Ма-Ма еще много чего хотела мне показать и повела меня на широкие улицы с табличками, которые сообщили нам, что мы находимся на Пятой авеню. Это была самая чистая и красивая улица из всех, что я видела в Мэй-Го. Витрины магазинов были просторными и высокими, у дверей стояли мужчины в костюмах – в основном белые, несколько чернокожих, но ни одного китайца. Мы остановились посреди толпы прохожих, любуясь витриной магазина, которую украшали светящиеся гирлянды. Перемигиваясь и вспыхивая, эти огни сообщали, что вот-вот начнется шоу. Я затаила дыхание и ждала, вцепившись в руку Ма-Ма. Краем глаза поймала ее улыбку, когда зазвучала музыка, заполнив всю улицу. Поначалу едва-едва, а потом вдруг все разом загорались новые огни, один огонек рождал другой, тот – третий, и вот они уже расползлись по всему зданию, и каждая лампочка танцевала в такт музыке. И хотя никогда раньше я не слышала этой мелодии, вскоре мы с Ма-Ма уже начали двигаться вместе с покачивавшейся толпой, мягко подрагивая в такт музыке, ощущая вибрировавшую в нас радость. Весь мир танцевал – и мы танцевали. Мы снова обменялись улыбками, и я не могла понять, как так получилось – при всех байках о мощенной золотом Мэй-Го и опасной Мэй-Го, – что никто в Китае не знал об огнях Америки, о том, что они настолько великолепны, что могут остановить нас прямо посреди улицы, посреди нашей жизни и наших забот, посреди толпы незнакомцев, живущих своей жизнью, – все лишь для того, чтобы наполнить музыкой и надеждой.
Оглядываясь назад, я теперь понимаю, что это был тот самый момент, когда я влюбилась в Америку. Это был первый раз, когда я увидела красоту и блеск этой страны и на самом‑то деле города Нью-Йорка – хотя в то время для меня страна и город значили одно и то же. Огни и радость в толпе в тот вечер показали мне все, чем этот город был и чем мог одарить: лицо Америки, совершенно иное, нежели то, которое мы успели узнать. Наконец‑то имя Прекрасной страны обрело для меня смысл.
Посреди толпы незнакомцев, в чьих глазах отражались огни всех зданий вокруг, мы продолжали шагать вперед, а освещенные фигуры людей и животных в витринах магазинов танцевали и смеялись. Мы с Ма-Ма наткнулись на улицу, на левой стороне которой был фонтан. Справа стояло здание со множеством флагов на фасаде. Прошли через территорию, заросшую деревьями и зеленью, – я и не знала, что в Америке такие есть. Вдоль края этой территории выстроились лошади: белые, черные, в яблоках – все в красных головных уборах, гармонировавших по цвету с упряжью и бархатной обивкой сидений экипажей. Я не отводила глаз от лошадей, пока Ма-Ма не затащила меня в большое здание, у дверей которого стоял очередной серьезный мужчина в костюме.
Магазин был огромным и ярко освещенным. Приветствуя нас, в центре на троне восседал толстый старый Санта-Клаус, а на коленях у него сидел маленький мальчик. У мальчика были прилизанные волосенки и глаза, в которых возбуждение мешалось со страхом. Недалеко от Санты начиналась очередь из радостных детей и утомленных взрослых, которая змеей вилась по магазину.
Я потащила Ма-Ма прочь от очереди, слишком стесняясь приблизиться к этому огромному белому мужчине. Держась за нее одной рукой, я шла вперед, ряд за рядом, протягивая другую руку и прикасаясь к мягкому и пушистому, нажимая на пластиковое и звучащее, встряхивая одно и хватая другое. Столько игрушек я не видела ни разу с тех пор, как мы сели на самолет в Пекине. Я была странницей, которая, добредя до границы пустыни, могла, наконец, позволить себе признать жажду, томившую ее месяцами.
Когда многоцветье торговых рядов сменилось лестницей, я, не медля ни секунды, стала подниматься по ней. Ма-Ма шла за мной по пятам. На лестничной площадке от увиденного у меня перехватило дыхание, которое и так уже было учащенным от возбуждения. Передо мной протянулась гигантская клавиатура, занимавшая целый отдел зала. Я видела ее по телевизору всего пару недель назад, и тогда на ней танцевал белый мужчина, создавая собственную музыку. При виде этого я невольно встала и придвинулась к нашему маленькому телевизору поближе, так близко, что экран затуманился от моего горячего дыхания в холодной комнате.
Но здесь, сейчас между мной и гигантским роялем не было никакого тумана. Он был тут, совсем рядом, и я могла танцевать и играть на нем – совершенно бесплатно. Мне даже не верилось. Когда я подошла, по клавиатуре уже топали несколько детей, в основном белых. Я подалась назад, опасаясь помешать им. Посмотрела на Ма-Ма, которая стояла у лестничной площадки.
– Ни цюй я[63], – подбодрила она меня.
Я снова пошла вперед, с каждым шагом чуть увереннее, и к тому времени как добралась до клавиш, дальнейший маршрут уже сложился у меня в голове: я прыгала с белой клавиши на черную, а потом обратно – искусство игры возвращалось ко мне вместе с громкими нотами. Это была моя собственная мелодия, и, закрыв глаза, я возвращалась в то время, когда мне даже в голову не приходило сомневаться, место ли мне там. Я снова видела себя в нашем дворе, где пела и танцевала перед полукругом очарованных зрителей, не тревожась и не опасаясь, что пою мимо нот, танцую не в такт или выступаю вне очереди. Та маленькая сцена принадлежала мне – как сейчас принадлежала эта.
Когда мы уходили из магазина, я не стала спрашивать Ма-Ма, можно ли купить мне игрушку. Я вернула себе маленький кусочек своей прежней жизни, своего прежнего «я». Мое сердце теплилось ровным светом, когда мы с Ма-Ма шли, держась за руки, мимо огней, возвращаясь обратно в тени.
Глава 10«Четэм-Сквер»
«Четэм-Сквер» я открыла для себя рано. Через пару недель после того, как я вернулась в класс миз Тан, она вывела нас из школы, повернула на Дивижн-стрит, оттуда на Восточный Бродвей, а потом пригласила войти в красную дверь белого здания всего в нескольких шагах от конторы Ба-Ба.
Это здание, как оказалось, было одним из отделений публичной библиотеки, и называлось оно «Четэм-Сквер». Внутри миз Тан повела нас вверх по лестнице, а потом велела сесть на пол перед женщиной в кресле. У женщины были буйные кудри, а с дужек ее очков в золотой оправе свисали длинные цепочки, собранные из бусин разного цвета. Когда все мы расселись, она взяла книгу «Очень голодная гусеница» – ту самую, которую я читала, перечитывала и снова перечитывала, когда ходила в класс для детей с особыми потребностями.
Пока женщина вместе с моей мохнатой подружкой совершала путешествие, подбираясь к моменту, когда бабочка развернет свои красивые крылышки, до меня вдруг дошло, что я впервые слышу эти слова произнесенными вслух. Я, конечно же, хорошо их запомнила, поскольку поначалу спотыкалась на каждом, а потом научилась буквально летать по ним, но все это случилось в дни, проходившие в одиноком безмолвии. Есть что‑то успокаивающее, подумала я, в том, что эти слова произносит взрослый человек специально для нас.
Когда женщина дочитала до конца сперва эту книжку, а потом еще одну, миз Тан повела нас обратно вниз по лестнице. С верхней ступеньки я увидела в углу первого этажа библиотеки детский отдел, полный пестрых книг и ярких плакатов, призывающих нас ЧИТАТЬ. Кроме того, по залу там и сям были расставлены громоздкие компьютерные столы; за одним из них сидел какой‑то неумытый мужчина, а за другим – Лао-Лао в очках. Когда миз Тан поторопила нас пройти к красной двери, поскольку пора было возвращаться в школу, мне стало грустно, но я точно знала, что это только начало.
Я вернулась туда через несколько часов. Вместо того чтобы идти после уроков в контору Ба-Ба, я миновала ее и вошла в красную дверь. Направилась прямо в детский отдел, вокруг которого весь день вились мои мысли. Это была самая нарядная и яркая часть библиотеки, и я едва могла поверить, что смогу прочесть все эти книги бесплатно. Кое-где на всеобщее обозрение были выставлены книжки с картинками. Меня встретили старые друзья: Амелия Беделия, мишки Беренштейн и пес Клиффорд. Впервые после отъезда из Чжун-Го я почувствовала себя дома.
Каждый день после уроков я проводила в этом углу бессчетные часы. Ныряла в одну книгу за другой, напрочь забывая о том, где я и о чем мне следует беспокоиться. Стоило мне открыть первую страницу, и я становилась просто одной из девочек-американок. Особенно сильным это чувство было, когда я читала «Клуб нянь» и «Близнецов из Ласковой долины», мои любимые книжные серии. В Стоунбрук и Ласковой долине я была обычной девочкой с заботливой семьей и близкими подругами. Я видела себя в Кристи Томас и Элизабет Уэйкфилд, и с ними моими самыми большими тревогами были «домашний арест» или плохо сданный тест.
Я чувствовала себя в библиотеке настолько свободно, что взяла на себя труд поддерживать в ней порядок. Мне не нравилось, что корешки всех книжек с картинками выстроены вровень с краем полок. Это было слишком рискованно: их края торчали наружу, вместо того чтобы находиться в безопасности, ближе к стене. Еще мне не нравилось, что они расставлены не по высоте – вид у них был беспорядочный и неряшливый, высокие соседствовали с низенькими, верхушки некоторых книг торчали над их соседками. Поэтому я завела привычку ежедневно наводить порядок на полках, ставя, например, «Доброй ночи, Луна» в твердом переплете, более широком и основательном, перед маленькими карманными изданиями книг о мишках Беренштейн.
Однажды весной я вот так наводила порядок почти час – маленькие грязные пальчики тихо трудились, язык высовывался меж пересохших губ, взгляд метался от возбуждения, – когда ко мне подошла похожая на птицу библиотекарша с пучком-гнездом на макушке.
– Будь добра, перестань это делать.
– Что?
– Пожалуйста, перестань переставлять книги.
– Но я же помогаю вам наводить порядок!
Возмущение было моей единственной реакцией.
– Заглавия книг труднее читать, когда корешки стоят дальше от края. Их нельзя заталкивать вглубь.
– Но так они лучше смотрятся!