При виде Е-Е я засияла радостью и любовью. Но когда Е-Е повернулся ко мне, до меня дошло, что это не он. Мужчина был не лишен дружелюбия, но держал дистанцию, и от лица его не порскали в стороны лучи счастья. Значит, это и был Генри И.
Долго присматриваться мне не дали, поскольку Ма-Ма велела идти вслед за ней. Одной из ее утренних задач было приготовить чай для Генри И. Взяв металлическую кружку, Ма-Ма отвела меня на другой конец складского офиса, в закуток, где была голая маленькая раковина, прикрепленная к стене и стоявшая на одной ноге, а над ней – ржавое металлическое рыльце смесителя и такие же ржавые рукоятки кранов.
Вместо того чтобы повернуть рукоятку и вымыть кружку водой, Ма-Ма трижды плюнула в нее и повернула, чтобы равномерно распределить слюну по донышку. Потом она повернулась к другой стене, наклонилась, достала унылый черный чайник, весь заросший грязью. Наполнила его водой и воткнула вилку куда‑то в стену.
Я стояла в паре шагов позади Ма-Ма и оглядывала территорию. Рядом с чайником находилась микроволновка, явная его сестра: такая же черная и грязная. На полу у раковины примостилась желтая коробка, на вид такая же старая, как Генри И. На ней было напечатано слово «Липтон». К стене рядом с ней была прислонена метла родом из Китая. Я догадалась об этом, потому что, сделанная из множества свободно связанных между собой бамбуковых прутьев, она была не похожа ни на одну метлу, виденную мною с тех пор, как мы покинули родину.
Когда чайник запел, Ма-Ма выключила его, плеснув кипятка поверх своей слюны. Вскрыла пакетик из коробки «Липтон» и бесцеремонно плюхнула его в кружку. Потом мы пошли в темноте обратно под флуоресцентный свет офиса.
Я устроилась на складном стуле рядом с окном, стараясь держаться как можно ближе к потоку воздуха из кондиционера. Ма-Ма села перед компьютером и стопкой документов, которые, по всей видимости, находились в ее ведении. Так она и сидела, не вставая, пока Генри И не рявкнул следующую команду. В основном так и прошел весь день: я таскалась за Ма-Ма туда-сюда, из освещенного офиса по темному проходу в грязную кухоньку и обратно. Она все время молчала. Я тосковала по тому времени, когда была для Ма-Ма не просто прилипшей к подолу ниткой, гоняющейся за ней взад-вперед, пока она выполняет прихоти старика, оказавшегося совершенно не похожим на Е-Е.
Если верить большому круглому циферблату часов на стене офиса, Генри И ушел около пяти вечера. Однако телефон периодически продолжал звонить, и Ма-Ма бегом бежала через все помещение, чтобы взять трубку. Ай-А-И за весь день практически не изменила положения, сидя за столом, перелистывая документы и бесконечно набирая текст; только дважды отлучилась в туалет.
Ай-А-И не смотрела на меня до восьми вечера и только потом жестом подозвала к себе. Я замешкалась, повернувшись к Ма-Ма в ожидании указаний. Но Ма-Ма не отводила глаз от экрана перед собой, не замечая моего умоляющего взгляда.
Я подошла к Ай-А-И, но скрестила на груди руки, готовясь к сражению. Остановилась примерно в десяти футах перед ней и повернулась к Ма-Ма, которая по-прежнему не обращала на меня внимания.
– Лай я, зай лай я.[74]
Мой взгляд хлестнул хлыстом в ответ на просьбу Ай-А-И подойти ближе.
Я пару раз шаркнула ногами, надеясь, что она не заметит, насколько маленькие я делаю шажки.
– Сколько тебе лет?
Это был легкий вопрос, но под взглядом ее бездонных глаз я забеспокоилась, что могу дать неверный ответ. Я снова повернулась к Ма-Ма за помощью. Она по-прежнему была поглощена происходившим на экране.
У меня не осталось иного выбора, кроме как сказать правду.
– Девять! Моему сыну тоже могло бы сейчас быть девять… – Она отвела глаза и стала смотреть в окно.
Я воспользовалась этой возможностью, чтобы ретироваться к своему стулу, и больше не осмеливалась поднять глаз от библиотечной книги, пока Ма-Ма не сказала мне, что нам пора уходить.
Когда мы выходили из офиса, Ай-А-И все еще сидела за своим столом, набирая текст и время от времени поглядывая в окно.
Пока Ма-Ма работала у Генри И, случилось немало любопытного. Однажды вечером Ма-Ма пришла домой и сказала мне, что нашла гнездо крохотных мышек – пинки, так их однажды назвала мисс Пон. Ма-Ма сказала, что маму-мышку она не видела, поэтому ей пришлось спустить детенышей в унитаз.
Эта история меня опечалила. Не одну ночь мне снились крохотные мышатки, боровшиеся с завивавшейся воронкой водой в унитазе, дергавшие розовыми лапками, а потом их безвольные тельца засасывало в дыру канализационной трубы.
Через некоторое время после того случая Ма-Ма пришла домой с бледным и осунувшимся лицом. По ее словам, Ай-А-И упала без чувств как раз когда Ма-Ма встала из-за стола, собираясь домой. Когда это случилось, в офисе были только они вдвоем, и после того как Ай-А-И не отреагировала на оклик, Ма-Ма побежала вниз, где обнаружила, что никого из мужчин на складе тоже не осталось.
Она бегом поднялась наверх, надеясь, что Ай-А-И очнулась, пока она была внизу.
Ничего подобного.
В этот момент Ма-Ма поняла, что должна позвонить в 911, что она в итоге и сделала. Но слухи об иммиграционных рейдах и задержаниях были хорошей растопкой для пламени страха, пульсировавшего в каждом из нас. Ма-Ма знала, что у нее нет выбора, но все же очень боялась, что копы приедут только затем, чтобы ее арестовать, не обратят никакого внимания на Ай-А-И и бросят ее там на съедение мамаше-пинки, в то время как ее саму вышлют обратно в Китай.
В ожидании пронзительных сирен Ма-Ма попеременно то сидела с Ай-А-И, проверяя, дышит ли она, то наводила порядок на собственном столе и собирала свои вещи – настолько она была уверена, что ее депортируют и что нога ее больше не ступит на порог склада. Ей казалось, что само время замерло на месте и санитары прибыли спустя целую вечность. Но после приезда машины неотложной помощи события завертелись быстро. Два санитара бегом поднялись по лестницам и ворвались в офис с носилками в руках. Даже под ярким светом ламп Ма-Ма никак не могла разобрать надписи на их одежде, сознавая только, что идет наперекор всем наставлениям, которые давала мне, оставаясь в одном помещении с людьми в форме, вместо того чтобы бежать от них прочь.
Санитары стали оценивать состояние Ай-А-И (Ма-Ма никогда не описывала их внешность, поэтому перед моим мысленным взором вместо их лиц – белая пустота с черными дырами движущихся запавших ртов) и одновременно попросили Ма-Ма рассказать, что случилось прямо перед тем, как Ай-А-И потеряла сознание. Пока Ма-Ма, запинаясь, подбирала те немногие английские слова, которые сумела припомнить без подготовки, Ай-А-И открыла глаза. Первой это заметила Ма-Ма и тут же указала на открытые, но ничего не выражавшие глаза женщины. Санитары одновременно повернулись и так же одновременно заговорили, обращаясь к Ай-А-И.
– Я не все поняла, что они ей говорили, – рассказывала мне Ма-Ма. – Помню только, что спросили ее, кто у нас президент.
– И что она ответила?
Зачем они об этом спрашивали? – недоумевала я. Они так определяют, кто находится в Америке на законных основаниях? Я сделала мысленную зарубку: всегда помнить имя президента.
– Она ответила: «Генри И». Тогда они сказали: «Нет, президент Соединенных Штатов». А она снова ответила: «Генри И».
Рассказывая это, Ма-Ма глядела куда‑то в дальнюю даль. Ей удалось впечатляюще изобразить Ай-А-И.
– И что потом?
– Они уложили ее на носилки и отнесли в машину. Я сидела с ней всю дорогу, а потом дождалась, пока ее оформят в больницу. Мне задали еще несколько вопросов, но внутрь не пустили.
– А что потом?
– Потом я вернулась сюда. Вот только не помню как. В голове пустота.
Через пару дней Ма-Ма пришла домой поздно. Она ездила навестить Ай-А-И. Я как раз собиралась лечь спать, а Ба-Ба смотрел телевизор по другую сторону занавески, в «гостиной».
– Как она себя чувствует, Ма-Ма?
Рассказы о том, как прошел день Ма-Ма, служили мне лучшей колыбельной.
– У нее случился инсульт. Она меня не узнала. Ее голова… она раздулась вдвое больше обычного.
– Что теперь будет?
– Не знаю. И не думаю, что к ней кто‑то еще приходил.
В больничной палате, где лежала Ай-А-И, не было ничего, кроме огромной корзины цветов, которые прислал ей Генри И, сказала Ма-Ма.
– А разве Генри И ее не навещал?
Он был расист и притом морщинистый, но она все равно любила его.
– Не знаю. Кажется, нет. Она все равно никого не узнает. Но вот цветы… медсестра поставила их прямо рядом с ней, и она то и дело поворачивалась, чтобы посмотреть на них.
На той же неделе Ма-Ма узнала, что Ай-А-И умерла. Ей пришлось очистить рабочий стол Ай-А-И, но у покойной не было родственников, которым можно было бы отослать ее вещи. Ма-Ма поставила коробку с ними на один из складских стеллажей.
– А что было в ее столе?
– Только документы, листки с заметками. У меня рука не повернулась просто все это взять и выбросить. Вся ее жизнь заключалась в работе на этого мужчину, Генри И.
– А личные вещи?
– У нее была кружка для чая. И все. Я и ее положила в коробку.
– У нее даже не было фото сына?
– Какого сына?
– Разве у нее не было сына?
– Не знаю. Кажется, нет.
Много лет после смерти Ай-А-И меня преследовал повторяющийся сон.
Ма-Ма, Ба-Ба и я едем в старом китайском поезде – таком же, какой когда‑то возил нас с Ма-Ма в Шанхай. Мы бежим от мужчин в форме. Перебегаем из одного вагона в другой, потом в третий и так далее, пока не добираемся до первого, того, что в голове поезда. Заглядываем сквозь окошко в кабину машиниста. Машиниста не видим, вместо него – мужчина в форме, с глазами-бусинками, глядящими на нас.
Я кричу, но Ба-Ба закрывает мне рот рукой. Потом поворачивается, открывает боковую дверь вагона, и мы трое выпрыгиваем, все разом, на поросшую травой лужайку. Падать не больно, и мы катимся, все одновременно, а потом поднимаемся на ноги. Оборачиваемся и видим, как за нашими спинами один за другим прыгают из поезда мужчины в форме. Мы снова пускаемся в бегство, но каждый раз, когда я оглядываюсь, на поле становится все больше мужчин. Вскоре оно уже все зеленое – не от травы, а от их формы. Я бегу изо всех сил, притормаживая только тогда, когда Ма-Ма и Ба-Ба отстают от меня.