Он не хотел туда поступать и решил завалить первый же экзамен по литературе, но учительница раскусила его намерения и хитростью вытянула из него блестящий ответ.
Техникум он бросил. Просто перестал туда ходить. И теперь у нет на руках нет никакого документа об образовании…
Когда мы дошли до моего дома, он с такой щенячьей грустью посмотрел на меня, что я сжалилась над ним и сказала, что теперь я его немножко провожу…
Мы спустились по улице Герцена до Манежной площади, оттуда прошли к Библиотеке имени Ленина, постояли там. Уличные часы на углу показывали половину второго. Прошла колонна поливальных машин.
—Мое такси уехало…— вслед колонне усмехнулся он.
—Как тебя зовут?— спросила я.
—Юра…— слегка запнувшись, ответил он.— Дурацкое имя. Юра как-то по-детсадовски, как Вова… А Юрий — слишком официально… А как вас?
—Маша. У тебя есть деньги на такси?
—Конечно,— сказал он.— Только сперва я должен проводить вас, Маша.— Ему было приятно назвать меня по имени. Это означало более высокую степень знакомства.
Около своего подъезда я спросила его:
—Ты есть хочешь, Юра?
—Есть я всегда хочу,— ответил он с усмешкой.
—Голодное военное детство?— спросила я тоже шутливым тоном.
—Нет, в детстве, как мне рассказывают, я лопал черную икру. Жалко, что не помню. А вот сейчас… Я деньги отдаю матери, а она мне выдает на дорогу и на обед, но я эти деньги трачу на сигареты, на кино… Я очень люблю кино… Конечно, дома меня сейчас ждет на столе под салфеткой ужин. Мы живем втроем в одной комнате, и поэтому я съедаю его на кухне, пока соседи спят. Потом я там пью чай, курю, читаю. И обед меня каждый день ждет, но если после работы вернуться сразу домой, то порой бывает сложно уйти…
—Мама тебя не отпускает?
—Нет, что вы! Но она каждый раз спрашивает, куда я иду. Врать я не хочу, а каждый раз отвечать, что идешь гулять с товарищами — постепенно начинаешь чувствовать себя идиотом…
—А на самом деле куда ты ходишь?
—Гулять с товарищами. У меня есть два очень близких друга. Один пишет стихи, а с другим мы три года вместе работаем… Вот с ними я шляюсь каждый вечер… Сейчас их просто нет в Москве.
—А почему ты при мне ни разу не закурил?
—Мои сигареты кончились еще в «Зеленом театре».
—И ты столько терпишь?
—А что делать?— развел руками он.— Был бы один, давно уже полпачки настрелял бы…
—Надо же, какая жертва,— покачала головой я.— Она должна быть вознаграждена. А что ты куришь?
—Днем «Приму», а вечером «KKД».
—А это что за сорт? Я таких не знаю.
—Это Кто Какую Даст,— ответил он, довольный, что хоть чем-то меня удивил.
—Значит, не будешь возражать против «Фемины»?
—Не знаю, ни разу не пробовал…— сказал он. Мне послышался в его голосе какой-то скрытый смысл, но докапываться до истины я не стала.
—Ладно, пошли за куревом,— сказала я.
Он и не подумал отказаться.
У меня было в морозильнике мясо, курица, но размораживать их можно было до утра. Я сварила макароны и заправила их на скорую руку тушенкой. Получилось нечто вроде макарон по-флотски.
Пока я возилась на кухне, он сперва прилип к моим книжным шкафам, а потом, наткнувшись на полку с пластинками, даже забыл о сигарете, которая так и догорала в одиночестве в пепельнице.
—Можно, я что-нибудь поставлю?— крикнул он мне в кухню.— У меня дома радиолы нет…
—Поставь, только потише, а то соседям завтра на работу…— сказала я и загадала, что если он поставит что-нибудь из моих любимых вещей, то тогда… Я не успела додумать, что будет «тогда», как заиграл оркестр Эдди Рознера. Он по ставил пластинку с пятой вещи. Это был «Караван» Стефана Граппелли в обработке Дюка Эллингтона. Я вышла в гостиную.
—А как ты догадался, что это моя самая любимая мелодия из всей джазовой музыки?— спросила я.
—Это моя любимая вещь,— сказал он, пожимая плечами.
Он съел две полные суповые тарелки с верхом макарон по-флотски, которые я накладывала с горкой. Ел он быстро и аппетитно, пристанывая от наслаждения. Я еле сдержалась, чтобы тоже не налопаться, глядя на него. И при этом он успевал сыпать анекдотами и забавными рассказами о своих недавних приключениях с друзьями на пляже в Серебряном бору. Из этих рассказов я поняла, что друзья его такие же беспутные, как и он.
После макарон он выпил две огромные чашки чая со свежим вишневым вареньем. Он намазывал его на белый хлеб. Варенье все время стекало, и он подлизывал его то с одной стороны, то с другой. Я поймала себя на том, что слишком внимательно слежу за его красным от варенья языком, и отвернулась.
Насытившись, он начал маяться. Он боялся, что теперь я выставлю его за дверь. Я была совершенно уверена, что он и представления еще не имел, что будет делать, если останется, но уходить ему явно не хотелось.
—Можно, я еще что-нибудь поставлю?— робко спросил он, кивнув на радиолу.
—Поставь,— сказала я.
Он выбрал сборник танцевальной музыки. И опять попал, хоть я и ничего не загадывала. Он поставил «Маленький цветок». Была такая грустная вещица, которую я тоже очень любила. Увидев по моим глазам, что снова попал, он подошел ко мне и, неловко поклонившись, сказал:
—Разрешите пригласить вас на танец.
—Но я значительно выше вас,— улыбнулась я.
—Это не имеет значения. И потом совсем не значительно,— сказал он без тени улыбки.
—Не думаете же вы, что я буду танцевать в домашних та почках?— сказала я и вышла в прихожую переобуться. Там, надевая свои шпильки, я подумала: «Боже мой, зачем это тебе? Ведь ты как минимум на восемь лет его старше и теперь будешь на все двенадцать сантиметров выше… Что ты делаешь, старая дура? А, ерунда! Не имеет значения!» — ответила я его словами.
Он танцевал плохо. Вернее, даже не танцевал, а так — топтался на одном месте под музыку, прижимая меня к себе. Обе руки он по последней моде держал на моей талии. Они сквозь платье жгли мне поясницу, такие были горячие.
С первых же шагов я почувствовала, как он возбудился.
Он отстранился, стесняясь собственного возбуждения, и даже слегка покраснел. Меня все это страшно забавляло. Я нарочно прижималась к нему и даже слегка выставляла вперед колено, чтобы почувствовать его возбуждение… Надо сказать, что и сама я начала потихоньку заводиться, так что шалость моя была не совсем невинна…
—Тебя действительно не смущает, что я такая большая?— спросила я внезапно осипшим голосом и даже прокашлялась, чтобы вернуть ему нормальное звучание.
—Нет, не смущает,— ответил он точно таким же сиплым голосом.— Наоборот…
—Что наоборот, чудо морское?— хрипло рассмеялась я и подумала с досадой: «Вот прилипло ко мне это „чудо“! Ни кого так раньше не называла!»
—Мне хочется носить вас на руках!— сказал он, глядя мне прямо в глаза, хоть и густо покраснел при этом.
—Хотела бы я на это посмотреть…
Я, наверное, зря хихикнула. Не успела я сообразить что к чему, как он нырнул куда-то вниз, и я взмыла в воздух…
Те из вас, кто смотрел замечательно-трогательный фильм Федерико Феллини «Амаркорд» («Я вспоминаю»), наверное, помнят эпизод, в котором герой фильма, подросток, несколько раз отрывает от пола гигант скую хозяйку табачной лавки, подхватив ее под зад. У него там, у бедняги, чуть глаза не вылезают из орбит, а хозяйку это так распаляет, что она извлекает из кофты свою циклопическую грудь и требует от подростка, что бы тот ее сосал, что он и делает, находясь еще в шоковом состоянии от перенапряжения. Великаншу это, кажется, вполне удовлетворяет…
Я очень люблю «Амаркорд». Мне нравится и этот эпизод, но должна сказать, что наши юноши могут дать итальянским сто очков форы.
Безусловно, Юра был даже на вид крепче героя Феллини, и я тогда еще была поменьше хозяйки табачной лавки, но сделал он все совершенно по-другому…
Он просто взял меня на руки, как ребенка, как муж молодую жену, когда вносит ее после бракосочетания в свой дом, и закружил по гостиной, приговаривая при этом совершенно не натужно:
—И вовсе вы не большая. Не надо себя преувеличивать…
—Отпусти, сумасшедший, у тебя пупок развяжется…— заверещала я, обвивая его шею руками, чтобы хоть чуть-чуть облегчить ему ношу.
—Да вы же совсем не тяжелая,— сказал он, улыбаясь все же с некоторым напряжением, и слегка подбросил меня, чтобы ловчее перехватить…
У меня сердце оборвалось. Я успела испугаться, что он меня не поймает, я грохнусь и проломлю пол.
—Отпусти, надорвешься, сумасшедший…— Я боялась пошевелиться, чтобы не сделать еще хуже, и следила лишь за тем, чтобы своей ножищей, парящей в воздухе, не сбить любимый торшер или хрустальную вазу с флоксами со стола…
Совершенно не представляю, как хозяйка табачной лавки могла завестись от того, что мальчик надрывается…
Он внял моим просьбам и бережно опустил меня на диван. Я сняла руки с его шеи, но он не торопился отстраниться. Он опустился перед диваном на одно колено и оперся руками на диванный валик, как бы заблокировав меня. Его глаза медленно и внимательно скользили по моему лицу.
Я знала, что он ни за что не предпримет прямой атаки, по стесняется, а повода обнимать меня и прижимать к себе, как в танце, у него больше не было. Да и сказать в таком положении ему было особенно нечего, а встать и лишиться столь выгодной позиции он не хотел. Положение его было довольно щекотливое, а я не спешила прийти на помощь. В конце концов, если я и фея, то вполне современная, со стервозинкой…
—Ну и что дальше?— наконец спросила я с некоторым раздражением в голосе.
—А что дальше?— улыбнулся он.
—А дальше детям пора домой, баиньки,— сказала я.
—А кто же здесь ребенок?— притворно удивился он.
—Известно, кто здесь ребенок.
—Конечно,— воскликнул он радостно,— как же я забыл! Ребенка нужно было отнести в спаленку, в кроватку…— И он начал просовывать одну руку мне под голову, а другую под бедра… я поняла, что на этот раз, поднимая меня с дивана в таком неудобном положении, он точно надорвется. И, кроме того, я понимала, что от неловкости, от незнания, как при ступить к делу, он может натворить таких глупостей, что отобьет у меня охоту навсегда.