[65] Он открыл две банки и протянул одну отцу.
Я сел за руль. Отец перебрался на переднее сиденье, а Уит сел назад и принялся подсчитывать в блокноте средний расход топлива на милю пути.
— Вот что я скажу вам, джентльмены, — объявил он, закончив подсчеты. — Количество топлива на одну человеческую единицу в этой поездке начинает меня беспокоить. Получается, что мы просто льем бензин на шоссе.
— Не понимаю, о чем ты говоришь, — отозвался отец.
— Короче, дальше будет так: никакого отопления по утрам и никакого охлаждения по дням. Кондиционер отключить. И никакого радио. Наша цель — добраться до Калифорнии, заправившись всего десять раз!
— Я могу умереть пораньше, если ты этого добиваешься, — сказал отец.
— Не смешно, — ответил Уит.
— Радио не расходует бензин, — вмешался я.
— Ну, раз радио не будет, — сказал отец, — то тебе придется рассказывать нам истории. Мне скучно так ехать. Мои нейротрансмиттеры бастуют.
— Это всего лишь первый день путешествия, джентльмены. Сплотите ряды! — призвал нас Уит.
— Рассказывай истории! — потребовал отец.
— Но только не про космос, — добавил я, плавно поворачивая руль.
— Никаких историй про межгалактическую мастурбацию, — подтвердил отец.
На его лице появилось подобие улыбки. Скорость бодрила нас всех.
— Ну, ребята, вы мне задали задачку, — сказал Уит.
— Давай-давай, — подначивал его отец, — трави байки!
Уит попытался сконцентрироваться. Он уставился куда-то на горизонт и спросил:
— Я вам рассказывал, как мы с Нэнси провели медовый месяц?
— Нет, — ответил отец.
— Ну, слушайте. Мы отправились в Аризону на машине — вот как сейчас. Взяли напрокат здоровенный дом на колесах — ох, сколько бензина эта штука жрала, мать ити, — и покатили по стране. Ну там индейские деревеньки и разные пуэбло. Нэнси накупила у беззубого навахо украшений вроде тех, которые любит Синтия. Сексом мы занимались повсеместно, как-то раз даже в общественном парке. В штате Нью-Мексико я мыл ей голову в ванне на львиных лапах, это был настоящий ёперный театр! Короче, я чувствовал себя гребаным королем!
Путешествие подействовало на Уита расслабляющим образом: теперь он ругался и богохульствовал без всякого стеснения.
— Послесвадебное блаженство, — заключил отец.
— И вот добрались мы до Большого каньона, вылезли из машины и поглядели на него минут пять. Ну, ёперный театр! Знаете, что я увидел?
— Что?
— Декорацию для кино. Плоскую, как блин. Ну, если посмотреть вниз, там было видно еще несколько ослов, не отрицаю. Но все остальное — просто кино. Утром мы потрахались в гостинице, потом выглядываю я в окно — мать ити! А окно-то выходит прямо на каньон. Стало быть, мы трахались прямо над пропастью. Обрыв в девятьсот футов, и кактусы там растут. Ну, потом мы отправились в Тасон, штат Аризона, на самолетное кладбище…
— Куда? — не понял я.
— Там авиабаза, а на ней кладбище для железных птиц, — пояснил Уит.
— Ты хочешь сказать, что вы в медовый месяц поехали смотреть кладбище для самолетов? — спросил я.
— Точно так. И чего там только не было! Старые истребители и бомбардировщики. ДС-10,[66] Б-52,[67] международные лайнеры — КАНТАСы,[68] Тайские авиалинии и так далее и тому подобное. — Уит рассказывал все громче, он словно хвастался своими победами. — Ну, я там побазарил, договорился, и нас повезли на военном джипе на экскурсию, смотреть железных птиц. Я люблю это дело: турбины, крылья, задранные носы бомбардировщиков, ну, вы понимаете. Паренек рассказал нам, как они берегут самолеты от порчи, хотя там в пустыне ничего не ржавеет, ты прикидываешь. Ну и я держу Нэнси за руку и счастлив как младенец. Ей-то, наверное, сразу поскучнело, но она пока не подавала виду, поскольку нашему браку исполнилась всего неделя. И тут подъезжаем мы к здоровой машине, на вид пассажирской, семьсот сорок какой-то «боинг». Смотрю, мать ити: у него на носу — президентская печать. Спрашиваю гида — да, говорит, правильно, перед вами самолет президента Никсона. Не «президентский самолет», а самолет президента. Президентским его называют, только если на борту находится президент, врубаетесь? Ну, я думаю, как бы заглянуть ему внутрь? Спрашиваю парня. Пожалуйста, говорит. Ну, он знал, что я послужил родине там, наверху, поэтому и пустил.
— Пустил вас в президентский самолет? — ахнул я.
— В самолет президента. На экскурсию. Ну, я, конечно, первым делом ломанулся в кабину, уселся, потрогал все ручки. И вот сижу я там, смотрю на циферблаты и стрелки и чувствую — стоит.
— Самолет? А как же он мог полететь? — удивился отец.
— Папа, он имеет в виду — у него в штанах стоит.
— А, вот в чем дело! А то из контекста непонятно.
— Ну, вы понимаете: вокруг самолеты, воздух пустыни, индейские деревни, медовый месяц… Честно говоря, у меня там все время стоял. И чем чаще мы с Нэнси кувыркались, тем лучше он стоял.
— Понимаю, — сказал отец.
— Экскурсовод с нами не пошел, остался покурить в джипе. А я выхожу из кабины и иду по самолету искать Нэнси. А там все сохранилось: берберский ковер, например, тоже с президентской нашлепкой. Отсеки для разных министров, подлокотники из красного дерева, кресла шириной с кровать, да еще и вращаются. И вот я вижу: сидит моя Нэнси в президентском кресле.
— В президентском?
— Ну да… то есть в кресле президента! — поправился Уит.
— Никсона, — добавил отец.
— Волосы у нее от жары и сухого воздуха совсем распрямились. Сидит и вращается в кресле, как, знаешь, королева студенческого бала у стойки бара. Я к ней подхожу, спрашиваю: «А ты знаешь, чье это кресло?» — а она отвечает: «Без понятия». Я-то сразу догадался, потому что оно здоровое, как трон, больше всех остальных, и рядом красный телефон. Тут я обращаюсь к своей молодой жене с такой речью: «Нэнси, ты самая сексуальная штучка на этом кладбище». А она за такие слова пытается заехать мне по морде. И тут мне в голову приходит одна интересная мысль. Такая интересная, мать ити, что никак нельзя от нее отказаться. Становлюсь я прямо напротив Нэнси, упираю руки в боки и всем своим видом выражаю надежду…
— На что надежду? — не понял отец.
— Папа, он захотел орального секса, — объяснил я.
— Ну, я же говорю: нашему браку всего неделя, — продолжал Уит, — так что все еще очень романтично, и не могу я взять и просто попросить ее. Поэтому я просто стою и смотрю в окно — на песок и на блескучие самолеты. И начинаю думать о хорошем, как нас учили перед полетом: если начнется депрессия, думайте о вкусной жратве, или вспомните, как купили свою первую машину, или представьте, что команда из вашего родного города выиграла «Супербоул». Жду так целую вечность и даже начинаю мысленно ее упрашивать: «Нэнси, да расстегни ты эту ширинку, мать ити! Ты что, не врубаешься?» И тут она заговорила.
— И что сказала? — спросил я.
— Говорит мне таким голоском: «Помню, когда Никсону объявили импичмент, я упала с лестницы и сломала лодыжку. Уит, милый, ты представляешь, какое совпадение?» Ну, ёперный театр, а? Такой облом… А дальше слышу — завелся мотор джипа, и я командую Нэнси на выход. А когда она вышла, я сам плюхнулся в кресло этого сукина сына. И представил, как он летит в этом кресле, пересекая часовые пояса, весь такой элегантный, сукин сын. Повертелся немного в его кресле. И тут вдруг понял, что Нэнси меня обязательно бросит. И что все это уже не повторится. В общем, понял я, братцы, что мы с ней женаты.
Я посмотрел на Уита в зеркало заднего вида. Он глядел в окно на проносившиеся мимо сжатые пшеничные поля штата Небраска.
После этого рассказа мы ехали несколько часов в полном молчании. Вдоль дороги попадались березы, сосны, каштаны, а когда они заканчивались, мы видели совершенно пустые поля, иногда заброшенные и заросшие травой.
Для первой ночевки отец выбрал гостиницу, в которой садовая мебель была свалена в бассейн, балконы, казалось, держались на честном слове, а на темно-коричневом ковре виднелись пятна. В нашем номере воняло прелыми полотенцами. На ночь я дал отцу таблетки: выложил перед ним в линию литиево-синюю, тепло-розовую и безопасно-желтую. Он принял их, даже не запив водой: просто заглотил между двумя кусками пиццы. Пока не шел сон, я заучивал лежавшую в номере гидеоновскую Библию.[69] Нам с отцом досталась одна кровать. Он неподвижно лежал на спине. Слышался только хриплый звук, когда он выдыхал, и чувствовалось напряжение в его позе. Я ощущал время, но не физическое и не гибкое психологическое время, которое могло идти быстрее или медленнее, а конечное время дней и часов: я каким-то образом почувствовал количество ударов, которое произведет сердце каждого из нас за жизнь. Дыхание Уита временами переходило в неровный храп.
Отец вдруг заговорил, не открывая глаз:
— Скажи, ты ведь тогда знал ответ?
— Когда — тогда? — спросил я.
— В седьмом классе. Ответ на вопрос об Эйнштейне.
Он говорил о школьной викторине, причем так, словно она происходила сегодня утром. Мне сразу стало холодно.
— Да, знал.
— Я так всегда и думал. Ты это сделал, чтобы мне отомстить?
— Нет.
— А зачем тогда?
— Ну хорошо, в каком-то смысле — чтобы отомстить. Но главное — я не хотел больше сидеть с тобой на кухне и чертить синусоиды. Извини, пожалуйста. Мне хотелось, чтобы ты мог мною гордиться, но я ненавидел, когда на меня давят. Мне казалось, ты все это понимаешь.
— Но мышление… Его же надо приручать, тренировать! — заговорил он неожиданно пылко.
— Отец, ты не такой, как все. И должен это понимать. Я не гений, даже сейчас. Я просто парень, который запоминает вещи, потому что ему треснули по голове и тепе