Потом кладу последнюю карту — крышу — и жду.
— Это все, чем ты можешь заняться? — сердито спрашивает бабушка. — Строить карточные замки?
Я вздыхаю, и крошечный ураган дыхания разрушает все результаты моих трудов. Карты падают беспорядочной кучкой. Мне совсем не смешно. Дневные события немало меня расстроили, и если я не могу найти утешения, мне хочется хотя бы покоя. Маленький всплеск магии может смыть разочарование бабушки, да и мое тоже.
— Ты забудешь все, что случилось сегодня днем после того, как мы вышли от портнихи, бабушка, — монотонно произношу я. — Я — твоя любимая внучка, и мы счастливы, все мы…
Бабушка беспомощно смотрит на вышивку, лежащую на ее коленях.
— Я… я забыла, что нужно делать дальше…
— Давай я тебе помогу, — говорю я, направляя ее руку, пока она не находит место для следующего стежка.
— А, вот как… Спасибо, Джемма. Ты всегда так меня утешаешь. Что бы я без тебя делала?
Бабушка улыбается, и я готова стараться изо всех сил, чтобы удержать эту улыбку, хотя где-то в глубине души гадаю, не пользуюсь ли я чужими жизнями в своих целях, постоянно говоря неправду?
Ужасный грохот вырывает меня из сна. Потирая закрывающиеся глаза, я спускаюсь. Шум устроил Том. Он вернулся в прекрасном настроении; вообще-то он даже поет. Это выглядит так же неестественно, как собака на велосипеде.
— Джемма! — радостно восклицает он. — Ты проснулась!
— Ну да, трудно было бы продолжать спать под такую какофонию.
— Ну извини.
Он быстро кланяется и налетает на маленький столик, на котором стоит ваза с цветами; столик переворачивается. Вода выплескивается на драгоценный бабушкин персидский ковер. Том пытается спасти вазу, но та укатывается от него.
— Том, что ты делаешь?!
— Этот несчастный сосуд явно не в себе. Он требует моей заботы.
— Это не пациент! — говорю я, отбирая у него вазу.
Том пожимает плечами.
— Все равно он не в себе.
Том хлопается в кресло и пытается вернуть себе утраченный достойный вид, так и эдак поправляя сбившийся галстук. От него очень сильно пахнет спиртным.
— Ты пьян! — шепчу я.
Том поднимает палец, как адвокат защиты, обращающийся к какому-нибудь свидетелю.
— Это самое оксобри… ксоробри… окосбри… ужасное, что только можно сказать!
— Оскорбительное? — уточняю я.
Том кивает.
— Именно так.
Меня разбудил полный идиот. Надо вернуться в постель и предоставить Тому терзать слуг, а потом, утром, страдать под их осуждающими взглядами. Ясно, что магия, которую я передала Тому, иссякла, и он вернулся к своей обычной нестерпимой самоуверенности.
— Ну-ка, спроси, где я был вечером, — слишком громко говорит мой брат.
— Том, говори потише! — шепчу я.
Том качает головой.
— Именно так, именно так. Быть тихим, как церковная мышь, да. А теперь спрашивай.
Он взмахивает руками так, что чуть не ударяет самого себя по лицу.
— Отлично, — соглашаюсь я. — Как прошел вечер?
— Я это сделал, Джемма! Я доказал! Потому что меня пригласили стать членом весьма привилегированного клуба!
Слово «привилегированный» звучит примерно как «при-и-вированный». Видя недоумение на моем лице, Том хмурится.
— Знаешь, ты могла бы меня и поздравить.
— Ты говоришь об Атенеуме? Я думала…
Лицо Тома темнеет.
— Ох… Это…
Он небрежно взмахивает рукой.
— Они не заслуживают, чтобы к ним приходили такие славные парни, как я. Ты поняла? Они для меня недостаточно хороши.
Похоже, спиртное лишь усилило горечь поражения.
— Нет. Это совсем другое дело. Вроде рыцарей-тамплиеров. Мужчины, стремящиеся в крестовый поход! Мужчины действия!
Он делает широкий жест и снова едва не опрокидывает вазу. Я спешу спасти ее.
— Мужчины чересчур неуклюжие, на это больше похоже, — ворчу я. — Отлично, ты меня заинтриговал. И что же это за клуб праведников?
— Нет. Я не могу тебе сказать. Пока не могу. Это еще должно оставаться чисто личным делом, — заявляет Том, прижимая палец к губам, и тут же почесывает нос. — Секрет!
— Значит, ты именно поэтому так рьяно обсуждаешь это со мной, понятно.
— Ты смеешься надо мной!
— Да, но больше не стану, потому что это слишком уж легко.
— Ты не веришь, что меня могли пригласить в особый клуб?
Веки Тома тяжелеют, голова опускается. Он как будто куда-то уплывает.
— Но именно сегодня вечером…
— Сегодня вечером? — подсказываю я.
— …они прислали мне знак. Символ размычия… уличия… отличия? Они говорят, это защитит меня… от нежеланного… влияния…
— Чьего влияния? — спрашиваю я, но это уже бессмысленно.
Том похрапывает, сидя в кресле. Вздохнув, я беру с кушетки плед и укрываю брату ноги. Потом подсовываю край пледа ему под подбородок — и холодею. На лацкане — знакомая булавка, украшенная знаком братства Ракшана: черепом и мечом.
— Том, — зову я брата, энергично его встряхивая. — Том, где ты это взял?
Он ворочается в кресле, не открывая глаз.
— Я же тебе сказал, мне предложили стать членом одного клуба для джентльменов. Наконец-то отец будет мной гордиться… и я докажу, что я… настоящий мужчина…
— Том, ты не должен им доверять! — шепчу я, быстро сжимая руку брата.
Я пытаюсь объединиться с ним с помощью силы, но он слишком пьян, и это начинает действовать на меня. Я отшатываюсь, у меня кружится голова.
Фоулсон не зря давал обещание. В горле разрастается горечь, и новый страх охватывает меня. Меня вовлекли в завершающую стадию борьбы: если я расскажу Тому свою тайну, он сочтет меня сумасшедшей. Если я воспользуюсь магией, Ракшана узнают, что я по-прежнему ею обладаю, и явятся за мной прежде, чем я успею сделать то, что должна.
Теперь я не могу доверять своему брату. Он стал одним из них.
На следующее утро Том отвозит меня на вокзал, где я должна встретиться с миссис Чанс, давней знакомой бабушки, которая доставит меня в школу Спенс за небольшое вознаграждение. Том пребывает в наидурнейшем настроении. Он не привык напиваться, и об этом говорит бледность его лица.
Том мрачно поглядывает на карманные часы, горько жалуясь:
— Ну и где же она? Ох, женщины… Никогда не приходят вовремя.
— Том, тот клуб, в который тебя хотят принять… — начинаю я, но тут является миссис Чанс, и Том поспешно передает меня с рук на руки.
— Веселей, Джемма! Желаю приятной поездки!
Наскоро обменявшись любезностями с моим братом, миссис Чанс, которая, благодарение небесам, не слишком интересуется мной, как и я ею, начинает заниматься багажом. Она предлагает носильщику за труды пенни. Он бросает на нас презрительный взгляд, и я быстро роюсь в кошельке, чтобы дать ему немного больше. Миссис Чанс — не очень хорошая сопровождающая, потому что я тут же ее теряю, но потом замечаю, что она садится в вагон, и спешу ее догнать.
— Не вы это уронили, мисс?
Я оборачиваюсь — и вижу мистера Фоулсона, который протягивает мне дамский носовой платок. Платок не мой, но это не имеет значения; он всего лишь повод, чтобы заговорить со мной.
— Держитесь подальше от моего брата, или…
— Или что, прелесть моя?
— Я обращусь к властям.
Фоулсон смеется.
— И что вы им скажете? Что ваш брат вступил в какой-то мужской клуб, но вы этого не одобряете? Да уж, меня еще до утра отправят в тюрьму Ньюгейт!
Я понижаю голос до свистящего шепота:
— Оставьте его в покое, или я… я…
Улыбка мистера Фоулсона тает, он смотрит на меня жестко и пристально.
— Что — вы? Примените ко мне свою силу? Но у вас ведь ее больше нет, не так ли, прелесть моя?
Магия бьется во мне, как лошадь, готовая к скачке, и мне приходится прилагать все силы, чтобы обуздать ее. Я не должна ее выпускать; пока — не должна.
Миссис Чанс зовет меня, высунувшись в открытое окно купе, кашляя от паровозного дыма:
— Мисс Дойл! Мисс Дойл! Поспешите!
— Отличный парень ваш брат. Изо всех сил рвется наверх. А из этого можно извлечь многое. Амбиции против магии. Удачной поездки, мисс Дойл. Уверен, мы скоро снова увидимся.
Я отправляюсь в свое купе, сажусь рядом с миссис Чанс, и поезд трогается. Угрозы Фоулсона не выходят у меня из головы, и мне очень хочется, чтобы нашелся кто-то, с кем я могла бы поделиться своими страхами. Поезд полон людей, желающих поскорее добраться до каких-то нужных им мест или радующихся, что они от кого-то сбежали. Они болтают друг с другом; матери предлагают детям что-нибудь вкусное, чтобы те не капризничали; отцы восхищенно наблюдают за своими отпрысками; леди, путешествующие вместе, любуются проносящимися мимо пейзажами и обмениваются восторженными улыбками. Я не в состоянии удерживать магию, она давит на меня изнутри, и я боюсь, что могу сойти с ума. Я пытаюсь остановить эту бурю, но это оказывается слишком трудно в шуме и суете вагона, и потому я делаю то единственное, что умею: высказываю желание ничего не слышать. И вскоре я остаюсь одна в коконе тишины, хотя жизнь бьется вокруг меня.
А я гадаю, что мне пользы от всей этой силы, если из-за нее я чувствую себя еще более одинокой?
Действие третьеСУМЕРКИ
Абсолютная власть разрушает абсолютно.
Глава 26
Два дня спустя
АКАДЕМИЯ СПЕНС
На нас снова обрушился дождь. Уже два дня он держит нас взаперти, заливая лес и превращая лужайку в сплошную грязь. Он колотит в окно спальни, и я наконец снимаю промокший красный платок, который вывесила сразу после возвращения из Лондона, и снова прячу его под подушку, подальше от глаз. Картик прежде являлся сразу, но не теперь. И я впервые пугаюсь, что он отправился в Бристоль, на «Орландо», даже не потрудившись попрощаться со мной. Но ведь всего лишь вчера я видела его через окно. Он заметил красный платок — и ушел, не оглянувшись.
С того момента я трижды начинала писать ему письмо.