— А это вам виднее.
Николь казалось, что мир сошел с ума. Вдруг взрослые, до этого вполне разумные люди сговорились играть в какую-то нелепую детскую игру. Она и раньше выполняла секретные поручения, поэтому всегда была осторожна, знала, что можно говорить и что нет, умела хранить тайны, и ей всегда все удавалось. А здесь она не может найти общего языка с простолюдином, более того, с соотечественником. Пришлось прибегнуть к угрозам, после этого швед стал покладистее.
Следующий день она опять провела в доме пастора. Известия от Нолькена были следующие: Арчелли не появился, квартиру для нее ищут. Кроме сообщения имелись и рекомендации: сидеть дома и не показывать носа на улицу. Как бы не так!
Во второй половине дня появился сын Карлуса и нашептал на ухо место встречи с Шамбером: пристань у Кунсткамеры в семь вечера, лодка выкрашенная в охряной цвет, лодочник в синем кафтане и войлочной шапке. В разговоры с лодочником не вступать, он сам знает, куда отвезти.
Опять Кунсткамера! Любит Шамбер науку, что и говорить. И заметьте, господа, идти ей туда пешком, у нее ни лошади, ни кареты. Черт бы подрал этого Огюста! Она ждет от него помощи, а он предлагает ей сносить сто железных башмаков.
Снять лодку было дело обычным. Николь перебралась через Неву на юрком ялике. Река была спокойной, никакого волнения, так только, мелкая рябь. На причале было полно лодок и узконосых рябиков. Искомая лодка цвета охры стояла у самых сходен. Гребец, толстый мужик в синем кафтане, не помог Николь спуститься в лодку, как сидел нахохлившимся истуканом, так и продолжал сидеть. На лавке для пассажиров лежала подушка. Мужик лениво оттолкнулся от деревянной сваи. Лодка, держась набережной, поплыла против течения.
Миновав унылую череду пакгаузов, они развернулись и поплыли через Малую Неву. Николь казалось, что мужик гребет как-то неловко, и была рада, когда они достигли противоположного берега. Он встретил их тишиной и шелестом прибрежных ив.
— Что у вас приключилось, рассказывайте.
У Николь были крепкие нервы, но тут она перекрестилась в испуге. Казалось, что голос шел из прибрежного ивняка. Неужели этот синий кафтан в дурацкой шапке, с красной рожей — Шамбер? Его совершенно невозможно было узнать: борода, усы, выпирающий под кушаком живот.
— Вы меня испугали, Огюст. Зачем этот дурацкий маскарад?
— Никто не должен знать, что я в Петербурге. Это залог успеха.
Николь рассмеялась нервно:
— Тучность вам к лицу. Она делает вас добрее… и безобиднее.
— Говорите по делу. Зачем вы хотели меня видеть?
— Арчелли исчез. Видимо, его арестовали.
— Плохо. Расскажите все подробно.
Весла без всплеска опускались в воду, плакучие ивы и кусты лозняка остались позади. Появились лачуги рыбарей, сети сохли на деревянных распорках. Пустынный, голый берег. Николь поставила в рассказе точку и спросила:
— Огюст, мы так и будем разговаривать в лодке? Или мы направляемся к вашему временному убежищу?
— Вы угадали. Только забудьте это место. Для вашей же пользы.
Временным убежищем оказалось небольшое мазанковое строение, обнесенное разномастным забором. Рядом с корявой, всеми ветрами битой сосной, имелось подобие причала. Дом стоял на каменной гряде, и удивительно было, откуда здесь взялась земля для крохотного огорода. Вид у грядок был неухоженный, сплошные сорняки. У забора стоял буер на полозьях, очевидно, его использовали зимой. Рядом пристроился растопыркой якорь о четырех лапах. Через проушину была протянута тонкая цепь, на которой сидел черный пес с настороженными глазами. При виде Николь он не залаял, а только заворчал глухо.
— Это дом моряка?
— Сейчас это мой дом. Хозяин находится в отлучке.
— Как удалось вам сыскать эту… усадьбу?
— Я год жил в России, мне здесь много чего удалось.
Как ни удивительно, внутри убогая мазанка выглядела вполне пригодной для жилья: сработанный на западный манер камин, поставец с посудой, рукомой в углу, на полу войлок. На грубо сколоченном, без скатерти столе стояли два прибора, в миске холодная говядина с зеленью, вино в оплетенной соломой бутыли и небольшой поднос, заставленный изящными флаконами с уксусом, сахарной пудрой и горчицей. Видно, хозяин дома ценил удобства.
— Ах, как славно. Я голодна.
Шамбер исчез за перегородкой и через пять минут явился без бороды и усов, в свеженьком напудренном парике, в лиловом камзоле и с тростью. Идя к столу, он чуть-чуть прихрамывал в угоду новому имиджу, который он примерил на себя после болезни и одобрил. Странно, когда он шел от лодки к дому, то отнюдь не хромал.
— Ну вот. Хорошее вино? Я рад, что мы, наконец, встретились в приватной обстановке.
А потом состоялся главный разговор, ради которого Шамбер решился рассекретить свое местожительство. Это был высший знак доверия. Уж если он решился посвятить Николь в свою тайну, то не стоило ему скрывать и всего остального.
В ту злополучную поездку покойный Сюрвиль взял его только в качестве попутчика. На него была возложена скромная роль охранника. Мол, довезем груз до Варшавы, а дальше скачи в Россию по своим дипломатическим, шпионским делам. О том, что они везут, он узнал только в дороге. И тут случай! Нападение, все перебиты. О том, что сам палил и по своим, и по чужим, Шамбер уже забыл. Главное, он наконец обрел богатство, богатство!
Теперь надо было посвятить в тонкости этого события Николь. Шамбер врал всегда вдохновенно, и что поистине достойно восхищения, сам в это вранье тут же и верил. Ей все было изложено следующим образом. Он, Огюст Шамбер, вместе с Виктором Сюрвилем и мерзавцем Козловским, везли деньги на подкуп русского двора. На них напали разбойники. Все погибли, тогда он был уверен, что и князь Козловский мертв. Шамбер спрятал деньги в могиле Виктора («Да-да, моя дорогая, не надо делать большие глаза — а что мне оставалось?») и поскакал в Петербург в надежде, что со временем вернется за этими деньгами и отдаст их по назначению. В Петербурге он выяснил, что Россия недостойна доверия Франции, она повела себя как враг Лещинского.
«Вы понимаете, некому было давать взятки. Стало быть, деньги были уже никому не нужны».
— Но они были нужны вам, да, Огюст? — спросила умненькая Николь, в ее вопросе не было даже намека на насмешку.
— Не перебивайте меня! Эти деньги похитил Матвей Козловский. Надеюсь, вы уже поняли, что это за человек. Он негодяй и вор! Одно только прозвание — князь! Он сидел в тюрьме на цепи. Я это точно говорю. Из тюрьмы ему удалось бежать, и он украл наши деньги.
Николь не понравился этот разговор. Конечно, неприятно, что с могилой Виктора обошлись как с торговой лавкой, но в жизни все бывает. Шамбер кричит, что князь Матвей вор, но сам-то он кто в таком случае? Однако надо смотреть на вещи трезво, реквизированные у врага деньги по законам войны тебе и принадлежат. Но был еще какой-то неприятный душок в рассказе Огюста, у Николь просто пока не было сил и охоты разбираться во всех этих тонкостях.
— Где доказательства, что деньги взял князь Матвей?
— Есть масса доказательств. Например, я знаю, что он расплачивался за похороны Виктора золотыми из тех, что мы везли. По возвращении в Петербург он продал алмаз на сорок каратов.
— А если это наследство покойной маменьки?
— Да нет у него никакого наследства. В Париже он клянчил у Виктора деньги. Сюрвиль был ему должен, — Шамбер замялся, — долг чести.
— И Виктор ему не заплатил?!
— А откуда у Сюрвиля деньги. Он был мот. Он этого Козловского в карету взял в счет долга — довезти до Варшавы. И уж князь сорвал куш! А теперь он присматривает в Петербурге усадьбу!
В комнате было темно. Шамбер запалил свечи. Руки у него дрожали.
— И что вы хотите от меня? — бесцветным голосом спросила Николь.
— Только вы можете заставить его вернуть деньги. Не все. По правилам игры он имеет право на свою долю. Деньги поделим на три части.
— Кто третий?
— Вы, разумеется. Козловский купит себе усадьбу в Петербурге, а вы сможете без нужды прожить до старости.
— Только в том случае, если старость наступит через пять лет, — рассмеялась Николь. — А если он не отдаст?
— Тогда мы ему пригрозим, что знаем его тайну. И сообщим об этом Бирону.
— Бирону? — удивилась она. — Но, насколько мне известно, Арчелли должен был шантажировать фаворита именно этой суммой. В Париже уверены, что фаворит эти деньги получил.
Шамбер смутился на миг, но тут же овладел собой:
— Этого я не знаю. Это мне неинтересно. Наш король Людовик богат. Он сорит деньгами направо и налево. У него своя игра, у нас — своя. Я понимаю, вы скажете, что у вас сложная ситуация, что после ареста Арчелли вы должны жить скрытно.
— Вот именно.
— И живите. Но одно другому не помеха. Вы не можете появляться при дворе, но кто вам запретит видеться с князем Козловским? Кстати, он светский человек и будет сообщать вам последние сплетни.
Шандал был красивый, с костяной ручкой и украшенным эмалью блюдцем-поддоном. Николь отламывала стеариновые потеки на свече, разминала их пальцами и молчала, а Шамбер продолжал ее уговаривать, находя все новые аргументы. Сквозняки вихрились и подвывали в каминной трубе, тени домовых, сбежавших с галер и парусников, корчили в темном углу страшные рожи.
— Ладно, я согласна.
В полном молчании и, можно сказать, в полной темноте — на луну в эту ночь была плохая надежда — Шамбер повез Николь на Адмиралтейскую сторону. На этот раз он отважился переплыть через Большую Неву. Они причалили у почтового двора. На прощание Шамбер напомнил:
— Связь держим через Карлуса. Лучше все передавать ему на словах. Он не любит чужие письма. И первое, что мне нужно узнать — местоположение усадьбы, которую желает купить Козловский.
22
Он изложил Николь только первую и второстепенную часть своего плана. Для него самого она отнюдь не была второстепенной, но в Париже о ней и не подозревали. Шамбера послали в Петербург совсем с другим заданием.