Мистер Кейн был первым, кто сказал мне, что мой талант не вписывается в мои рамки. Он выбивался из того, чем мне полагалось быть, из того, что ждали от меня люди. Однажды мне снова пришлось говорить с мистером Кейном перед всем классом. К тому моменту, как я дошла до его стола, мое лицо уже пылало, но я все еще цеплялась за крохотную бисеринку надежды на то, что в этот раз, может быть, все будет не так плохо. Может быть, его растрогало мое сочинение. Потом я опустила глаза и поняла, что на мне все тот же комбинезон…
– Цянь, – он держал в руке мое вчерашнее сочинение, – это писала ты?
Что это, вопрос-ловушка? Может быть, очередной вопрос, не требующий ответа?
– Я не думаю, что это написала ты, Цянь!
Может быть, это одна из его шуточек, которые он так любил отпускать, но которых никто не понимал.
– Кто же тогда? – пискнула я.
– Это… это сочинение не из тех, которые я привык видеть в школе № 124.
– Но я действительно его написала!
– Ты уверена?
– Да.
Но под его взглядом моя уверенность почему‑то улетучивалась.
– Ты меня очень разочаровала. Пожалуйста, возвращайся на свое место.
Это была первая из многих стычек с белыми учителями, которые ждали меня в будущем. До самого конца учебы в классе мистера Кейна я нарочно вставляла в текст грамматические и орфографические ошибки, прежде чем сдавать ему любую работу.
Ма-Ма каталась по кровати. Туда-сюда.
Ма-Ма, цзэнь мэ лэ?
Ее лицо было серым, из глаз, крепко зажмуренных от боли, лились слезы.
Ма-Ма?
Что, если она потеряла сознание? Что, если она не может говорить? Что мне делать? Дома ли наши соседи? Я села рядом с ней, пытаясь разрешить эти вопросы и поглаживая ее по животу.
Цянь-Цянь… Когда она наконец заговорила, я была уверена, что мне показалось. Но я повернула голову – и действительно, она лежала с открытыми глазами, глядя на меня. Цянь-Цянь, позвони в «девять-один-один».
Что? Что происходит, Ма-Ма? Что, если они нас депортируют, Ма-Ма? Что тебе нужно?
Гуай, тин хуа, хао хай цзы. Сейчас не об этом надо беспокоиться. Мне больно – так больно! Мне страшно.
Каждый раз, когда Ма-Ма произносила эти слова, я понимала: мне надо быть взрослой. Мне не могло быть страшно, когда было страшно ей. Я сделала каменное лицо, чтобы ничем не выдать своего ужаса.
Скажи мне, что ты чувствуешь, Ма-Ма.
С того момента вечер расплылся в мутное пятно. Слова посыпались из Ма-Ма, и, хотя я не вполне понимала, что они означали, по отдельности и вместе, мой мозг улавливал все, что она говорила, – на тот случай, если придется потом пересказывать это кому‑то другому. Она говорила что‑то в том духе, что ей страшно, что у нее в животе дыра. Я даже не представляла, что такое возможно. Мне вспомнились дыры, которые «прогрызали» в кроссовках мои ногти. Может быть, и здесь случилось что‑то похожее? Это звучало угрожающе, поэтому я подхватила с постели Мэрилин и заперла ее на лоджии.
Потом пробежала по коридору.
Тишина.
Наших соседей не было дома.
Тогда я пробежала по коридору в обратную сторону, распахнула входную дверь в дом и изо всех сил вдавила палец в кнопку звонка наших хозяев. Вдавила и не отпускала.
Пожалуйста, окажитесь дома.
Они не говорили по-английски, но были взрослыми людьми, и значение имело только это. Они поймут, что надо делать. А как же иначе!
Пожалуйста, окажитесь дома.
Пожалуйста, окажитесь дома.
Пожалуйста, окажитесь дома.
Они оказались дома.
Они сбежали вниз по лестнице, их добродушные лица встревоженно хмурились. Я сказала им то, что Ма-Ма сказала мне, и тогда они сели с Ма-Ма по другую сторону занавески, пока я набирала 911 и разговаривала с женщиной, чей жесткий голос раздавался в трубке слишком громко, так что было больно уху.
Неотложная помощь приехала быстро. Я со вздохом облегчения отметила, что полицейской машины рядом с ней не было. Два санитара вошли в нашу комнату с каталкой на колесах, длинной и узкой. Как только в нашей квартирке появились они и каталка, она тут же стала казаться тесной и маленькой. Я подвязала занавеску, чтобы она не мешалась, но все равно воздух был душным.
Санитары были в форме, и с перепугу я вначале подумала, что это полицейские. Они задавали мне один вопрос за другим, обследуя Ма-Ма и оглядываясь по сторонам. Я ждала, что они попросят наши документы или спросят, знаю ли я, кто сейчас президент, но они не сделали ни того, ни другого. Может быть, это спросят потом, думала я, после того как арестуют нас и закуют в наручники.
Не помню, как и когда это случилось, но в какой‑то момент Ба-Ба вернулся домой. Войдя в комнату, он ошарашенно уставился на меня. Ма-Ма как‑то раз рассказывала мне, что, когда она была на последних месяцах беременности мной, отголоски землетрясения заставили вздрагивать наш дом в Китае. Ба-Ба велел ей сидеть спокойно, пока он сам спустится на пять этажей вниз, чтобы разузнать, что происходит. Вернулся он только через час, когда последние судороги землетрясения затихли.
Проблема, объясняла Ма-Ма, была в том, что детство вселило в Ба-Ба страх настолько большой, что он затмевал собой все, даже любовь к людям, которые ему были дороги. Особенно к людям, которые ему были дороже всего.
Я порадовалась, что на этот раз он все же решился прийти домой.
А потом все вдруг исчезли – так же быстро, как пришли и втиснулись в нашу маленькую комнатку, которая едва не треснула по швам. Ба-Ба уехал с машиной «неотложки». Добросердечные хозяева дома накормили меня, а потом поднялись к себе. В этот момент я вспомнила, что Ма-Ма готовила для нас ужин перед тем, как я ушла в туалет, перед тем, как она рухнула в постель. Я заглянула в кухню и обнаружила там еду, дожидавшуюся семьи, которой не суждено было сегодня поужинать. Я убрала все в холодильник и вернулась в нашу комнату, включила телевизор и снова опустила разделительную занавеску, а потом забралась в постель с Мэрилин в обнимку, положив телефон рядом с изголовьем.
Я закрыла глаза и приказала себе спать. Все в порядке, Цянь-Цянь, бормотала я. Ма-Ма просто по другую сторону занавески, смотрит телевизор.
В пятом классе я решила стать совершенно новой личностью. Ведь что это такое – никто даже произнести мое имя правильно не мог. Всегда возникала неизбежная пауза – в начале каждого учебного года и при каждом новом знакомстве, когда хочешь не хочешь, а мне и моему непривычному имени приходилось оказываться в центре внимания.
«Как оно произносится?»
«А почему “Цянь”, а не “Цан”?»
И самое противное: «Как интере-есно!»
Однажды в лучшие времена, до того, как мне пришлось позвонить в 911, я после уроков совершала свою привычную прогулку по магазинам. У меня сложился ежедневный ритуал – пускать слюнки над новыми канцелярскими принадлежностями от «Лизы Франк» и навещать все эти тонко пишущие ручки-карандашики во всем ассортименте их цветов. Однако в тот день дойти до «Лизы Франк» мне не дал набор резиновых печатей. На каждой печати было свое имя, они были расставлены в алфавитном порядке от «Анны» до «Якова». Все они были фиолетовыми, каждая с ручкой в форме сердца и серебряной наклейкой с именем, которое должна была отпечатывать.
Имен, начинавшихся на Ц, там не было.
Однако была печатка с «Джули», куклой-китаянкой из «Города загадок». У Джули были блестящие, длинные черные волосы, похожие на мои.
Еще у нее были глаза, приподнятые к вискам, придававшие ее взгляду этакую кошачью поволоку. В этом я не была на нее похожа, но все же между нами было больше сходства, чем между мной и любым другим персонажем, которого я видела по телевизору.
Фамилия Джули была Ву, и она была американкой китайского происхождения. Если не считать глаз, она ничем не отличалась от своих подруг. Она идеально говорила по-английски. Похоже, ее не мучили ни стрессы, ни недоедание. Она никогда не лгала. И все куклы в «Городе загадок» всегда одевались в одну и ту же одежду, поэтому то, что Джули постоянно носила одно и то же, не имело значения.
Она не была чужой.
Печать стоила 4 доллара 99 центов – целое состояние. Эту сумму я едва смогла наскрести из грошей, оставшихся от моих трудов в потогонной мастерской.
Я взяла ее и пошла к кассе.
Ба-Ба вернулся домой только в четыре или пять утра. Я знаю об этом, потому что каждый час поднимала голову, чтобы проверить, нет ли Ма-Ма и Ба-Ба в постели, а потом посмотреть на часы. В ту ночь я не спала – точнее, не совсем спала. Я просто закрывала глаза и старалась игнорировать трепещущую боль в глубине живота. В ту же минуту, как раздалось звяканье ключа Ба-Ба в замке двери нашей комнаты, я проснулась. Лицо его было серым от усталости.
Ма-Ма с ним не было.
– Что случилось? С ней все в порядке?
– Ей просто придется на некоторое время остаться там. – Ба-Ба смотрел в мою сторону, но явно меня не видел. – С ней все будет хорошо. Мы долго ждали врача.
– И сколько она там пробудет?
Что с ней случилось?
Они потребовали, чтобы мы заплатили?
Они спрашивали наши документы?
Нас депортируют?
Мне собирать вещи?
К этому времени Ба-Ба уже перестал меня слышать. Он подошел к кровати и лег, задержавшись только для того, чтобы снять ботинки. У меня оставалось еще столько вопросов – бесконечных вопросов, ни одному из которых не суждено было обрести ответ.
– Ложись спать, Цянь-Цянь. Гуай, хао, хай цзы. Тебе нужно поспать перед уроками.
Я закрыла глаза, но вопросы так и крутились в голове.
Какое значение имеет сон? Какое значение имеют уроки? Какое вообще значение имеет все это теперь, когда я не сумела защитить Ма-Ма?!
Я оттискивала свою новую печать на всем. Штемпелевала стены, Мэрилин, собственную руку и – чаще всего – свои домашние задания, где писала под оттиском печати более мелкими буквами: «Цянь». Я обожала тот воодушевляющий момент после каждого оттиска печати, когда чернила на его поверхности еще были влажными и блестящими.