К сожалению, такое же расстояние разделяло и нас с Хлоей.
И вдруг мобильник жужжанием известил меня о новой смске – будто Хлоя услышала мои мысли через Атлантический океан.
Секунду спустя я прочел сообщение:
«Бастуют авиамеханики. Все рейсы отменены. Застряла в Нью-Йорке».
7
– Что значит «вылеты отменяются»?
С таким вопросом я подскочила к операционистке – веснушчатой блондинке с гладеньким, жиденьким хвостиком. Мы были с ней одного возраста, и, казалось, еще секунда, максимум две – и она тоже передушит всех застрявших в терминале нью-йоркского аэропорта Ла Гуардия.
– Мне очень жаль, но мы только несколько минут назад получили информацию о забастовке профсоюза механиков, – сухо произнесла операционистка. – Отменены все рейсы «Прованских авиалиний». От имени администрации аэропорта приношу глубочайшие извинения за доставленные неудобства.
Но особенно расстроенной она не казалась! Я продолжала пялиться на нее, быстро моргая, а смысл ее слов постепенно доходил до меня.
– Простите, что?
Ей удалось-таки натянуть дежурную улыбку.
– Все рейсы «Прованских авиалиний» отменены по причине забастовки профсоюза механиков, мэм.
За ее спиной виднелось табло вылетов и прилетов. Напротив каждого рейса светилась надпись: «ОТМЕНЕН».
– В смысле я тут застряла, да? Почему мне в Чикаго об этом не сказали?!
– Мы будем рады предоставить вам номер в нашей гостинице…
– Нет-нет-нет, какая еще гостиница! Пожалуйста, проверьте еще раз!
– Мэм, как я уже сказала, сейчас полеты «Прованскими авиалиниями» невозможны. Попробуйте проверить рейсы других авиакомпаний. Больше я ничем не могу вам помочь.
Я застонала и даже стукнула лбом о стойку регистрации. Меня ждет Беннетт! Сидит сейчас на солнечной террасе, с открытым ноутбуком, как прилежный мальчик. Боже, одна мысль о нем меня заводит.
– Этого быть не может, – сказала я, выпрямившись и приняв самых жалобный вид, на какой была способна. – Понимаете, меня во Франции ждет самый сладкий болван на свете. Я не могу торчать здесь, в Нью-Йорке!
– Увы, – сказала операционистка, откашлялась и принялась складывать бумаги.
Я поняла: это злой рок.
– Сколько продлится забастовка?
– Трудно делать прогнозы. Без сомнения, власти постараются как можно скорее всё уладить, но едва ли у них получится раньше, чем через сутки. А то и через двое.
Очень мне это помогло.
Выругавшись себе под нос и страдальчески вздохнув на публику, я отошла от стойки регистрации и потащилась искать в переполненном терминале уголок, достаточно укромный для звонка ассистентке. Да, и нужно было послать смс Беннетту! Ох, добром это не кончится.
Телефон зазвонил через считаные секунды.
Я лавировала среди пассажиров, которые заняли, кажется, все горизонтальные поверхности терминала. Наконец я заметила свободный уголок – рядом с туалетом.
– Привет.
– Что за херня, Хлоя? Что значит «застряла в Нью-Йорке»?! – заорал Беннетт.
Я отняла телефон от уха, перевела дыхание.
– Ровно то и значит. Я никуда не лечу. Отменили все прилеты и вылеты. Я уже кое-кого озадачила, мне ищут местечко в самолете другой компании. Но я особо не обольщаюсь – не только я здесь хочу во Францию улететь.
– Что за глупости! – рявкнул Беннетт. – Они там вообще знают, кто ты? Дай я там с кем-нибудь поговорю!
– Никто тут меня не знает. И никому до меня дела нет. До тебя, кстати, тоже.
Молчал Беннетт долго. Я даже подумала, что прервалась связь. Но нет. Там, в Провансе, я слышала, щебетали птицы, шумел морской ветер. Когда Беннетт наконец заговорил, у него был тихий и очень твердый голос, который был мне так хорошо знаком. От этого голоса у меня мурашки по спине бегали. Так он говорил, когда решал важные деловые вопросы.
– Скажи там, пусть немедленно посадят тебя на любой рейс во Францию, – выдал Беннетт, выделяя интонацией каждое слово.
– Мест нет, Беннетт. Ни на одном рейсе. Все раскуплено. Чего ты злишься? Я что, должна вплавь до тебя добираться? Или, может, телепортироваться? Остынь. Я прилечу, как только появится местечко.
Он застонал, и стало понятно, что до Беннета дошло: ни руганью, ни животным магнетизмом ситуацию не исправишь.
– Когда, Хлоя?
– Не знаю, детка. Может, завтра. Может, послезавтра. Я обещаю, что это будет скоро.
Со вздохом он спросил:
– Что же теперь делать?
Я расслышала стук открывающейся и закрывающейся двери, на заднем плане тихо играла музыка.
– Ждать, – вздохнула и я. – Сниму номер в отеле, доделаю работу. Раз уж я в Нью-Йорке, посмотрю квартиры, которые нам агент советует. Я прилечу к тебе при первой же возможности. Если мне придется до смерти запинать ногами дюжину бизнесменов – я все равно прорвусь на борт.
– Задницей своей поклянись.
Я помотала головой, чтобы стряхнуть наваждение от командного тона.
– Расскажи-ка лучше, какая она, эта марсельская вилла? Шикарная, как я и представляю?
– Что ты! Она гораздо, гораздо лучше! В смысле, мне здесь ужасно одиноко, но надо отдать должное Максу – он себя превзошел.
– Так чего ж ты киснешь? Наслаждайся жизнью. Купайся, загорай, читай какую-нибудь макулатуру. Гуляй босиком.
– Гулять босиком? Странный совет, даже с учетом, что его дала ты.
– Ну уж постарайся!
– Будет сделано, мэм!
Я улыбнулась.
– Знаешь, а мне нравится, когда ты такой. Ты, Райан, чертовски сексуален, когда встаешь по стойке смирно.
Он рассмеялся.
– Хлоя!
– Что?
– Надеюсь, ты трусы с собой не взяла? Они тебе не понадобятся.
Остаток дня я провела в аэропорту, молясь о чуде или о рейсе во Францию. Увы, не дождалась ни того, ни другого.
Несколько часов ушло на возврат багажа, поэтому, переступая порог гостиничного номера, я едва держалась на ногах. Звонить Беннетту было слишком поздно (или слишком рано, поди пойми с этими часовыми поясами), так что я просто отправила смску. Я напустила воды в ванну, заказала в номер бутылку вина и десерт – любой, лишь бы с шоколадом.
Через несколько минут, когда тарелка с шоколадным чизкейком балансировала на краю ванны, в которую я пыталась забраться, не расплескав вино, – зазвонил телефон. Я нащупала его на плиточном полу и расплылась в улыбке, увидев на экранчике фото Беннетта.
– А я думала, ты спишь.
– Кровать слишком большая!
Голос был сонный. Я живо представила: глухая ночь, Беннетт перекатывается на мою половину кровати, обнимает меня, придавливает всей тяжестью, шепчет нежности, обжигая кожу дыханием.
– Что ты делаешь, Хлоя? – спросил он, возвращая меня к реальности.
– Лежу в ванной с пеной.
Он даже застонал. Мне стало чуточку легче.
– Так нечестно.
– А ты что делаешь?
– Документы разбирал, только закончил.
– А мое письмецо ты видел?
– Нет.
– Посмотри. Должно быть.
– А что ты написала?
– М-м-м. Проверь сумку от ноутбука.
Послышался характерный скрип – видимо, Беннетт сидел на кожаном диване, затем – шаги босых ног по плиточному полу, наконец – смех.
– Хлоя, покоже на записку с требованием выкупа, – снова рассмеялся Беннетт.
– Очень смешно.
– Ну-ка, ну-ка… «Три наблюдения за сегодняшний день: не сделала ни одного дела из списка дел; ты приготовил на обед восхитительный салат; и самое главное: я тебя люблю».
Беннетт прочел вслух начало письма; вторую часть он читал про себя.
– Черт возьми! У меня крыша едет от того, что ты так далеко!
– Наверно, против нас составлен вселенский заговор!
Я закрыла глаза.
– Знаешь, меня так и подмывает сказать: ничего бы этого не случилось, если б ты не кобенилась с самого начала и полетела со мной одним рейсом.
Я хотела возразить, но Беннетт перебил:
– Но я этого не скажу, Хлоя, потому что люблю тебя за целеустремленность. И за упрямство, конечно. Тебе всегда хочется большего. Ты не стремишься свалить на других неприятную работу. Не будь ты такова, я бы в тебя не влюбился. Я сам поступил бы так же на твоем месте. И вот еще что: немножко жутко сознавать, насколько мы с тобой похожи.
Я села в остывающей воде, подтянув колени к подбородку.
– Спасибо, Беннетт. Для меня твои слова очень много значат.
– Это не просто слова. А сколько они для тебя значат, ты мне покажешь, когда перетащишь через Атлантический океан свою маленькую горячую попку. Заметано?
– Заметано!
На следующий день я во Францию не вылетела. И через день – тоже. Через три дня меня начали мучить сожаления – почему я сразу не взяла билет на океанский лайнер?
В эти дни я звонила Беннетту чаще, чем за весь период наших отношений, но звонки – они же просто звонки! Они были неспособны заполнить пустоту или унять тоску, что поселилась у меня в районе солнечного сплетения.
Изо всех сил я старалась себя занять – а тоска грызла, грызла невыносимо. Так тоскуешь по дому. Не знаю, когда это случилось, когда Беннетт стал олицетворять для меня родной дом. Когда стал Единственным.
Мысль об этом приводила меня в трепет.
Впервые она возникла во время прогулки. Незадолго до этого позвонила моя ассистентка и сообщила, что, пожалуй, найдется местечко на ночной рейс «Эр Франс». Первым моим побуждением было сообщить Беннетту. Пусть знает, как мне не терпится его увидеть. Я метнулась к себе в номер.
Но внезапно застыла с бьющимся сердцем. Когда, черт возьми, Беннетт успел стать для меня смыслом жизни? А я? Я тоже для него олицетворяю весь мир? Не об этом ли он пытался сказать в день отмены рейсов? Я начала собирать вещи – рассеянно, кое-как пихать их в чемодан, оглядывать комнату – не забыла ли чего. Я думала о том, как сильно Беннетт изменился за последний год. Как он теперь бывает нежен и тих по ночам, как смотрит на меня, словно я – единственная женщина на планете. Я хотела быть с ним. Причем всегда. И не только в одной постели или в одном доме, а вообще. На всю жизнь.