Помечать разные вещи как свои было приятно.
Через пару недель после того, как я облачилась в свое новое имя с помощью этой печати, мистер Кейн снова вызвал меня к своему столу, и я снова шла к нему с горящими щеками. Руки мои сжались в кулаки, ногти впились в ладони. Я так и знала, что следовало вставить больше орфографических ошибок в последнее сочинение!
– Цянь, я только что понял, что на этом сочинении после оттиска с именем «Джули» стоит и твоя фамилия.
– Да.
– Я ставил оценки за все домашние работы с этим оттиском Джулии Хуань.
Опять все ей! Разве ей и без того мало?! Я повернулась и посмотрела на Джулию, на которой, разумеется, сегодня опять был новый наряд. Она была похожа на Белоснежку, идеальная, старательно переписывающая замечания с доски. Она всегда была послушной. Она всегда была милой. Ее никогда не обвиняли в плагиате. Я ее ненавидела.
Я снова повернулась к мистеру Кейну и увидела, что он пристально смотрит на меня. Я сморгнула слезы, вскипевшие на глазах.
– Ты должна принять решение. Ты можешь быть либо Цянь, либо Джули. Что выбираешь?
Я посмотрела ему в глаза, с каждой новой секундой внутренне съеживаясь.
– Цянь, – наконец выговорила я, но не уверена, что он меня услышал. Даже для меня самой, даже в глубинах моей собственной головы это имя прозвучало как жалкий писк.
Когда на следующий день я вернулась домой из школы, Ма-Ма по-прежнему не было. Через несколько часов пришел Ба-Ба и сказал мне, что Ма-Ма нужно поскорее сделать операцию, но нам придется ждать, пока освободится врач. Ей сделали рентген и обнаружили, как он сказал, «увеличение печени». Ба-Ба объяснил, что это похоже на большой камень и он был там, где расположены ее печень и желчный пузырь. Операция должна была продлиться больше десяти часов, и она была единственным способом выяснить, что происходит внутри Ма-Ма и нет ли у нее рака. Мне хотелось многое сказать и многое спросить. У нее внутри камень! Как это случилось? Что такое рак? Как мы найдем врача? Можем ли мы попросить сделать операцию одного из подпольных врачей-китайцев? Как долго нам придется ждать?
Все это происходило внутри моей головы, а я по-прежнему безмолвствовала. Никакой необходимости разговаривать или спрашивать больше не было. Мне не нужно было ничего говорить, чтобы понять, что у Ба-Ба ответов нет.
И в любом случае все это не имело значения. Потому что я всех подвела. Все это моя вина.
В те дни, когда Ма-Ма была здорова, она напоминала мне, что тревога – это талисман, не дающий случиться худшему. «Если ты о чем‑то тревожишься, – говорила Ма-Ма, – этого не случится. Опасны вещи, о которых мы не беспокоимся». И поэтому я твердо знала: я беспокоилась недостаточно, чтобы отогнать от Ма-Ма болезнь. Я слишком мало беспокоилась, будет ли она достаточно здорова, чтобы дожить до вручения диплома и до того, как мы осуществим ее мечту – покинем эту ужасную, эту прекрасную страну, чтобы жить в другом месте, в другом мире, где мы будем точно такими же людьми, как и все остальные.
Глава 22Больница
Поездка в больницу противоречила всему, чему меня учили с момента отъезда из Китая. Пока Ба-Ба вел меня в приемный покой больницы св. Винсента мимо группы полицейских в форме и врачей в белых халатах, я отчаянно боролась со стремлением, ощущаемым каждой мышцей, выбежать за дверь и скрыться в подземных туннелях метро.
Эта больница отличалась от тех, в которых я бывала в Китае. Запахи здесь были гораздо сильнее, словно американские врачи использовали больше химикатов. И повсюду вокруг нас были какие‑то аппараты и механизмы, повсюду были пластиковые скамейки. Обивка сидений была мягкой, и, несмотря на явный больничный антураж, все здесь казалось мне роскошным. Мы вошли в лифт, потом в какие‑то двери, потом прошли по одному коридору, потом по другому… Поворотов на нашем пути было столько, что я начала сомневаться, что нам вообще удастся встретиться с Ма-Ма. Пробираясь по лабиринту коридоров, я представляла, как мы с Ба-Ба поворачиваем то туда, то сюда, проходим то по этим этажам, то по тем лестницам, вечно блуждая кругами в химической вони и так и не доходя до койки Ма-Ма.
Больницы в Китае, по сравнению с американскими, были нищенскими. Однажды мне удалось заглянуть в технический чулан в школе № 124, и я сразу вспомнила больницу, где перед тем, как мы должны были лететь в Америку, мне делали прививки: стены без отделки, такие же полы, выведенные черной краской указатели. Чисто утилитарное назначение чулана читалось в том числе и во внешности: там были крюки для метел и совков, кабинки для уборщицкого инвентаря и гвозди, на которых когда‑то что‑то висело. Ни пол, ни стены, ни потолки не были окрашены, и ни один предмет не был облагорожен больше, чем требовала необходимость.
Все наши годы в Америке с врачом я встречалась только тогда, когда школьная администрация требовала сделать прививки. Поскольку мы не могли официально сделать эти прививки у подпольных китайских врачей, Ба-Ба водил меня в бесплатные детские поликлиники в Чайнатауне. Мы узнали об этих клиниках только благодаря рекламе на обтерханных бумажках, расклеенных на столбах вокруг моей школы. Реклама клялась и божилась, что клиники совершенно бесплатны и что никто не станет расспрашивать нас о нашем иммигрантском статусе. Мы не могли быть уверены, что это не ловушка, но мне нужны были прививки, так что выбора у Ба-Ба не было.
Походы в эти клиники позволили мне немножко распробовать вкус жизни, которую вели в Америке нормальные люди. Мы с Ба-Ба переступали порог и обращались к администратору так, как будто были обычными людьми, у которых нет никаких поводов для страха. Заполнив нужные документы, мы садились дожидаться очереди, и я играла с игрушками на столе – как правило, это были деревянные кубики, предназначенные для малышей, но иногда попадались «четыре в ряд» или шашки. Я играла в этих играх и за себя, и за соперника, представляя, что вместо второй меня – моя сестра-близняшка, мы обе – американки, а наша бабушка-американка сидит рядом, уставившись отсутствующим взглядом в дальнюю стену. Я настолько глубоко погружалась в эту фантазию, что почти не поднимала головы, когда отворялась дверь. Как будто мы вовсе не боялись, что вот сейчас войдет полицейский и возьмет нас под арест.
А потом, когда администратор наконец неразборчиво бубнил мое имя – всегда произнося его неверно, даже в этой сравнительно нормальной версии нашей жизни, – я вставала и входила в кабинет вместе с Ба-Ба. Наши ноги выдавали лишь самую незаметную заминку, небольшой напряг у порога: вдруг нас ждет засада? Но потом, почти сразу, мы возобновляли обычный темп, и я словно бы почти не переживала из-за неминуемого укола длинной, тонкой металлической иглой. Для медсестры, которая ничего этого не понимала, я была просто очередным ребенком из бедной семьи, пухнувшим от соли и жира, страшившимся того, что скажут ему весы.
В больнице, когда мы, наконец, подошли к какому‑то помещению, я решила, что мы пройдем мимо и свернем в очередной коридор. Я подумала так, потому что лицо, которое я увидела на койке, принадлежало не Ма-Ма, а пожилой белой женщине с бледной кожей и закрытыми глазами, веки которых были сплошным занавесом из морщин.
Но оказалось, что никакого очередного коридора там не было. За этой первой койкой была занавеска, и когда мы шагнули к ней, я ощутила поцелуй солнца. Мне пришлось сделать еще несколько шагов под яркими лучами, лившимися в окно, чтобы увидеть, что спящая фигура на белой постели – это Ма-Ма. Она как‑то вся ссохлась, сморщилась, и ее глаза распахнулись как раз в ту секунду, когда я бросилась к ней.
Я навещала Ма-Ма регулярно, добираясь после уроков до больницы св. Винсента на метро. Оглушительный поначалу страх, что меня разоблачат и схватят в больнице, терял по децибелу каждый раз, когда мне случалось разминуться с полицейскими в коридоре и меня игнорировали. Со временем он стал лишь неясным бормотанием, фоновым сопровождением посещений Ма-Ма.
Теперь меня гораздо сильнее терзал страх лишиться Ма-Ма. От этого нового пунктика даже прежний дискомфорт в животе несколько подзабылся. В нем по-прежнему возникали пузыри, вызывавшие рвоту, но они появлялись и исчезали, оставаясь почти без моего внимания, как речи мистера Кейна на уроках в классе. Моя тревожность начинала голосить во все горло, когда я была не с Ма-Ма – во время школьных занятий и весь вечер с того мгновения, как я выходила из больничной палаты. Что, если ее повезут на операцию без меня? Что, если я больше никогда ее не увижу? Что, если я понадоблюсь ей как раз тогда, когда меня там не будет?
Ощущения мои были точь-в‑точь такими же, как тогда, когда самолет унес Ба-Ба. И как тогда, когда мы с Ма-Ма сели в самолет и у нас отняли всю нашу семью и весь наш мир. Только на этот раз у меня уже не было ни той надежды, ни той наивности, которыми я обладала прежде. Я знала, что нас ждут новые ужасные события и что я ничего не могу сделать, чтобы не дать всем им случиться. Моя недолгая жизнь повторяла самое себя заново, но каждый новый виток грозил стать хуже предыдущего. Я на целые часы погрязала в этой трагической мысли, сидя на металлическом стуле рядом с больничной койкой, разложив на коленях домашнее задание, как примерная ученица, не отрывая взгляда от спящей Ма-Ма.
Еще много дней университетские одногруппники Ма-Ма приходили с букетами цветов таких оттенков и форм, каких я ни разу не видела после отъезда из Китая. И по сей день мысли о больнице заставляют меня вспомнить запахи лилий, отбеливателя и дезинфектанта, свалявшиеся в один устрашающий ком.
Только одно могло заставить меня встать с того металлического стула, когда я навещала Ма-Ма. Через три палаты от нее лежала пожилая женщина, чья койка стояла у самой двери. Впервые я увидела ее, когда гуляла с Ма-Ма по коридору. Я держала Ма-Ма за правую руку, а второй она придерживала высокую стойку на колесиках, на которой висел мешок с жидкостью, и выходившая из него трубка была соединена с иглой, воткнутой во внутреннюю сторону локтевого сгиба Ма-Ма. Мы как раз проходили мимо третьей двери, когда услышали, как из-за нее в коридор просочилось слово «сестра!». Повернув голову, я увидела старуху, которая не моргая смотрела на меня. Ее глаза потускнели от катаракт, короткие волосы были белыми и походили на проволоку. Она напомнила мне пуделей, которых я часто встречала на пути от станции метро к больнице, дивясь тому, как много собак живет в районах белых.