—Павлик, мы на следующей выходим.
—Я знаю…— треснутым голосом отвечает Павлик и на верняка рассчитывает продраться к выходу, который совсем недалеко, в самый последний момент, до самого конца испив это неожиданное приключение.
А я между тем мягко и ритмично сжимаю его ногу, приведя его тем самым в состояние полного забвения.
Автобус остановился, он дернулся было, чтоб выскочить на улицу вслед за своей законной, но не тут-то было. Я сжала его как клещами. Он дернулся посильнее — ничего не получается… А народ за его спиной выходит, и жена снизу видит, что он может уже спокойно сойти, но почему-то этого не делает. Я при этом глаз не открываю. Наблюдаю всю эту замечательную картину сквозь полусомкнутые веки…
Павлик в панике начинает дергаться всерьез, но вырваться из капкана не может. Жена снизу кричит:
—Павлик, Павлик!
А у Павлика внезапно пот по вискам потек… Люди на него начинают поглядывать с любопытством, а он ничего не может сделать и сказать что-нибудь боится… Они все, кроме сумасшедших, конечно, в такие моменты очень трусливы, и это особенно в них противно.
Автобус закрывает двери и трогается. Кондукторша объявляет следующую остановку. Мой тайный поклонник, очевидно, убедившись, что это бесполезно, дергаться пере стает. Когда мы отъезжаем метров на двести, я разжимаю ноги, и мой страдалец пулей отскакивает от меня. Я открываю глаза, демонстративно поправляю юбку и больше не сдерживаю улыбки. Двое молодых ребят, по виду студенты, понимают суть происходящего и начинают дико ржать. Лицо страдальца, который не может отойти от задней двери, потому что к передней опять не пробиться, из багрового становится бурым. И в довершение всего, выпрыгивая из автобуса на следующей остановке, он, поскользнувшись, падает…
Но шутить подобным образом не всегда есть настроение, и поэтому подобные тайные домогательства чаще всего вызывают гадливое чувство.
А уж о «случайных» прикосновениях рукой к заднице или к бедру, или плечом к груди я и не говорю. Это происходит почти ежеминутно. На такие невинные посягательства способны почти все мужики… Это у них приравнивается к заинтересованному взгляду, которым они провожают каждую попку.
Я понимаю, что мои чересчур явные выпуклости притягивают их как магнитом, понимаю, что по большому счету это все равно знаки внимания, пусть даже не от самых воспитанных и сдержанных мужчин, я готова понять, что половина из них не получают никаких любовных радостей от своих измученных жизнью жен, но все равно неприятно.
С покупкой машины все эти проблемы исчезли, но появились новые. В первый же месяц я умудрилась два раза побить свою «Волгу». Один раз при парковке. Потери были небольшие. А в другой раз задумалась, не успела затормозить на красном свете и «поцеловалась» со старым «виллисом» еще армейских времен. И что интересно — «виллису» ничего, а мне пришлось менять правое крыло и фару. Потом возникла проблема — где ставить машину. Прямо перед домом было неудобно, так как рядом было здание ТАСС и днем стоянка для служебных машин протягивалась до нашего дома.
Конечно, щелку для моей «Волги» там можно было найти, но вот попасть в нее было гораздо труднее… После первой неудачи мне пришлось от этого отказаться.
Выход нашелся неожиданно. Увидев однажды, как я мучаюсь, мама Лехи Екатерина Михайловна предложила ставить машину во дворе под их окнами, около гаража дяди Кости, в котором он держит свой бессмертный «бьюик». Места там много и под присмотром будет. Я тут же так и сделала…
Екатерина Михайловна пригласила меня домой. С волнением я поднялась по открытой лестнице, где каждая истертая белокаменная ступенька была мне хорошо знакома на ощупь. Сколько раз мы с Лешей скалывали с них лед. Он старым зазубренным топором, а я железной лопаткой. Крупные куски льда сбрасывали прямо на землю, а мелкую крошку я сгребала варежкой.
Пока Екатерина Михайловна ставила чай на кухне, я огляделась и вздохнула с облегчением. Никаких признаков бедности и тяжкого существования, вопреки своим тайным опасениям, я там не увидела. Даже наоборот — стоял большой телевизор, современный холодильник «Юрюзань» (раньше холодильники держали в основном в комнатах, так как жили в коммунальных квартирах), обновилась мебель — появился полированный румынский буфет с резными дверцами и инкрустациями. В комнате было стерильно чисто и очень правильно, как это обычно бывает у аккуратных одиноких людей.
На стенах висели большие рамки, каждая из которых была заполнена десятком разных фотографий. Тут была вся история жизни Екатерины Михайловны — ее многочисленные родственники, друзья по работе. Несколько вырезок из газет. На одной Екатерина Михайловна была снята в своем рабочем коллективе на фоне переходящего Красного Знамени. На других одна. На рабочем месте около вальцовочно-брошюровальной машины, на другой в кабинете, на третьей на какой-то представительной трибуне на фоне размытого президиума.
Меня поразило то, что в этих рамках не было ни одной Лешиной фотографии. Похоже, он был начисто вычеркнут из ее жизни…
Мы пили чай с покупными пирожными, и Екатерина Михайловна сетовала на то, что совершенно нет времени что-нибудь испечь. Она вскользь упомянула, что за это время стала сперва начальником брошюровочного цеха, а теперь вот освобожденный председатель месткома.
Она подробно расспрашивала о моей жизни. Но что я ей могла рассказать? Только внешнюю сторону. То, что побывала неудачно замужем, что закончила институт, теперь изредка подрабатываю переводчиком, а живу в основном с того, что шью по патенту. Мы договорились, что она как-нибудь зайдет ко мне, чтобы пошить официально — выходной костюм, а то на ее фигуру готовый подобрать трудно, а в ателье только материал испортят, да и времени туда ходить нет. А тут по соседству можно забежать вечерком, после работы…
Разговор наш часто замолкал, как бы натыкаясь на невидимую преграду и медленно осторожно обходил ее. Я решила не спрашивать об Алеше, а она ни разу о нем не вспомнила… В какой-то момент мне показалось, что она ждет, что я сама о нем заговорю, но я не стала этого делать. Мне было обидно за Лешку. Принципы — принципами, а сын есть сын. Детей нужно любить такими, какие они есть. Этим они и отличаются от всех остальных.
Про потраченные мною деньги она, разумеется, тоже не вспомнила. Уходила я от нее с тяжелым чувством.
Но проблема со стоянкой машины была решена.
За всеми этими хлопотами незаметно подошел апрель нового, 1960 года.
Первого апреля, в известный день дружеских розыгрышей и надувательств, в три часа дня раздался самый обычный телефонный звонок. Я сняла трубку, готовая к любым розыгрышам, и услышала голос Принца:
—Здравствуй, это я…— сказал он по-русски.
—Здравствуй…— ответила я машинально.
—Я тут близко. Можно зайти к тебе в гости?— спросил он с чудовищным акцентом.
—Ты совсем забыл русский язык,— почему-то сказала я.
—Это препятствие, чтобы видеть тебя?— спросил он.
—Нет, это не препятствие…
—Тогда я приду?
—Я жду тебя,— сказала я и повесила трубку.
Когда я вошла в бывшую бабушкину спальную, где работала моя бесценная помощница Надежда Ивановна, на мне, очевидно, лица не было, так как она испугалась, остановила машинку и поднялась мне навстречу.
—Что-то случилось?— спросила она.
—Да,— наконец улыбнулась я,— но ничего плохого. На сегодня мы работу заканчиваем.
—Но я еще не сделала…— начала было она, но я ее обняла и прошептала: — Все, Наденька, на сегодня все. Мой Принц приехал…
Едва я это произнесла, как раздался звонок в дверь. Чертыхаясь про себя, я пошла открывать. Сейчас мне только не хватало кого-нибудь из заказчиц, которые, несмотря на строжайшие договоренности, порой заходили и без звонка, каждый раз оправдываясь с их точки зрения уважительной причиной: «Я проходила мимо и думаю: дай загляну на минуточку узнать, как дела…»
Я открыла дверь. С огромным букетом цветов на пороге стоял Принц…
Дальнейшее происходило словно в тумане. Я только помню, как с испуганным возгласом «Ой, здравствуйте!» из комнаты выскользнула Надежда Ивановна…
Потом я зачем-то пыталась налить воду в кофейник…
Он так и остался стоять в раковине и вода лилась через верх, пока я, заглянув через неизвестное время на кухню, не выключила ее… Потом вдруг в прихожей залаяла собака… Я сказала:
—У нас собака…
—Ты мне об этом не написала…— прошептал он мне прямо в ухо.
—Ее до сих пор не было…— так же шепотом ответила я.
—Значит, у нас гости…— сказал он, и мы пошли в прихожую.
Странную картину застали мы там. Дверь распахнута настежь, а на площадке перед квартирой стоял соседский припадочный мопс и заливался возмущенным лаем.
—Такие у вас полицейские собаки?— улыбнулся Принц.
Я наконец закрыла дверь.
—Я не ожидала тебя так быстро… Откуда ты звонил?— спросила я.
—Около соседнего дома таксофон…— Он удивленно поднял брови.— Я не вовремя?
—Ты очень вовремя! Еще бы минута, и я умерла от ожидания…
Не могу и не хочу подробно описывать ни это свидание, ни все остальные. Не хочу. И не смогу, наверное…
В тот же день мы решили подать заявление в загс. Тогда еще не было ни очереди, ни обязательного двухмесячного испытательного срока, но оказалось, что различных бумаг и разрешений для нашего бракосочетания требуется в десять раз больше, чем простым гражданам СССР.
Мы сделали все необходимое. Бракосочетание нам было назначено за четыре дня до его отъезда.
Виза у Принца была всего на две недели. Я уже точно не помню, какой у него был формальный повод. По-моему, он мне и не рассказывал об этом подробно.
Мы понимали, что оформление моего выезда на постоянное место жительства за границу в капиталистическую страну потребует много времени и нервов, и поэтому даже не планировали мой отъезд. Мы решили, что когда все это уляжется, Принц приедет уже надолго, мы поживем месяц-другой здесь как законные супруги, все не спеша обдумаем, подготовим кое-какие вещи и книги к вывозу, оформим на все соответствующие таможенные документы и поедем. А отправкой вещей и всеми остальными хлопотами будет заниматься доверенное лицо из числа друзей Принца или из моего окружения.