Я вижу, как шевелятся губы Белова, когда он разговаривает с тем, кто его зовет, но теперь все звуки приглушаются, остается только тихое бормотание. Становится все труднее дышать. Свет лодок намного более размыт. Я закрываю глаза и позволяю тьме забрать меня. Но на пороге мимолетная мысль вторгается в мой разум.
Мне следовало засунуть одну из своих рубашек ей в рюкзак.
Глава 20
— Не прикасайся ко мне, — задыхаюсь я и выдергиваю руку из хватки отца.
Он висел надо мной все десять часов полета. Если бы на борту были парашюты, я бы надел на него один и вышвырнул из проклятого самолета.
— Вася, детка. Он выкарабкается. Он снова пытается взять меня за руку, но я отбрасываю ее.
— Ты послал дядю Сергея убить человека, которого я люблю, — огрызаюсь я, едва удерживая слезы. — В своей болезненной, маниакальной потребности уберечь меня от вреда, ты причинил мне самую сильную боль. Я тебя ненавижу. Боже, я так тебя ненавижу.
— Пожалуйста, Вася.
— Роман, — говорит мама, сидя рядом со мной. — Иди, сядь сзади.
— Но.
— Ну, котик, — рычит она и обнимает меня. — Что сказал брат Рафаэля?–
— Он все еще в операции. Его второй. Хирургам пришлось вернуться, чтобы остановить внутреннее кровотечение. Это еще не самое худшее. Затаив дыхание, я пытаюсь произнести следующие слова. — По прибытии он потерял сознание, и им пришлось его реанимировать. Я прижимаю ладони к глазам.
Прошли часы с тех пор, как я мог дышать полной грудью. Быстрые, неглубокие вдохи — это все, что мне удается, чтобы преодолеть ком, образовавшийся в горле. Выживаемость при огнестрельном ранении груди низкая, особенно из мощного оружия и на близком расстоянии. И зная моего дядю, он, вероятно, использовал одно из своих огромных ружей.
Мама сжимает мою руку. — С ним все будет хорошо, Василиса. Я обещаю тебе. С ним все будет в порядке.
Самолет наклоняется. У меня звенит в ушах, но не потому, что мы приземляемся. Внутри меня нарастает крик, давящий на мои легкие и разум, готовый вырваться на свободу. Я хочу выпустить это наружу, но боюсь, если я это сделаю, то не смогу остановиться.
При ударе колес о землю раздается небольшой удар. Я встаю со своего места и бегу к двери еще до того, как мы прекращаем движение. Потребовались часы, чтобы найти самолет, который мог бы доставить нас на Сицилию в короткие сроки, и я не теряю ни минуты, чтобы добраться до своего человека.
Стюардесса бежит впереди меня, преграждая мне путь к двери. Протесты, вероятно, покидают ее рот, но для меня они звучат как не более чем бормотание.
— Двигаться! — Я рычу и пытаюсь пройти мимо нее, но две сильные руки обхватывают меня сзади.
— Василиса. Голос моего отца рядом с моим ухом. — Пожалуйста.–
— Отпусти меня. — Я пытаюсь высвободиться. — Никогда, черт возьми, не прикасайся ко мне! Я даже не могу видеть тебя!–
Он продолжает говорить, слова, призванные меня успокоить, но ничего не проникает в мой мозг. Все мое внимание сосредоточено на двери самолета в нескольких футах от меня. Минуты, необходимые самолету, чтобы вырулить на взлетную полосу, кажутся годами моей жизни. Когда дверь наконец открывается, я вбегаю в нее и спускаюсь по ступенькам.
Дядя Сергей стоит у припаркованной машины, подъехавшей к краю взлетно-посадочной полосы. Он все еще одет в свою обычную тактическую форму, свою обычную одежду, когда он кого-то выслеживает для Братвы. Я тоже не могу на него смотреть.
— Отведи меня к нему, — говорю я, проходя мимо дяди и направляясь к пассажирской двери.
— Давай подождем…
— Отведите меня к нему! — Я реву. — Сейчас!–
Дядя Сергей бросает взгляд через плечо на самолет, где мои мама и папа как раз спускаются по лестнице. Я не особо жду, что он сдвинется с места, поскольку он предан только пахану, но он кивает и садится за руль.
Машина рвется вперед. Я сжимаю руки на коленях, лихорадочно крутя вокруг пальца простое серебряное кольцо.
— Я прошу прощения. — Медсестра за информационным столом качает головой. — Но, как я уже говорил вам, я не могу раскрывать информацию о пациенте никому, кроме ближайших членов семьи.
— Пожалуйста, — прошу я, сжимая перед собой белую стойку. — Просто скажи мне, жив ли он.
— Я не могу. Мне жаль.–
Я прижимаю руки ко рту. Этот крик в моем горле готов взорваться, давление настолько велико, что колотится в висках. Мои легкие, должно быть, сжались, потому что мне не хватает воздуха.
Я оборачиваюсь, глядя на множество коридоров и закрытых дверей. Рафаэль жив. Я не приемлю никакой другой возможности. Он где-то там, и я найду его, даже если мне придется пробиваться сквозь каждого проклятого сотрудника службы безопасности больницы.
Мой взгляд падает на фигуру мужчины в джинсах и ярко-желтой футболке, сидящего, сгорбившись, в кресле посередине коридора слева. Это Гвидо. Я бегу к нему с головокружительной скоростью. Этот ублюдок не отвечал ни на один мой звонок за последний час, а я звонил ему по меньшей мере пятьдесят раз.
— Как он? — Я шепчу. — Персонал мне ничего не скажет.
Челюсть Гвидо твердеет. — Все еще на операции.
С моих губ срывается сдавленный всхлип. — Как плохо?–
— Это плохо, — хрипит он, не отрывая взгляда от пола. — Я знал, понимаешь? В тот момент, когда ты сказал мне, что твой отец послал Белова, я, черт возьми, понял.
— Знал что?
Он смотрит вверх, его глаза красные. — Рафаэль был наемником почти два десятилетия. Как вы думаете, сколько раз в моего брата стреляли за все эти годы?–
— Я не знаю.–
— Ни разу. Но вот он здесь, с командой из пяти хирургов, пытающихся залатать его после попадания пули в грудь. Он показывает на меня пальцем. — Рафаэль просто сидел и позволял Белову пристрелить себя. Из-за тебя!–
Яростные слова Гвидо ударили меня, как кувалдой в грудь. Я отшатываюсь назад и натыкаюсь на стену коридора. — Нет.–
— Да! — Он вскакивает со стула и сокращает расстояние между нами. Его лицо представляет собой маску ярости и боли, когда он наклоняется вперед, приближаясь к моим глазам. — Он так влюблен в тебя, что скорее умрет, чем убьет того, кто тебе дорог. Надеюсь, теперь у тебя есть чертово доказательство того, как сильно он тебя любит.
Мое зрение полностью затмевается слезами, и я не замечаю бумаг, которые Гвидо, должно быть, вынул из кармана, пока он не швыряет их мне в грудь. — Это понадобится вам, если вы захотите его увидеть. Если он это сделает, то да.
Я вытираю глаза, затем смотрю на документ в руке. Первый лист представляет собой свидетельство официального вида с печатью вверху. Оно датировано тремя днями ранее. Текст на итальянском, но я замечаю имя Рафаэля. А чуть ниже — мой. Мой взгляд возвращается к заголовку документа. Возможно, я не говорю и не читаю по-итальянски, но я узнаю слово matrimonio и знаю, что оно означает.
Свадьба.
— Что. Слово вылетает из моих уст. — Как?–
— Мой брат, возможно, и идиот, ослепленный любовью, но он по-прежнему коварный осел, который всегда находит способ получить то, что хочет. Гвидо поворачивается, чтобы идти по коридору, но затем останавливается. — Он оставил тебе все. Если он не выживет, вы получите почти семьдесят миллионов наличными и в десять раз большую сумму инвестиций. Это все ваше, миссис Де Санти.
— Мне не нужны его деньги! — Я кричу.
— Ну, как я уже сказал, — парирует он, уходя, — Рафаэль всегда получает то, что хочет. В конце концов.–
Я смотрю на двух врачей передо мной. — Что значит — он не просыпается—?
Старший, невысокий мужчина лет пятидесяти, вздыхает и поворачивается к Гвидо, стоящему рядом со мной. Я понятия не имею, что говорит хирург по-итальянски, поэтому сосредоточиваюсь на его лице, пытаясь понять что-то по его выражению. Ничего нет, кроме стоического взгляда. Однако его гораздо более молодой коллега прижимает к груди папку и не говорит ни слова, а смотрит на меня, как ошарашенный дурак.
— Скажите, пожалуйста, что происходит? — спрашиваю я, молясь Богу, английский у молодого парня лучше, чем у старшего доктора, потому что я схожу с ума. Паника течет по моим венам. Я вот-вот потеряю это.
— Эм, ну, твой муж…. Он действительно твой муж?
— Да!–
— Ой. Я думал, что неправильно понял. Это просто. Его глаза сканируют меня от макушки, поверх короткого облегающего платья, до самых кончиков каблуков. — Эм. у него задержка пробуждения, неспособность прийти в сознание после общей анестезии. Прошло уже больше тридцати минут, но он все еще не отвечает. На данный момент он дышит самостоятельно. Однако, если он не проснется в ближайшие полчаса, нам, возможно, придется рассмотреть возможность введения более сильнодействующих препаратов и, возможно…
— Он проснется, — прерываю я его. — Я позабочусь о том, чтобы мой муж проснулся. Позвольте мне увидеть его.
— Мэм, я не думаю, что вы сможете помочь.
Я хватаю его за рукав, скручивая ткань в руке, а из глаз текут слезы. — Он. Воля. Будить. Вверх.–
Молодой врач смотрит на своего коллегу, и они обмениваются несколькими предложениями по-итальянски, прежде чем снова взглянуть на меня.
— Пять минут—, — говорит он и быстрым шагом направляется в послеоперационную палату.
Все мое тело дрожит, когда я бегу за доктором по коридору и через зал ожидания, где сидят мои родители и дядя.
— Вася. Мама вскакивает со стула, когда я прохожу мимо. — Что…–
Вытирая глаза, я продолжаю идти, не замедляя шага. За моей спиной раздались несколько шагов, а также характерный щелчок папиной трости по кафельному полу. Я не могу сейчас с ними разговаривать. Не раньше, чем я посмотрю на Рафаэля и увижу своими глазами, что с ним все в порядке. Гвидо может рассказать им о том, что происходит.
Еще один длинный коридор, и затем доктор останавливается перед прочной на вид дверью.
— Мэм, вы должны понять, что…
Я хватаюсь за ручку и вхожу в комнату.