Я всмотрелась в него повнимательнее. Он как раз участвовал в какой-то телепередаче. А его величество ничего, решила я. А раз так, то я стану королевой раньше, чем мой Принц королем!
А чемпион между тем что-то увлеченно рассказывал, поглядывая на красивую дикторшу с нескрываемым мужским интересом. «Бедняга,— подумала я,— он и не подозревает, что в самом ближайшем будущем ему придется разделить свой трон… Пусть даже на время».
Дело оставалось за малым — найти его, познакомиться, а остальное дело техники, как уже тогда говорил по телевизору спортивный комментатор Озеров, тоже, между прочим, Николай Николаевич.
Прежде всего я пошла в «Некрасовку» и просмотрела все спортивные и прочие газеты времен его матча за звание чем пиона мира с Ботвинником. Из газет выяснилось, что он на год моложе меня, родом из Риги. В 1958 году окончил Латвийский университет, факультет журналистики, с 1959 года международный гроссмейстер, победитель всесоюзных, межзональных и международных турниров.
Потом я позвонила Леке, который подвизался в отделах культуры нескольких московских и центральных газет, давая туда статейки в основном по балету… Я без обиняков спросила у него, сможет ли он мне достать в любой из газет удостоверение внештатного сотрудника. Его удивила моя просьба и он по интересовался, для чего мне понадобилось удостоверение.
Чтобы не вдаваться в излишние подробности, я сказала ему, что влюбилась в чемпиона и хочу познакомиться с ним под видом корреспондента все равно какой газеты. Леку мой план позабавил, и он с удовольствием взялся мне помочь.
Для этого мне пришлось идти с ним в отдел культуры од ной весьма солидной московской газеты и беседовать с очень важным заведующим отделом. Он был молодой муж чина, и удостоверение я получила очень быстро, пообещав всего лишь интервью или творческий портрет Певца, доступ к которому рядовых журналистов был весьма затруднен.
Забегая вперед, скажу, что портрет этот я между делом написала. Певец был не очень удивлен тем, что я занялась творческой деятельностью, и отнесся к этой идее благосклонно. Он, безусловно, приписал это своему благотворному влиянию. Как мне потом сообщил Лека, на редакционной летучке мой материал был признан лучшим и целую неделю висел на какой-то там доске.
Следующим моим шагом был звонок в шахматную федерацию. Там я выяснила, в каком номере гостиницы «Москва» остановился чемпион.
Потом, позвонив в гостиницу, я строгим голосом представилась ответственным секретарем газеты и узнала номер его телефона.
Условиться об интервью было довольно нелегко. Чемпион с нескрываемым раздражением в голосе заявил, что у него нет ни секунды времени, что у него напряженный график жизни, и, к сожалению, он не может уделить мне ни одной минуты.
Я едва не бросила трубку, но в последний момент отчетливо услышала, как женский голос на другом конце провода вульгарно промяукал: «Мишка, Мишка, где твоя улыбка, полная за дора и огня?» Тут какой-то упрямый бес вселился в меня, и я решила добиться этого интервью во что бы то ни стало. Я начала его умолять. Он предложил мне позвонить через недель ку, когда он более или менее освободится… Я выругалась про себя. В федерации мне точно сказали, что он через пять дней уезжает. Тогда я решила пустить в ход главную артиллерию:
—Очень жаль,— смиренно сказала я и горестно вздохнула.
—Какое имеет значение — сейчас или через неделю?— сказал он и, прикрыв трубку рукой, кому-то сказал вполголоса: — Подожди, неудобно, пресса…
—Для меня имеет значение,— сказала я и еще горестнее вздохнула.— Теперь у меня будут неприятности… Ваше интервью запланировано в воскресный номер. Меня теперь еще полгода не возьмут в штат. Это третье задание, которое я проваливаю… И все три по независящим от меня причинам… Просто я не умею настоять на своем…— под конец я чуть не рыдала взаправду, поражаясь своей сообразительности.
Он дал мне полчаса. Мы договорились встретиться внизу в вестибюле гостиницы.
—Только как я вас узнаю?— забеспокоился он.
—Не беспокойтесь, я сама вас узнаю,— сказала я.
—Ах, да!— рассмеялся он, и я поняла, что он еще не привык к своей славе.
Тем же вечером ровно в шесть часов я была в подъезде гостиницы. На мне было светло-кремовое пальтецо, сильно перетянутое поясом, а под ним моя любимая униформа — черный свитерок, черная же юбка в обтяжку и двенадцати сантиметровые шпильки.
Некоторое время я наблюдала, как он метался по вестибюлю между газетным киоском и рядом кресел, на которых менее темпераментные граждане, очевидно, ждущие своих дам, спокойно читали газеты, лишь изредка поглядывая на дверь. Я улыбнулась такому мальчишеству и смело шагнула мимо тучного швейцара в вестибюль. Швейцар что-то пробубнил за моей спиной, но я, не обращая на него внимания, вполголоса окликнула чемпиона:
—Михаил!
Он оглянулся, с удивлением и явным сожалением скользнул по мне взглядом и стал всматриваться в дверь за моей спиной, ища там журналистку, окликнувшую его.
—Это я вам звонила насчет интервью,— улыбаясь его промаху, сказала я.
—Вы?— округлил глаза он.
—А что вас так удивляет?— спросила я.
—Ничего-ничего, я просто думал… А, ерунда!— Он рассмеялся.— Я почему-то совершенно не такой вас представлял. Здравствуйте!
И он протянул мне руку, видимо, только для того, чтоб удостовериться, что я не видение, а настоящая журналистка.
—Какой же вы меня представляли?— спросила я, крепко отвечая на его рукопожатие.
—Ну, такой маленькой, в очках…— он снова рассмеялся.
—Это что-нибудь меняет?— усмехнулась я.
—Даже наоборот!— воскликнул он.
—Что наоборот?— удивилась я.
—Неважно,— смущенно отмахнулся он.— Пойдемте, пойдемте,— заторопился он и, подхватив меня под руку, энергично повел к лифту.
Он жил в двухкомнатном люксе с белым роялем, как Марион Диксон в моем любимом кинофильме «Цирк», Даже хрустальная ваза с фруктами стояла на большом круглом столе.
Когда я с его помощью сняла пальто, энтузиазм чемпиона перешел в нескрываемый восторг. Я же, прилежно играя роль корреспондента, села в глубокое кресло, закинув ногу на ногу, вынула из сумочки специально купленный по этому случаю блокнот и авторучку, устремила на него пытливый взгляд и сказала:
—Очков, к сожалению у меня нет, а в остальном я готова.
—Вот, угощайтесь,— сказал он, придвигая ко мне вазу с яблоками и апельсинами.— Может быть, рюмку вина?— Он бросился к инкрустированному буфету и достал бутылку легендарного муската «Прасковейский», дефицитного даже по тем временам.
—Нет, сначала работа…— решительно сказала я. Он мгновенно отреагировал на слово «сначала».
—Отлично! А потом мы с вами поужинаем!— воскликнул он.— Давайте быстрее ваши вопросы! Вы, надеюсь, их подготовили?
Я не успела открыть рот, как он бросился к письменному столу, с грохотом выдвинул ящик, вынул оттуда какую-то папку и положил мне на колени, словно случайно прикоснувшись к ним.
—Зачем мы будем терять время?— сказал он, ласково заглядывая в глаза.— Вот тут все, что обо мне написано…
Он присел передо мной на корточки и, развязав тесемочки на папке, раскрыл ее на моих коленях. В ней оказалась целая куча вырезок из газет.
—Ничего нового из своей биографии я сообщить не могу. Потому что другой, запасной жизни у меня нет. А про прошлую здесь все сказано и пересказано… Вы возьмите эту папочку домой и настригите из нее свое интервью, а сейчас мы пойдем ужинать. Договорились?
И он быстро снизу взглянул на меня своими черными глазами, в которых так и плясали чертенята… Свои руки он якобы по рассеянности забыл у меня на коленях.
—Не договорились,— покачала головой я.— Об ужине мы поговорим после того как вы ответите мне на пару вопросов. А это…— Я закрыла папку, завязала тесемочки, положила ее на стол и легким движением, словно крошки со скатерти, смахнула его руки со своих колен.— Если вы не возражаете, я возьму с собой. Собственно говоря, вопрос у меня только один…
—Валяйте!— воскликнул он, весело плюхаясь в кресло напротив меня и заранее улыбаясь глупости моего вопроса.
—Вы еще совсем молодой человек,— начала я, открывая блокнот и краем глаза видя, как он весь напрягся,— у вас впереди вся жизнь…— Я взглянула на него. Глаза у него из игривых сделались настороженными.
—Скажите, пожалуйста,— продолжала я,— собираетесь ли всю свою жизнь посвятить шахматам?
В глазах его мелькнуло удовлетворение. Он даже кивнул мне в ответ, как бы принимая вызов. В одно мгновение он понял, что легкой победы, на которую он рассчитывал минуту назад, не будет, и приготовился к серьезному штурму. Реакция у него была отменной.
—Уточните, пожалуйста,— быстро сказал он,— вы этот вопрос задаете для статьи или для себя лично?
—Если у вас есть два ответа, я с удовольствием выслушаю оба,— сказала я.
Он опять довольно кивнул.
—Первый ответ — для вас…— Он на секунду замолчал, с легкой улыбкой погрузился во все возможные варианты ответа и выбрал, я думаю, самый безобидный.— Очевидно, вы, как и все люди, мало разбирающиеся в шахматах, думаете, что взрослому здоровому мужику не пристало всю жизнь играть в игры, даже такие сложные. Человек должен сеять разумное, доброе, вечное, что-то производить. Но на свете почти все — игра. Или, по-вашему, играть в политику, науку, искусство более прилично? Я так не считаю. А шахматы настолько серьезнее всего перечисленного, что на постижение этой игры и одной жизни мало. Знаете, что такое шахматный чемпион?
Я пожала плечами.
—Это человек, который в данное время сильнее всех своих соперников. В прыжках, например, все по-другому. Брумель недавно взял 2 метра 24 сантиметра. Он чемпион и рекордсмен. Допустим, что на будущий год он будет не в форме и возьмет только третье место, но рекорд его не будет по бит. Там достижение фиксируется. В шахматах рекордов не бывает… Там каждый талантливый гроссмейстер открывает новую страницу шахматной науки, и конца у этой книги нет. Я не знаю, чему учится человечество, изучая шахматы. Но я убежден, что очень многому. Значит, польза от них есть. Значит, для них и всей жизни не жалко. Это первый вариант ответа лично для вас. Вы удовлетворены?