне доподлинно известно, что всех пленных собрали в один лагерь.
— Не могли они всех пленных собрать в одно место. Их слишком много.
— Елизавета Карповна, осада Данцига это не Северная война. После нее шведских пленных действительно было, что называется, некуда девать, а сейчас их не так много.
— Может быть, и не много, Родион Андреевич, но Ксаверий точно в Нарве, и он страдает. Для него каждая минутка перед освобождением дорога.
Родион устал спорить, он просто замолчал, но маршрут не поменял. В любом случае он должен был встретиться с начальником лагеря подполковником Лопухиным. И предъявить ему сочиненную в канцелярии Бирона бумагу.
Пункт назначения Копорье находился на реке Копорье и был бы совсем неказист на вид, если бы не стоящая над ним на огромной горе старинная крепость. За пятьсот лет существования эти могучие стены переходили из рук в руки, владели ими и рыцари и шведы, пока здесь накрепко не утвердились русские.
Обычно тихий и малолюдный городок сейчас был полон народу. Лагерь военнопленных обосновали в крепости, охрана жила тут же, начальство размещалось в домах обывателей. Никакой гостиницы в Копорье, разумеется, не было, но имел место очень оживленный и шумный постоялый двор.
Появившаяся на улицах модная карета привлекла внимание жителей. В те времена и в столице было мало карет, а в Копорье разъезжали только верхами или в телегах. А здесь эдакое чудо — фиакр французский! На карету показывали пальцами, обсуждали и колеса и упряжь, мальчишки бежали вслед, подпрыгивая и горланя.
На этот раз Лиза повела себя кротко. Она представила, как на нее, розовую фею, будут пялиться и охранники и пленные, поэтому сочла за благо отпустить Родиона в крепость одного, а самой с горничной отдохнуть на постоялом дворе.
На входе в крепость никто не спросил у Родиона пропуска или пароля. Он беспрепятственно шагнул под своды ворот, украшенных иконой Спасителя. Лагерь выглядел очень живописно: здесь стояли и походные палатки, и наскоро построенные, похожие на шалаши строения, кухни были устроены под навесом, тут и там дымились костры, на них готовили еду и сушили одежду. Каменное здание было определено под лазарет.
Глядя на пленных, Родион впервые подумал о Ксаверии не как об отвлеченной единице, которую он вознамерился освободить, а как о реальном человеке, который живет в нужде и унижении. Вид у пленных был не то чтобы откровенно голодный, но и не сытый, сносившиеся мундиры, небритые лица, во взоpax безучастность. А ведь они здесь и месяца не прожили. И хорошо — сейчас лето, а как им тут будет зимой?
По счастью, подполковник Лопухин сыскался быстро. Немолодой уже человек, службист и тертый калач, он попал в Копорье по недоразумению, тяготился новой должностью и потому был рад любому новому человеку.
— Табачку понюхать не желаете? — предложил он сразу после приветствия и, не выслушав ответ, спросил: — С чем пожаловали?
Кисть его левой руки была изувечена в баталиях и сейчас служила только для того, чтобы сжимать изуродованными пальцами трубку. Затягивался он редко, поэтому казалось, что запалил он ее не для курева, а в качестве дымовой завесы от комаров, которых к вечеру появилось великое множество.
Родион предъявил бумагу, а дальше пошел странный разговор. Да, он, Лопухин получил известный приказ из столицы, приказ секретный, и удивительно, откуда Люберов о нем знает.
— А вы прочтите еще раз бумагу.
Прочитал, понял, в чьей канцелярии сия бумага писана, поэтому о секретности больше не говорил, но на следующем же витке разговор их зашел в совершеннейший тупик.
— Вы говорите, что он мастеровой человек. Так? И вы хотите забрать его для нужд господина Сурмилова, дабы он работал в его оранжереях с виноградной лозой. Я правильно вас понял?
— Вы поняли меня правильно.
— Но я не могу отдать вам этого мастерового, потому что не имею такого распоряжения. — Лопухин сделал круг левой рукой, словно петлю из дыма набрасывал на шею Родиона. — Приказ мне говорит: не препятствовать побегу пленных, коих потом должно отлавливать и препровождать на места, заранее объявленные. Так?
— А они бегут?
— Нет.
— И что ж делать?
— Не знаю я, что делать. Не объявишь же перед строем: мол, вы, господа французы, должны отсюда дать деру, поскольку содержать вас нечем. А по столичным резонам необходимо, чтобы к осени половина их оставила крепость.
— Ну, вот видите. Забирая у вас одного пленного, я способствую выполнению плана.
— Да как же я могу такое сделать? Он должен вначале бежать. А в наказание за побег я имею право приспособить его к принудительным работам… А так что?
Разговор пошел по новому кругу. Перепирательство их никогда бы не кончилось, если бы Родион не указал еще раз на фамилию пленного.
— Так он поляк? — воскликнул Лопухин. — Так что же мы друг другу голову морочим? У меня здесь поляков нет. Я точно знаю. — И он передохнул с облегчением.
Родион вернулся на постоялый двор. Он ждал от Лизы надутых губ и упреков: «Я же говорила! Я же предупреждала!» Но ничего этого не последовало.
— Значит, завтра мы едем в Нарву, — сказала она с улыбкой и пошла спать.
Два дня прошло, прежде чем наши путешественники увидели на горизонте громадину Нарвской крепости. Город уже успел оправиться от страшных военных разрушений, нанесенных ему Северной войной, и имел вполне благополучный вид: на улицах чисто, жители приветливы, торговля идет полным ходом. На правом берегу речки Норовы высились крепостные стены Иван-города, над стенами возвышались луковки православных церквей, а на левом — могучие бастионы Пакс, Спес, Фортуна (всех не перечислишь) и огромный замок — прибежище датчан, ливонских рыцарей и шведских королей. Указующим перстом в небо смотрелась башня Длинный Германн.
В крепости стоял небольшой русский гарнизон. Родиона в его форме поручика беспрепятственно пропустили внутрь, на Лизоньку, которая поверх платья накинула длинный серый макинтош, только покосились. Мало ли кто она, эта дама, может, к кому-нибудь из господ офицеров пожаловала родственница. У первого же офицера Родион справился, где найти начальника гарнизона, но Лиза успела шепнуть в ухо:
— Узнайте про пленных поляков! — И дальнейший поиск пошел совсем по другому сценарию.
— Да поляк у нас здесь всего один, — сказал офицер, — пан Ксаверий. Я думаю, он сейчас книги разбирает.
Родион настолько удивился такому ответу, что не успел задать следующего вопроса, офицера и след простыл, а в Лизу опять вселился бес нетерпения:
— Вначале надо найти Ксаверия! Видите, здесь даже имя его знают. Он работает в библиотеке. Библиотеку всегда просто сыскать.
Замок был огромен: южное хозяйственное крыло, северное жилое крыло, а также, разумеется, крылья западное и восточное, называемое «двор», несчетное количество галерей, пыльных залов со сводчатыми потолками и мертвыми каминами, коридоры, тупики, лестницы каменные и винтовые металлические, вниз-верх, направо-налево. И ведь даже спросить не у кого! Родион уже не надеялся найти искомое помещение, какая здесь может быть библиотека — в эдакой разрухе. Он мечтал об одном — вырваться наружу.