— И что, действительно ничего нельзя сделать?
—В каком смысле?— насторожился Николай Николаевич, потому что, паразит, расслышал-таки в моем вопросе кое-какие для себя перспективы.
—Ну ты же такой всемогущий…— неопределенно промурлыкала я тем самым тоном, каким мы с ним разговаривали в постели во время наших долгих ужинов.
—Можно было бы подумать…— ответил он, и я почувствовала, как у него участилось дыхание.
—Ну так подумай…
—А какой мне резон?— почти игриво спросил он.
—А честь страны?— спросила я низким приглушенным голосом, от которого, думаю, у него мурашки по спине побежали.
—Так его уже все равно в сборную не возьмут…
—Это почему же?— промурлыкала я.
—Да потому, что если его, дурака, и не посадят, то все равно режим-то они нарушили, и это теперь известно на всю страну. Хороши спортсмены, которые накануне ответственнейших соревнований устраивают бардачок с пьянкой и девицами. Нет, такое общественность не прощает. И начальство тоже. Ведь если они проиграют, что скажут тренеру? Конечно, скажут, как может выиграть команда, в которой отсутствует элементарная дисциплина. Так что честь страны тут ни при чем…— Его голос замаслился: — Вот если бы речь шла о твоей чести или о чем-нибудь другом… Тогда можно было бы подумать…
—Ну так подумай…— хрипло выдохнула я.
—А какой мне смысл выручать твоего ухажера, моего прямого конкурента?— внезапно деловым тоном спросил он.
—Какой же он мне ухажер после того, как изменил мне, растоптал мою честь. Я такого не прощаю. И потом, как я могу теперь с ним на людях появиться? Это с кем она, спросят люди, не с тем ли Эдиком, который генеральскую дочку изнасиловал?
—Тогда чего же ты за него хлопочешь?
—Да жалко дурака. И уж лучше иметь в своей биографии изменника, чем насильника.
—Ну хорошо, с этим ясно, но для себя лично я все равно не вижу никакого смысла ввязываться в эту историю.
—Может, мы его вместе поищем?— многозначительно спросила я.
—Как в прошлый раз?
—Ты, Коленька, не должен на меня обижаться…— Я впервые назвала его так и сделала это от полного отчаяния.— Ты же видел, в каком я была состоянии? У нас с Игорем были серьезные отношения, он практически сделал мне предложение… А с этим мы просто в кино ходили…
—А ты не врешь?— вдруг жестко спросил он.
—Зачем?— в моем голосе прозвучало неподдельное удивление.— Ведь я же не говорю, что все у нас с тобой все будет по-прежнему… Битые горшки долго не живут и в одну реку нельзя войти дважды. Я совсем другая, да и ты изменился… Но разве старые друзья не могут хоть изредка скоротать вечерок?. Особенно если кому-то грустно и одиноко… Ведь если ты вдруг женишься, а я буду в очередной трагедии и позвоню тебе, разве ты не приедешь меня утешить?
—Приеду…— ошеломленно сказал он и наверняка при этом подумал: ничего, коготок увязнет, а там и всей птичке пропасть…
—Ведь не зря говорится: «Старый друг — лучше новых двух».— Я решила добить его народной мудростью.— Ведь когда ты со старым другом, из чистого человеколюбия — это и изменой-то не считается… Как ты думаешь?
—Конечно!— воскликнул он, явно уже прикидывая самые радужные перспективы.— И если ты выйдешь замуж, а мне будет плохо, ты тоже придешь мне на помощь…
—Разумеется,— убежденно соврала я,— хотя ты сам всегда говорил, что это совершенно различные вещи.
—А что я такого говорил?
—Когда муж изменяет — это мы… говорил, а когда жена изменяет, то это нас… Помнишь?
—Ну это шутка была, буквально…
—С любовью не шутят…— с идиотской многозначительностью сказала я.— Так поможешь этому дурачку?
—Там видно будет…— осторожно сказал он.— Нужно будет посмотреть, что у нас на этого генерала есть… А когда мы увидимся?
—Когда покончим с этим делом,— твердо сказала я.— А до этого у меня не то настроение.
—Я сегодня же прикину, что можно сделать,— сказал он и повесил трубку.
Я закрыла глаза, откинулась в своем любимом кресле и тоскливо подумала, что судьба раз от раза становится все изощреннее и изощреннее… Я понимала, что Эдик влип в эту историю из-за меня. Не должна была я его мариновать столько времени. Он же взрослый мужчина. Не должна я была его держать в таком постоянном напряжении. Сама-то вон устраивалась несколько раз, спускала пар, а ему что оставалось? Онанировать? Или идти к другой женщине, более сговорчивой. Что он и сделал.
Если уж я решила терпеть до свадьбы, то не нужно было позволять ничего. Даже поцелуев.
И все-таки, как бы там ни было, но он мне изменил. Уж лучше бы действительно взял девку на вокзале, мне бы не было обидно, а то хорошенькая, все при ней и к тому же генеральская дочь…
Не рвалась бы она за него замуж, если он действительно взял ее силой, вопреки ее желанию. Значит, как-то любезничал с ней, ухаживал, покорял, рассказывал ей о футболе те ми же словами, что и мне… Это было очень противно. Невыносимо.
Уверяю вас, девочки, что мы, бабы, переносим измену ку да тяжелее, чем мужики. Я просто бесилась, несмотря на то, что считала себя виновной в этой истории. Вот такое женское противоречие. И с этим ничего нельзя сделать…
Странно устроен человек, особенно женщина. Еще сов сем недавно, вспоминая о Николае Николаевиче, я называла его скотиной, насильником, извращенцем. Но тут, когда я поняла, что за его услуги придется действительно расплачиваться, эта мысль не вызвала у меня содрогания… И размеры его мне не представлялись уже такими ужасными, и странные его привычки не выглядели отвратительными. В конце концов я ведь получала удовольствие от всего этого. Особенно сначала, когда все было на новенького, когда я к нему хорошо относилась… Это потом все пошло наперекосяк, и все в нем начало меня раздражать, а поначалу я включилась в эти игры с большой охотой. И ждала его прихода, и с нетерпением заглядывала в его портфель… Да и потом, когда мы расстались, иной раз проскальзывала шальная мыслишка, что хорошо бы еще с кем-нибудь попробовать… Я ее, конечно, сразу же отгоняла, понимая, что никогда в жизни не решусь кому-нибудь предложить такое… Но все же, но все же…
Вот тогда-то я и поняла: что бы ни вытворяли любящие друг друга люди в постели с обоюдного согласия — все хорошо и здорово. А извращение — это когда один человек использует другого для удовлетворения своих страстей.
Сегодня мы все ужасно продвинутые в сексе, а в 1958 году, когда даже минет считался страшным извращением, а за мужеложство давали срок, согласитесь, это была смелая, можно сказать, революционная идея. Настолько смелая, что я даже Татьяне ее не высказала. Мы с ней вообще не обменивались чересчур пикантными подробностями, хотя, конечно, делились многим…
Николай Николаевич ничего не смог сделать. Даже он.
Генерал уперся как бык. И оказалось, что на него в органах практически ничего нет. Чистым, как младенец, оказался старый служака.
Николай Николаевич долго рассказывал мне, какие шаги он предпринял, какую огромную проделал работу. Как я понимаю, говорил он это, чтобы набить себе цену и подчеркнуть, что со своей стороны он условия договора выполнил. Под конец разговора он осторожно спросил:
—А когда мы увидимся?
—До суда, сам понимаешь, у меня не то настроение,— вероломно сказала я.— Мы все-таки с Эдиком встречались, а я была в него влюблена. Давай подождем, пока я остыну от него окончательно…
—Давай подождем…— вздохнул он.
Я даже не предполагала, как долго он сможет ждать…
Эдик так и не женился на генеральской дочке. Его судили. Я точно не помню, какой ему дали срок. Помню, что от сидел он года три или четыре… Рассказывали, что и на зоне он играл в футбол, что все его там очень любили и уважали, несмотря на то, что на зоне насильников не любят. Мне это рассказывал непосредственный свидетель Леха, который у меня появился как обычно в самый неожиданный момент, уже после того, как Эдика выпустили…
Писем мы с Эдиком друг другу не писали.
Мы с ним встречались несколько раз. Не в известном смысле, а просто случайно. Один раз в «Пльзеньском», пивном ресторане в Парке Горького, один раз в одной компании, один — просто на улице. Он вызвался меня проводить.
Как сейчас помню — была солнечная красивая осень, Тверской бульвар весь устлан багряно-золотой листвой. Играли дети, радуясь листьям и солнышку…
—Ты меня прости за ту историю,— вдруг ни с того ни с сего сказал он.
—Это ты меня прости,— сказала я.— Я не должна была тебя так долго мариновать…
—В драке всегда виноват тот, кто сильнее…— грустно улыбнулся Эдик.
Больше мы с ним не встречались. Разумеется, я много раз видела его по телевизору. Он много и хорошо играл. Но подлинным гением он был до суда. Если б не эта история, то наверняка его имя для футбольного мира звучало бы не тише, чем имя Пеле. Но в свои самые звездные годы он носил не футбольную форму, а телогрейку зека…
На стадион я с тех пор больше ни разу не ходила. А по телевизору ничего смешного в футболе не видела…
Эдик, пожалуй, единственный, кого я не называла сладким ежиком. Да и не мог он написать этого письма, потому что к 1995 году его уже не стало.
Но и не вспомнить его я не могла. Вернее, как и миллионы его поклонников, я его никогда не забывала.
Часть пятая
Девятнадцатый(1958–1960гг.)
Была середина сентября 1958 года. Эдика уже посадили.
Я отбила три настойчивые атаки Николая Николаевича, а перед четвертой не устояла… В конце концов, решила я, он действительно хлопотал, а от меня не убудет. Да и тоскливо мне было одной. Конечно, он был сукиным сыном, но, как говорят в подобных случаях американцы,— он был свой сукин сын.
Татьяна, как вы уже знаете, вышла замуж за своего Юрика и с головой погрузилась в семейную жизнь, а я в очередной раз решила взяться за себя и похудеть на семь килограммов, как мне порекомендовал мой личный диетолог — жена Славки, которую он называл галчонком.