Когда я выскакиваю из-за занавеса, Аша ждет меня. Она сидит на маленькой циновке, скрестив ноги, чистит ярко-оранжевые гороховые стручки и складывает горошины в чашу. За ее спиной несколько хаджинов сортируют мак, лежащий в больших корзинах, отбирая только самые яркие цветки и отбрасывая все остальное.
Аша жестом подзывает меня.
— Можно с тобой поговорить, леди Надежда?
Я сажусь на циновку рядом с ней, но с трудом могу усидеть на месте. Я слишком возбуждена разговором с Цирцеей и отчаянно злюсь на себя за то, что доверилась ей.
— Я подумала над твоим предложением, — говорит Аша. — Я уверена, для хаджинов будет лучше не присоединяться к союзу.
— Не присоединяться? Но почему?
Пальцы Аши усердно освобождают горошины от бесполезной оболочки.
— Мы не желаем включаться в подобную борьбу. Это не наш путь.
— Но, Аша, получив свою долю магии, твой народ обретет кое-какую силу в сферах. Вы сможете многое изменить. Вы сможете исцелить…
Я умолкаю на полуслове, испугавшись, что могу ее обидеть. Хаджины бросают на меня удивленные взгляды. Аша кивает им, и они, поклонившись, уходят.
— В прошлом, в темные времена, нас постоянно преследовали, — поясняет Аша. — С нами обращались как с рабами. Убивали за любую мелочь. А потом пришел Орден и дал нам защиту. С тех пор как пошли разговоры о союзе, наша безопасность оказалась под вопросом. Над нашим народом всегда насмехались. Кентавры изгнали хаджинов сюда, к реке. А прошлой ночью кто-то украл мак — всего лишь небольшую корзину, но и этого довольно.
Я сжимаю кулаки.
— Но это невозможно терпеть! Я сейчас же поговорю с Филоном!
Аша качает головой:
— Нет. Мы лучше отступим. Здесь, вдали от всего, нам ничто не грозит.
Я окидываю взглядом каменные пещеры, где неприкасаемые уже сотни лет живут в изгнании.
— Но вас вынудили жить вот здесь. Разве это безопасность?
Аша разглаживает сари на покрытых волдырями ногах.
— Об этом лучше не говорить.
— Ты принимаешь это решение за весь свой народ?
Она резко бросает горошины в чашу.
— Им не следует ни о чем знать. Это вызовет лишь недовольство.
— Кем? — спрашиваю я.
— Это только к лучшему, — повторяет Аша, как какую-нибудь мантру.
К нам подходит одна из неприкасаемых. На ее лице написана тревога.
— Урожай не слишком хорош, Аша, — виноватым тоном говорит она. — Мы потеряли много цветов из-за мороза и вредителей.
Аша хмурится.
— Мороз?..
Неприкасаемая раскрывает покрытые волдырями ладони и показывает маковые цветы, увядшие и посиневшие от холода.
— Они не смогли выжить.
— Погоди… — бормочу я и кладу руку на цветы; они оживают, становятся сочными и красными. — Это и вы сможете делать, если захотите.
Девушка с надеждой смотрит на Ашу, но та качает головой.
— Это же ненадолго, — говорит она.
Забрав из рук девушки ожившие цветы, она швыряет их в кучу отбросов.
Я снова иду между ивами. Величественные ветви веером раскинулись над головой, но я не смотрю на них, погрузившись в размышления. Что за план строит Орден против меня? Могли ли они убить Вильгельмину Вьятт ради того, чтобы заставить ее молчать, и что за тайна была ей известна — тайна, за которую стоило ее убить? Как я могу управлять сферами, если те самые люди, которые и должны бы составить мой союз, не доверяют друг другу?
Даже то, что скоро я увижу Пиппу и остальных там, в Пограничных землях, не успокаивает меня. Им захочется танцевать. Играть в веселые игры. Творить из воздуха бальные наряды и плащи — из потрепанных гобеленов. А когда Фелисити и Пиппа оказываются рядом, все остальные для них перестают существовать. Их дружба — это нечто особенное. Я завидую их близости и ненавижу себя за это. Я не могу решить, что тут хуже — зависть или мелочность.
На тропе вдруг возникает маленький пыльный вихрь. Он несется с дробным стуком. Вихрь движется быстро, мне не убежать от него. Я пытаюсь спрятаться между стволами ив, но они растут слишком близко друг к другу, не протиснуться. Магия. Но что именно?.. Чем-то укрыться. Чем, чем, чем? Я не в силах думать. Иллюзия. Какая-нибудь иллюзия. Но какая? «Оглядись вокруг, Джемма. Что здесь есть?» Тропа. Небо. Пыль. Ивы. Ивовое дерево!
Он приближается.
«Прогони страх. Прогони. Прогони». Я чувствую, как во мне вскипает магия, и могу лишь надеяться, что она будет повиноваться. Я смотрю на свои руки и вижу ветви. Я это сделала. Я спряталась.
Всадник придерживает коня, а потом и вовсе останавливается. Я едва дышу от страха. Это Амар. На нем плащ из звериных шкур — и глаза зверей продолжают жить, — и шлем, сооруженный из человеческих черепов. Глаза Амара — черные дыры, и я с трудом подавляю крик. «Не забывай о своей цели, Джемма. Спокойно, спокойно…»
Конь Амара — какое-то сверхъестественное существо, с такими глазами, какие иногда бывают у Пиппы. Он фыркает и скалит зубы, пока Амар внимательно осматривает тропу.
— Я знаю, что ты здесь, — говорит он. — Я чую твою силу. Твою невинность.
Сердце у меня колотится сильнее, чем можно выдержать. С дерева на дерево перелетает ворона, и я пугаюсь, что она сумеет меня обнаружить. Но ворона летит к Амару и садится ему на плечо.
— Время близится. Опасайся рождения мая.
Амар ударяет лошадь пятками в бока и скачет дальше в облаке пыли.
Я остаюсь невидимой, пока не заканчиваю счет до ста, а потом несусь со всех ног к Пограничным землям.
Мне хочется рассказать подругам о Цирцее, но я боюсь. Как я могу признаться, что она до сих пор жива? Что я сама отправилась к ней за советом? Что я дала ей немного магии? Мне плохо становится при мысли о том, что я сделала, о том, как я рисковала. И чего ради? Ради какой-то глупости. Ради предупреждения, что я должна исследовать темные глубины собственной души, как будто сама Цирцея не была самой злобной душой, с какой только мне приходилось встречаться.
Когда я наконец добираюсь до замка и вижу своих подруг, смеющихся и играющих в догонялки, я заметно взбодряюсь. Встреча с Цирцеей была ошибкой, но больше я ничего такого не совершу. И я не пойду туда, пока не придет время вернуть магию и создать союз племен, до того дня, когда она навсегда покинет наш мир.
Глава 31
Мы просыпаемся сияющим воскресным утром, полным цвета и залитым пятнами мягкого света, который придает ландшафту краски, способные порадовать мистера Моне. После чудовищно скучной службы, проведенной полумертвым преподобным Уэйтом, миссис Найтуинг в награду за мученическое терпение предлагает подготовить школу Спенс к костюмированному балу. Мы все надеваем блузы для занятий живописью, засовываем в карманы кисти. На задней лужайке на многочисленных столах разостланы куски холста. Тут же стоят горшки с красками. Мисс Мак-Клити велит нам рисовать пасторальные сцены, достойные рая, чтобы можно было использовать их как декорации для бального представления. Но единственной картиной, приходящей мне на ум, оказывается резвящийся Пан в коротких штанах, тот самый, что висит в лондонском доме бабушки. Я отказываюсь копировать это чудовище, хотя идея принарядить его в корсет кажется весьма соблазнительной.
Фелисити уже погрузилась в работу. Ее кисть окунается то в один горшок, то в другой, и на холсте возникает замок; я улыбаюсь и добавляю к картине островерхие скалы Зимних земель, что виднеются за ним. Мисс Мак-Клити ходит от стола к столу, заложив руки за спину. Она вносит исправления собственной кистью, кладя мазок то тут, то там, добавляя где цветок, где еще какую-то деталь. Меня это раздражает, и мне хочется нарисовать на лице Мак-Клити усы.
— Что это такое?
Мисс Мак-Клити хмурится, рассматривая возникающую на нашем холсте картину Пограничных земель.
— Это из волшебной сказки, — отвечает Фелисити.
И добавляет немного пурпура к ягодам на дереве.
— Волшебные сказки бывают иной раз весьма вероломны. Как заканчивается эта?
Фелисити вызывающе улыбается.
— Разумеется, у нее счастливый конец.
— Выглядит несколько мрачновато.
Мисс Мак-Клити хватается за кисть и наносит несколько розовато-оранжевых пятен на изображенное мной далекое, бурлящее серыми тучами небо Зимних земель. Лучше от этого не становится; получается просто грязноватая мешанина красок.
— Вот так, — говорит мисс Мак-Клити. — Продолжайте.
— Чудовище, — бормочет Фелисити себе под нос. — Обещай, что не дашь ей ни капли магии, Джемма!
— Да я не стану делиться с ней магией даже под угрозой смерти! — клянусь я.
Днем приходят цыганки с корзинами варенья и прочих сладостей. Мы намазываем варенье на хлеб, не заботясь о том, что наши руки перепачканы красками. Мисс Мак-Клити спрашивает, нельзя ли нанять кого-то из цыган, чтобы нарубить дров, и вскоре приходит Картик, и сердце у меня подпрыгивает. Картик снимает куртку, закатывает рукава рубашки до локтей и берется за топор.
Мисс Мак-Клити оставляет нас, чтобы пойти проверить, как идут дела в восточном крыле, и я ускользаю от всех, спеша туда, где работает Картик. Рубашка у него промокла от пота и прилипла к телу. Я предлагаю ему воды. Он оглядывается на Мак-Клити, которая совершенно не обращает на нас внимания. И лишь потом пьет воду и вытирает лоб тыльной стороной ладони.
— Спасибо, — говорит он, улыбаясь волнующей улыбкой.
— Что смешного? — спрашиваю я.
— Я вспомнил самый странный из своих снов, — говорит он и потирает большим пальцем нижнюю губу.
Я заливаюсь краской с головы до ног, по спине бегут мурашки.
— Ну, — говорю я, сжимая кувшин с водой, — это ведь был просто сон.
— Если помнишь, я верю в сны, — возражает Картик, глядя на меня так, что мне приходится изо всех сил отводить глаза, чтобы не наброситься на него с поцелуями.
— Я… мне нужно поговорить с тобой об одном очень важном деле, — говорю я. — В Лондоне я встретилась с мистером Фоулсоном. Нас пригласили на ужин в общество Гиппократа. И он ждал меня там, снаружи.