— осклабился Мишка и, вызвав этой немудрящей шуткой сочувствие очереди, погасил ее возмущение.
Вместе с Наумом в ресторан вошел высокий красавец восточного типа.
—Здравствуйте. Спасибо вам огромное…— Наум галантно наклонился к моей руке.— Совершенно не рассчитывал, что вы меня узнаете… А я вот, к своему стыду, совершенно не помню, как вас зовут…
—Меня зовут Маша.
—Маша, позвольте вам представить моего друга Олжаса…— Он назвал его фамилию.— Олжас блистательный поэт, и если вы его еще не читали, то вам предстоит открытие…
—Очень приятно,— сказала я, протягивая руку Олжасу. Тот не поцеловал ее, как Наум, а крепко пожал.— Галкин, у нас найдется еще два места для двух поэтов?
—Это Олжас поэт, а я переводчик,— скромно сказал Наум. Так я познакомилась с Олжасом.
Тот день мы закончили в пестром зале Центрального дома литераторов, куда не без труда, в несколько приемов, провел нас Олжас. Правда, до ЦДЛа добрались самые стойкие бойцы во главе с несгибаемым Мишкой Галкиным. Татьяна с Юриком давно ушли домой. Славку вслед за ними утащила его законная, Нему мы потеряли где-то по дороге, но все равно народу набралось столько, что пришлось сдвигать два столика.
Пили почему-то «Фетяску» и закусывали бутербродами с сыром, и это после — Пльзеньского с его пивным и рыбным великолепием… Но все равно было весело и за соседним столиком сидел Окуджава.
—Хотите, я вам покажу самое любимое место в Москве?— шепнул мне Олжас.
—А это далеко?
—Нет. Совсем рядом.
—Тогда хочу.
Он привел меня на Тверской бульвар.
—Вот место, с которым у меня связано очень много…— сказал он и пристально посмотрел на меня, не понимая, почему я улыбаюсь…
—Вам это неинтересно?
—Что вы, совсем наоборот…
—Но вы так иронично улыбаетесь…
—Это я о своем, продолжайте, пожалуйста.
С некоторой неуверенностью в голосе он рассказал о Литературном институте, который закончил недавно, о студенческих проделках, о знаменитых руководителях семинаров. Показал, на каких лавочках выпито особенно много портвейна. Назвал имена известных молодых литераторов, которые учились вместе с ним…
Потом он читал свои стихи. Они поразили меня своей необычностью, совершенно незнакомыми ритмами, экспрессией и каким-то мальчишеским хулиганством, соседствующим со взрослой восточной мудростью, от которой веяло тысячелетиями…
Потом рассказал о себе, об Алма-Ате, где жил постоянно, о бесконечных казахских степях, о ночной охоте на сайгаков, о своих московских друзьях, которым он не дает забывать о себе частыми набегами.
Оказывается, он был только наполовину казах, а на другую половину русский…
Потом мы с ним снова прошли по всему бульвару от Пушкинской площади до памятника Тимирязеву, и он увлеченно рассказывал мне о местных достопримечательностях, показывал «эффект Тимирязева», заключающийся в том, что если подойти под определенным углом, то будет казаться, что великий ученый мочится…
—Но почему вы все время улыбаетесь?— снова подозрительно спросил он.
—Вы сами рассказываете забавные вещи и спрашиваете, почему я улыбаюсь…
—Нет, вы не так улыбаетесь… Вы с тайным смыслом улыбаетесь.
—Ну хорошо,— сказала я.— Хотите, я тоже покажу вам свое любимое место?
—Конечно, хочу!— с пылкостью поэта воскликнул он.
—Тогда смотрите…
—Не понял,— нахмурился поэт.
—Смотрите,— я обвела рукой окрестности,— это и есть мое самое любимое место в Москве. Я здесь живу. Вон видите серый дом с узкими окнами в эркерах?
—Вижу,— растерянно сказал поэт.
—Видите, на третьем этаже четыре окна не горят?— Вижу.
—Это моя квартира…
—А я-то, дурак, распинался, про Тимирязева рассказывал… И с кем же вы там живете?— осторожно спросил Олжас.
—Одна.
—Тогда пойдемте к вам, и я сварю вам кофе,— оживился он, и в его раскосых глазах сверкнули хищные огоньки.
—Только не сегодня,— мягко сказала я.
—Но почему?
—Нет, нет,— сказала я.— Сегодня ко мне нельзя.
—Да вы не бойтесь, это только с виду я дикий кочевник, а на самом деле я смирный и воспитанный.
—Это особенно заметно по вашим хулиганским стихам.
И вообще, где вы видели благовоспитанного поэта?— рассмеялась я.
—Честное слово — я исключение. Меня даже в детском садике всем в пример ставили… Хотите, я вам на деле докажу…
—Нет, серьезно, как-нибудь в другой раз,— твердо сказала я.— Спасибо, что проводили.
—Но почему, почему?— взмолился он.
—Потому,— усмехнулась своим мыслям я. Не могла же я ему в самом деле сказать, что кто-то подорвал мою веру в мужскую половину человечества тем, что, переспав со мной, ушел, даже не разбудив и не взяв у меня ни адреса, ни телефона и до сих пор, вот уже целый месяц, не дает о себе знать…
Олжас телефон у меня взял, на другой же день позвонил и вообще устроил правильную осаду: приглашал в театры, водил по творческим домам, по друзьям. Один из них — прозаик Боря, его земляк, был удивительно похож на Ленина времен Цюриха. Ему только бородки не хватало…
Забегая вперед, скажу, что в зрелом возрасте Боря бород ку — именно ленинскую, клинышком — отпустил. А так как он прожил намного дольше вождя мирового пролетариата и бородка у него стала сплошь седая, то теперь очень странно смотреть на него и видеть состарившегося Ленина…
Олжас был настойчив и последователен, но я сопротивлялась с несвойственной мне стойкостью. Мы с ним даже не целовались… Ну, может быть, всего пару раз… Домой он ко мне, правда, приходил, но ночевать я его не оставляла.
Я сама не понимала, в чем тут дело. Ладно бы он мне не нравился. Но ведь нравился. И восточная загадочность его меня не пугала, а влекла, но что-то в моей душе не складывалось поначалу… Какая-то неопределенность затаилась в самом дальнем ее уголке. Чего-то мне не хватало… Вернее, от чего-то хотелось избавиться… Как сказала бы умная Ника, у меня был синдром незавершенного действия… И виновником его был Родион. Не так уж часто меня бросали в этой жизни, чтобы это скоро забылось.
А потом мне стало ни до кого — у меня начались серьезные неприятности со здоровьем…
После неудачного аборта и болезни я постоянно страдала от дисфункции яичников. Сколько несбывшихся надежд, сколько разочарований принесла мне эта коварная болезнь. Каждый раз, когда случалась задержка, я горячо надеялась, что она по настоящей, желанной причине, что небо услышало мои мольбы и я беременна… Все мои знакомые женщины всегда пугались задержек, а я им робко радовалась. Потом, когда у них начинались месячные, они радовались, а я, когда они у меня начинались, впадала в глухое отчаяние. Все у меня было наоборот…
Так вот, летом 1964 года у меня случилась самая серьезная задержка. Первые две недели я не обращала на нее внимания, чтобы не бередить лишний раз душу. Две недели было делом обычным. Потом, когда закончилась третья неделя, я позвонила Татьяне и пожаловалась.
—Значит, тебе пора на курорт,— сказала деловая Татьяна.— Это тебе предупредительный звонок. А кроме задержки, никаких неприятных ощущений нет?
—Вроде нет,— прислушавшись к себе, сказала я.
—Как бы нового обострения не было…
—С чего? Я не переохлаждалась, давно не ем острого, не предаюсь излишествам, веду примерный образ жизни…
—А может, это у тебя от примерного образа жизни?— предположила Татьяна.
—Что ты этим хочешь сказать?
—Мужика тебе надо!— отрезала Татьяна.— Постоянного. Сразу все расстройства и дисфункции пройдут… И может, еще и ребеночка ему родишь… Может, он тебя пробьет, если регулярно… Капля камень долбит.
—Хорошо,— разозлилась я.— Я не против. Давай. Только не такого маньяка, как ваш Виктор…
—Причем тут Виктор?
—Это была твоя кандидатура.
—И на старуху бывает проруха,— сказала Татьяна.
—Только хорошо бы не за мой счет…
—Слушай, Маня, а ты помнишь Алика?
—Какого?
—К которому мы за грибами в Алабино ездили, когда ты с Принцем в лесу познакомилась?
—Разве такое можно забыть?— усмехнулась я.
—Он еще не женат…
—На тебе, Боже, что нам негоже,— сказала я.
—И чем тебе Алик не нравится?
—Тем же, чем и тебе.
На это ей возразить было нечего.
—И что же ты собираешься делать?
—Подожду пока, а потом действительно поеду или в Куяльник, или в Саки…
—А может, тебе сперва поехать, а потом подождать?— спросила Татьяна.
—Я посоветуюсь с Ольгой Николаевной, а потом решу, как быть. Но все это очень некстати. Мы с Надеждой Ивановной расширяться задумали и нахватали заказов выше головы…
Ольга Николаевна была, если вы помните, заведующей гинекологическим отделением во Второй градской больнице, где мне сделали тот проклятый аборт, после которого я чуть не загнулась…
Так прошла еще неделя. Каждое утро Татьяна мне звонила и спрашивала:
—Ну и где твои месячные?
—Где, где… Сама знаешь где!— раздраженно отвечала я.
—Надо что-то делать!— твердила Татьяна.— Это не шутки. Что-то у тебя не так… Хочешь опять с воспалением свалиться?
—Не каркай,— обрывала ее я.
На пятой неделе задержки я позвонила Ольге Николаевне. Она оказалась в отпуске.
—Иди в свою консультацию,— сказала Татьяна, когда я ей пожаловалась на судьбу.
—Ну и что это даст? Мне скажут, что у меня дисфункция. Я знаю, что у меня дисфункция. Мне скажут, что мне нужно грязелечение. Я знаю, что мне нужно грязелечение. Мне нужен врач, который наблюдает меня постоянно, который может определить динамику болезни.
—Иди в районную консультацию,— упрямо повторила Татьяна.
—У тебя тяжелый характер. Там у меня даже истории болезни нет.
—Иди в консультацию…
Я пошла в консультацию. Только для того чтобы доставить удовольствие Татьяне. Там очень удивились, узнав о моем существовании. По их разумению, я должна была у них появиться лет десять назад.