Я сняла трубку. Номер его коммутатора я помнила до сих пор: 199–33–11. Он сам научил меня его не забывать, сказав, что если вспоминать его с конца, то нужно два раза по множить на три, а с начала — два раза разделить. А запомнить добавочный было еще проще. 941 — год начала войны без тысячи…
В глубине души я на сто процентов была уверена, что у меня ничего не получится: то ли у него телефон сменился, то ли будет занято, то ли его не окажется дома… Иначе прежде чем звонить я подумала бы, а что я ему скажу?..
На коммутаторе теперь вместо мрачного мужчины отвечала приветливая девушка.
—Соединяю,— лучезарно пропела она.
На даче трубку сняли так быстро, будто сидели у аппарата. Мне ответил тяжелый густой баритон:
—Я слушаю.
—Здравствуйте…— сказала я, еще сама не зная, что говорить дальше.
—Здравствуй, Маша…— сказал он,— почему так долго не звонила?
Я опешила.
—А как ты меня узнал?— не нашла ничего лучше сказать я.
—По этому телефону можешь позвонить только ты…
—Почему?— не удержалась я от дурацкого вопроса.
—Этот номер мне удалось вернуть только полгода назад, и я больше никому его не давал… Ты не сердишься на меня за мое письмо?
—Почему я должна сердиться?
—Оно слишком эмоционально… Прости, я был немножко не в себе, когда его писал…
—Ты хотел бы в нем что-то исправить?
—Нет, нет, что ты?!— испугался он.— По смыслу — ни строчки… Просто оно могло бы быть чуть менее романтичным… Мне было очень трудно решиться написать тебе…
—Женщину не может огорчить избыток романтики… Скорее наоборот. Ты женат?
—Нет. И не был. Разве это не ясно из письма?
—Всякое может быть…
—Ты не хочешь ко мне приехать?— осторожно спросил он.
—Когда?
—Прямо сейчас…— торопливо ответил он.
Я посмотрела на часы. Было около одиннадцати.
Мне было очень понятно его состояние. Он боялся обо рвать ту тоненькую ниточку, даже не ниточку, а невесомую осеннюю паутинку, вновь протянувшуюся между нами с этим звонком, которого он ждал почти месяц. Не объяснять же ему, в самом деле, почему я так долго его искала…
—Хорошо,— сказала я…— Только объясни, как проехать, а то боюсь, что в темноте я тебя не найду…
—Тебе не придется искать. За тобой приедет машина.
—Тогда записывай мой адрес…
—Разве ты не дома?
—Я в офисе, а дома у меня ремонт…
Ровно через полчаса за мной на роскошном лимузине приехал Василий. Увидев его, я, не вполне осознавая, что делаю, бросилась к нему, как к родному, и расцеловала.
То, что шофером у него, как и прежде, был Василий, сказало мне об Игоре, о его характере очень много… Больше, чем он сам мог бы рассказать о себе.
Василий почти совсем не изменился. Только морщины на лице стали глубже и резче, а на голове появилась лысина, которую он стыдливо прикрывал зачесом от уха.
Я ему сказала, что годы на него не действуют.
—Последние тридцать лет я держу вес 83 килограмма,— в ответ на мои комплименты с гордостью сказал он.— Прав да, в тюрьме сперва похудел на пять килограммов, но потом в лагере, когда все наладилось, набрал норму…
—Я этим похвастаться не могу,— сказала я.
Вскоре мы свернули в дачный массив, и я стала узнавать места. К даче теперь вела прекрасно асфальтированная дорога, которую тепло-охристым светом заливали часто стоящие фонари.
Едва машина приблизилась к высокому деревянному за бору, как створки массивных железных ворот стали беззвучно разъезжаться… Не снижая скорости, мы подъехали к даче, и в ту же секунду на крыльцо вышел Игорь.
Я не могу описать чувства, охватившие меня в тот момент. Если при встрече с Василием я, не задумываясь, бросилась к нему на шею, то тут замерла, не доходя до Игоря, и мы долго стояли, молча глядя в глаза друг другу и не решаясь ни на слово, ни на жест…
Мне показалось, что Игорь стал еще выше и сухощавее. Сеть мелких морщинок, невидимых по телевизору, при верхнем свете уличного фонаря обозначилась резче. Глубже стали впадины на щеках…
В конце концов я сделала шаг к нему навстречу и протянула руку.
—Может быть, ты предложишь даме чашку чая?— Сказала я.
Он пожал мою руку. Его ладонь была лихорадочно горяча.
Внутри дача была совершенно другой. От прежней обстановки не осталось ничего, кроме камина. Дорогая, невероятно удобная и мягкая мебель была обтянута тончайшей кожей цвета слегка топленых сливок, почти белой. Каминная решетка, набор каминных приспособлений раньше, сколько я помню, был из черного кованого металла, теперь все это сверкало хромом и имело самые современные, изысканные формы.
Здесь было заменено все — рамы, полы, потолки, отделка стен, мебель, не говоря уже о радиоаппаратуре. Она была какая-то невиданная и своими непривычными очертаниями напоминала оборудование космического корабля из фантастического фильма. Она наполняла тишайшими и сладчайшими звуками Моцарта всю огромную гостиную до самых дальних уголков. Создавалось впечатление, что ты купаешься в музыке, которая при этом дает возможность разговаривать не повышая голоса…
В ответ на мои восторженные охи и ахи Игорь сдержанно кивал. Очевидно, он ждал от меня других реакций, других слов.
—Хочешь посмотреть второй этаж?— спросил он.
—Неужели и коллекция сохранилась?— удивилась я.
—Не вся. Только самое для меня дорогое…
Его кабинет тоже преобразился до неузнаваемости. Вся мебель была современная, но, как и прежняя, из мореного дуба, а вдоль светлых, почти белых стен какой-то невероятной прямизны и ровности стояли на тонких блестящих ножках стеклянные саркофаги, в которых покоились на специальных подставках предметы из его коллекции, подсвеченные невидимыми светильниками. На самом видном месте матово светилась знаменитая «гурда».
Кабинет от этого был чрезвычайно похож на дорогой европейский музей.
—А где же книги?— вырвалось у меня.
—Здесь,— улыбнулся Игорь и нажал на стене какую-то невидимую кнопочку.
Стена за письменным столом неторопливо разъехалась и обнажила книжные стеллажи, плотно заставленные книгами. Игорь нажал еще какую-то кнопку, и книжные полки, совершив какой-то замысловатый пируэт, утонули в глубине, уступив место другим полкам с другими книгами. Еще нажатие кнопки, еще один пируэт — и следующие полки заменили место предыдущих.
—И сколько раз их можно менять?— слегка обалдело спросила я.
—Пять раз. Тебе нравится?
—По-моему, слишком функционально… Честно говоря, старый кабинет мне нравился больше… Правда, я была тогда чуточку моложе… Может быть, все дело в этом? Ведь, как сказал однажды известный писатель Николай Климонтович, «единственно неизменный критерий в нашей жизни — наша молодость…»
—Мне тоже старый нравился больше,— улыбнулся он.— Но дизайнер меня переубедил. Он сказал, что я буду принимать в нем не только старых друзей, связанных с прежней обстановкой воспоминаниями…
Он нажатием кнопки убрал стеллажи и сдвинул половинки стены на место.
—И потом, когда дачу перестраивали, я даже не мечтал, что ты когда-нибудь увидишь ее снова…
—Что же изменилось с тех пор?— спросила я, пристально посмотрев на него.
—От отчаяния я сделался храбрым…— ответил он, не отводя взгляда.— Ты простила меня?
—Да,— твердо сказала я.— Вернее, я поняла, что ты невиновен и тебя не за что прощать…
—Когда это произошло?
—Сегодня…
—Ты видела меня по телевизору?
—Да, но не в этом дело… Просто я раньше думала…— Я замялась, решая, сказать или нет… Решила сказать.— Просто я не думала о тебе как о живом. Мне сказали, что ты умер.
—Так оно и было…— ответил он.— Давай спустимся…
—И растопим камин, и ты расскажешь мне все… Все, что сочтешь нужным… Ведь ты, как это следует из письма, знаешь обо мне много, а я, как и раньше, не знаю о тебе ничего…
Он бросил на меня короткий изучающий взгляд.
—Нет-нет,— сказала я,— это совсем не упрек… И потом, никогда еще ореол тайны не портил мужчину в глазах женщины…
Мы спустились в гостиную. Он растопил камин. Я при готовила изысканный зеленый жасминовый чай. Он было попытался угостить меня коллекционным коньяком, ужином, но мне действительно ничего, кроме чая, не хотелось. В последнее время у меня было столько приемов, презентаций, деловых ланчей, обедов и ужинов, что о еде и алкоголе даже думать было тяжело. А Игорю, как я понимаю, было совсем не до еды…
Погасив хлопком ладоней свет, Игорь подкатил стеклянный сервировочный столик на изящных стеклянных же колесиках к самому камину и придвинул к нему кресла.
Разливая чай в прозрачные и невесомые от тонкости фарфора китайские пиалы, он сказал:
—Конечно, я должен быть благодарен этому письму, по тому что именно оно привело тебя сюда…— Я не стала его переубеждать.— Но я им недоволен…
—Почему?
—Я в нем не сказал самого главного… Того, что всем этим,— он обвел рукой гостиную,— и своей жизнью я обязан тебе…
—Не надо меня романтизировать, а то потом ты начнешь стесняться своих слов, так же, как и письма…
—Никакой романтики, голые факты… Когда ты появилась у меня там…— Он все же не решился назвать свалку свалкой.— Василий тут же после вашего отъезда кратчайшим путем полетел сюда, на дачу… Пока вы нас там искали, добирались обратно, он успел вывезти отсюда всю коллекцию, деньги и ценности… Когда сюда явились с Петровки, здесь уже ничего не было… Ты предупредила меня, и именно это впоследствии спасло мне жизнь…
—Каким образом?— удивилась я.
—Они так ничего и не нашли… И не могли ничего от меня узнать, потому что я до сих пор не знаю, где Василий прятал все это…
—А если бы с ним что-то случилось?
—Я задавал ему этот вопрос. Он мне объяснил, что меня нашли бы и вернули все спрятанное… Он специально не говорил мне, где спрятал, чтобы я не мог расколоться под пытками, в бессознательном состоянии…
—Но ведь его тоже могли пытать,— сказала я.
—