—Да когда же мне его слушать, если я с семи часов на работе. А что случилось-то?
—Освободили сегодня твоего маршала от должности… И из Президиума, и из ЦК вывели. Так что с сегодняшнего дня он пенсионер союзного значения…
—Да ты что?!— нажал на тормоза шофер, и я чуть не клюнула в стекло носом.— Кто посмел?
—Пленум Центрального Комитета Коммунистической Партии Советского Союза посмел,— четко произнес Николай Николаевич и насмешливо взглянул на шофера: мол, «а что ты теперь скажешь?»
—За что же?— растерянно спросил шофер.
—За недостаточную партийность, за раздувание своей роли в войне и насаждение культа личности…
—Чьей личности?— обалдело спросил шофер.
—Своей, чьей же еще?— усмехнулся Николай Николаевич.— Остальные уже на том свете…
Шофер так резко тронул с места, что я слегка ударилась затылком о заднюю стенку кабины.
Дальше мы ехали молча. Около сарая шофер со злостью резко остановил машину.
Николай Николаевич вышел, подал мне руку, помогая сойти, кивком показал шоферу самосвала, что тот может быть свободен, и захлопнул дверцу.
—Поедем ко мне на Мархлевского или к тебе?— спросил он.
—Лучше ко мне,— сказала я.
Через час мы сидели у меня на кухне. Я разогревала грибную лапшу, которая была в холодильнике по случаю, и жарила «микояновские» котлеты,— Николай Николаевич почему-то предпочитал их домашним. По дороге мы купи ли и бутылку армянского коньяка.
Он пил коньяк, закусывая его лимоном, и неторопливо, наслаждаясь и своей абсолютной осведомленностью и той болью, которую причинял мне каждым словом, рассказывал об Игоре.
—Он был, буквально, самый молодой и самый талантливый на курсе… Поступил в школу сразу во второй класс, так как к семи годам умел свободно читать и писать. Родился он в городе Шклове в Белоруссии. Мать работала учительницей литературы в той же школе, поэтому для него сделали исключение.
В Институте стали и сплавов с самого начала был старостой курса. Потом стал председателем студенческого научного общества. За время учебы зарегистрировал четыре авторских свидетельства. Одно изобретение. Что-то там по очистке редкоземельных металлов. Оно успешно внедрено в производство. Принимал участие в научных симпозиумах. Тогда же познакомился с академиком Бреславским, на чьей даче в Серебряном бору ты бывала…
—Значит, и дача не его?
—Это сложный вопрос… Об этом позже. Когда он еще учился на четвертом курсе, Бреславский дал на него заявку в свой академический институт. Его дипломная работа была оценена на уровне кандидатской диссертации. Ему предлагали быстро сдать кандидатский минимум и защититься. Он отказался. Его уже интересовала совершенно другая тема. Он поступил в заочную аспирантуру и начал работать простым лаборантом. Бреславский разрешил ему заниматься исключительно своей темой. Она была новым шагом в металловедении. Речь шла о материалах будущего. Темой заинтересовались военные. Были выделены немалые деньги. Вчерашнего выпускника назначили временно исполняющим обязанности заведующего лаборатории с полным окладом. Бреславский не выходил из его лаборатории… Исаев начал писать диссертацию, которая, по мнению специалистов, спокойно тянула на докторскую…
—Так что же ему помешало?— не утерпела я от вопроса.
—Деньги,— коротко ответил Николай Николаевич и отпил глоток коньяку.
—Не понимаю,— сказала я.
Мне еще казалось, что не все потеряно, что вдруг всплывет какой-нибудь факт, который перечеркнет, закроет ту страшную картину, которая все время стояла перед глазами так отчетливо, что я как наяву чувствовала запах, вернее, непереносимую вонь этой конторы, и начинала натурально задыхаться…
Меня до сих пор тошнит от запаха баночных килек пряного посола. А ведь когда-то я их любила…
—Тут, буквально, нечего понимать,— сказал Николай Николаевич.— Его сгубили деньги. Очень большие деньги. А началось все очень просто… Ему понадобились какие-то детали, из магния, кажется. На складе в институте не нашлось. Нужно было заказывать через отдел снабжения Академии наук, ждать… А он нетерпелив. Кто-то посоветовал съездить на Зюзинскую свалку, мол, там можно найти все, от духов «Красная Москва» и шоколадных наборов до деталей, из которых можно собрать телевизор. Он съездил, покопался в горах металлической стружки, бракованных деталей и прочих производственных отбросах. Нашел то, что было нужно. Даже с избытком.
Приехал еще раз, еще. Посмотрел, как принимаются металлы, почем. Обошел все филиалы артели. Только в Москве артель «Пятое декабря» имеет полтора десятка приемных пунктов вторсырья. И столько же их в области.
Кстати, в области расположены крупнейшие заводы Минсредмаша. К области у него возник особый интерес.
Он все просчитал, придумал и через неделю пришел к председателю артели, инвалиду Отечественной войны, потерявшему на фронте руку, Герою Советского Союза, бывшему летчику, честнейшему человеку, с некоторыми конкретными предложениями.
Тот его выгнал из кабинета. Исаев ушел, но бумажку со своими выкладками и расчетами оставил на столе. Через неделю летчик позвонил ему сам.
Еще через неделю Исаев подал заявление об уходе.
—А что же он сказал академику?
—Академику он сказал, что уходит на три-четыре года в закрытый институт. Что на этом настаивают в компетентных органах. Второго вопроса тот ему не задал. Вопросы у нас задавать не принято. Погоревал, погоревал академик и смирился. Тем более что тему ему Исаев подарил. Просто оставил за ненадобностью. Бреславский ее законсервировал, в надежде, что любимый ученик в скором времени вернется и продолжит… Но не дождался. Умер.
—Значит, он предал академика?— не то спросила, не то ответила я.
—Он предал не только академика,— деловито уточнил Николай Николаевич.
—Откуда вы знаете все подробности?— спросила я.
—А вот это уж к делу не относится.
—И когда же вы за ним начали следить?— вложив в вопрос все свое презрение, спросила я.
—В тот день, когда этот педераст Лекочка познакомил тебя с ним в Большом театре,— ответил Николай Николаевич, никак не реагируя на мой презрительный тон.
«Слава Богу, хоть о моей безумной попытке вернуть Леку в лоно естественной любви он не знает,— с некоторым облегчением подумала я. И все же не зря я тогда опасалась. Он был в тот день в театре. Остается только выяснить, откуда он узнал, что Лека достал контрамарки…»
—А почему? Разве уже никто не может со мной познакомиться, не рискуя попасть под слежку?
—Должен же кто-то за тобой присматривать. А за тобой нужен глаз да глаз. Тебя же так и тянет на всяких проходимцев.
—Что же я теперь, всю жизнь буду под контролем ваших славных органов?
—Все под контролем. Даже сами контролеры. Только одни знают об этом, а другие нет. Хочешь — ты тоже знать не будешь…
—Ладно,— вздохнула я.— Давайте обедать.
—Интересно,— сказал он, выпив рюмку коньяка и закусывая лапшой,— кто твою бабушку учил готовить грибную лапшу? Это же самое деревенское блюдо. Такому в Смольном институте вряд ли учили.
—Обидно чего-то не знать, да?— язвительно спросила я.
—А ты не нарывайся,— благодушно посоветовал он.
Я подумала, что он выглядит вполне удовлетворенным.
Похоже, ему доставило большое удовольствие извозить в дерьме и переломать всю мою жизнь.
—А почему это я не пью коньяк?— с истерическим оживлением спросила я, набухала себе половину фужера и махнула одним духом прежде, чем он успел что-то сказать.— Еще интереснее знать, кто меня научил есть лимон с солью,— сказала я, посыпав дольку солью и перцем и отправив ее в рот.
—Подумаешь, загадка,— равнодушно пожал плечами Николай Николаевич.— Твой педераст и научил. Так любил закусывать один советник мексиканского посольства по культуре. Он, после наших рекомендаций, закусывает теперь свой кактусовый самогон на родине. Вдали от московских педерастов. Говорят, он теперь работает экскурсоводом в ка ком-то заштатном музее…
—Кто говорит?— спросила я, чувствуя, как теплеет в желудке от коньяка.
—Люди говорят…— улыбнулся Николай Николаевич.
Я вдруг подумала, что он совершенно уверен в том, что я к нему вернусь. Прямо сегодня. «Черта с два!» — сказала я про себя.
—Люди говорят, что он жутко сохнет по старым русским друзьям… Хотя Марика Могилевского я русским бы не назвал. «Черта с два ты меня получишь!» — прокричала я внутри себя и сказала:
—А почему мы не пьем?
Обычно он косо смотрел, когда я пыталась не отставать от него. Я делала это крайне редко, только в последние наши встречи, но сейчас он с охотой налил.
«Ага! Споить хочешь, скотина!» — злорадно подумала я и не стала пить. Потом все-таки выпила, потому что чувствовала, что шок, перенесенный на свалке, проходит, и наваливается непереносимая боль и тоска, с которой нужно что-то делать…
Потом он мне рассказал, что около десяти процентов всех цветных и редкоземельных металлов, включая техническое серебро и платину, вращающихся в Москве и области, проходили через руки Игоря и его дружков. Посмаковал фантастические суммы денег, которые клал себе в карман Игорь. Рассказал, что Василий был его первым заместителем и занимался кадрами. Что с людьми, которые начина ли неправильно себя вести, утаивали доходы или пытались отойти от дел, он расправлялся очень жестоко.
Кроме того, контора Игоря занималась антиквариатом, обманывая бедных старушек и ребятишек, которые тащили старьевщикам всякие старинные вещи и продавали их по цене металлолома, не подозревая об их подлинной цене.
Для этого дела Игорь принял на работу специального старичка, которого все звали Егорыч. Он был пенсионер, а до пенсии работал вахтером в министерстве культуры. Во времена НЭПа он держал антикварный магазин на Кузнецком мосту.
Как только в каком-нибудь из приемных пунктов появлялась интересная вещь, за Егорычем присылали машину.
Не брезговал Егорыч и ювелиркой, особенно старинной, и камушками… И мебелью. Постепенно мне стало ясно, откуда у Игоря роскошная коллекция оружия и все остальное.