– А что надо было?! – завопила Катька. Осеклась, испуганно прислушалась к ровному пятиголосному храпу из комнаты. Но громоподобные раскаты не смолкали, и Катька продолжила яростным шепотом: – Что надо было? Над душой у нее стоять и ныть: «Нет, я вижу, что у тебя все плохо? Нет, расскажи мне, что с тобой?!» Да послала бы она тебя на три буквы и права была бы! Не желала она свою жизнь с нами обсуждать, не желала, и все! Зачем мы ей только нужны были, можешь ты объяснить?!
– Знаешь… – я помолчала. – По-моему, она и без нас обошлась бы прекрасно. Это мы без нее – никак. А она – запросто. И без нас, и без матери, и без Беса. И без Барсадзе тоже. Только Тони ей был нужен. И фламенко.
– Ну тебя, Нинка, – прошептала Катька. – Так не бывает.
Я молчала, глядя на сыплющий за окном снег. В свете фонаря густые хлопья казались черными. Фонарь за окном замигал и погас. Пора было отправляться спать.
Утром заверещал телефон. Я с закрытыми глазами дотянулась до трубки:
– Яшка, черт… Который час?
– Полдвенадцатого! – рявкнула трубка. – Мне самому прийти тебя из кровати выдернуть?! Тетеря сонная!
– Сам ты тетеря… Сейчас встаю.
Взглянув на будильник, я убедилась, что возмущение Яшки вполне закономерно. Шел двенадцатый час. Комната была залита солнцем. Бабуля ушла в школу, и в квартире стояла восхитительная тишина. При мысли о том, что сегодня налоговой инспекции придется обходиться без меня, на душе стало просто замечательно. Все-таки хорошая вещь – отгулы. Вот если бы еще не надо было тащиться в монастырь… Ну что мы сможем там предпринять? Выстроить всех монахов в ряд и каждому предъявить фотокарточку Ванды для опознания? Бред… Но я догадывалась, что убедить в последнем Беса будет очень нелегко.
Яшка зазвонил в дверь через пятнадцать минут, когда я одевалась в ванной.
– Заходи, открыто! Возьми там на кухне котлету!
– Некогда, – благородно отказался он. – Да живее давай, клуша вареная! До ночи тебя дожидаться?
Судя по всему, настроение Беса со вчерашнего дня не изменилось. Доводить его до греха было ни к чему, я постаралась завершить туалет с максимальной скоростью, в результате чего длинная шерстяная юбка оказалась надетой навыворот. Я заметила это уже на пороге. Пришлось возвращаться и под возобновившуюся мелкобесовскую ругань исправлять неувязку.
На улице Яшка понемногу перестал бурчать и в знак особой милости даже предложил мне сигарету. День стоял чудесный, снег сверкал на солнце и звонко скрипел под ногами. «Букашку» Бес брать не стал: до монастыря было рукой подать. Я очень надеялась, что за ночь Яшка продумает план операции «Монастырь» и мне не придется брать инициативу на себя. Однако, судя по молчанию и глубокомысленному виду Беса, никаких соображений на сей счет у него не было.
У стен монастыря царили шум и веселье – детвора летала на санках. Среди мальчишек почти половина была приютских, в одинаковых серых пальтишках. Некоторое время мы наблюдали за ними. Если не считать «форменной» одежды, беспризорники ничем не отличались от местных: так же орали, толкались, так же пронзительно делили салазки и ставили друг другу подножки, с таким же удовольствием опрокидывали пищащих девчонок в сугробы. Я рассматривала их, старательно оттягивая момент входа в монастырь. В голову не лезло ничего путного.
К кому подойти? Как обратиться? Какими словами начать расспросы, если даже не знаешь, что Ванда могла делать в монастыре? Наверное, нас и слушать никто не станет… С некоторым беспокойством я покосилась на Беса. Вот кому совсем не место в духовной обители.
– Ты хоть в церкви был когда-нибудь? – спросила я.
– Был один раз, – подумав с минуту, сказал Яшка. – Летом, когда Колю Резаного отпевали. Скукота смертная, дышать нечем. Курить не дают. Часу с пацанами не выдержали, пошли в машину пиво пить.
Час от часу не легче… Я нервно предупредила:
– Ты только рта там не открывай.
– А ты из меня валенка не делай! – огрызнулся Бес. – Надо будет – открою. Не пальцем деланный.
Возражений на последний довод у меня не нашлось. Вздохнув, я зашагала к воротам. Бес тронулся следом. Я слышала его тяжелое топанье за спиной. Внезапно оно резко прекратилось. Я удивленно обернулась:
– Ты где там? Заснул?
– Гляди, – хрипло сказал Бес. Я повернулась в указанном направлении.
По тротуару чинно, в колонне по два, двигались приютские. В отличие от тех, которые носились на картонках по склонам рва, эти были совсем маленькие: лет по пять-шесть. Их сопровождал молодой монашек в синей спортивной куртке поверх рясы. Из-под иноческого одеяния выглядывали совсем уж легкомысленные кроссовки.
– Чего ты, Яшка? Монах как монах. И не холодно ему в кроссовках…
– Ты на шелупонь погляди, – изменившимся голосом сказал Яшка. – Варежки…
Я присмотрелась… и тут мне сразу стало понятно. На фоне серых пальтишек приютских яркими пятнышками выделялись рукавички – синие, красные, желтые, с пестрыми узорами и кисточками. Точь-в-точь такая же лежала в ящике Ванды – недовязанная, с воткнутыми в нее спицами. Я чмокнула Яшку в щеку и, оставив его осмысливать этот факт, помчалась за колонной ребятишек, уже входящей в ворота. На бегу я вспомнила о том, что понятия не имею, как обращаться к людям духовного звания. Ваше благородие? Не то… Ваше святейшество? Тоже не годится…
– Молодой человек! Извините, пожалуйста, будьте любезны!..
«Молодой человек» наступил на рясу, споткнулся и изумленно уставился на меня. У него были такие огромные синие глазищи, что на секунду я забыла обо всем. Господи! Дает же бог такое сокровище!
– Я слушаю вас. – Голос монашка был несколько удивленным. Беспризорники остановились и во все глаза уставились на меня.
– Простите… Извините, пожалуйста! – выпалила я, задыхаясь от бега. – Мне нужно поговорить с вами!
– Со мной? – Небесные глаза стали еще больше. – П-п-пожалуйста… Коля, веди всех в трапезную!
Мальчишка с умной хитроватой рожицей не без удовольствия возглавил колонну. Мы с монашком слегка отстали. Он вопросительно и немного смущенно взглянул на меня. Мельком я отметила, что «святейшество» примерно одних лет со мной. Если не моложе.
– Пожалуйста, говорите. – Он смотрел на меня участливо, как на идиотку.
– Видите ли, варежки… на ваших детишках… – промямлила я. – Такие вязала одна моя подруга. А десять дней назад она пропала.
– Ванда пропала?
Рот у меня открылся сам собой. Я во все глаза смотрела на встревоженное лицо монаха и не могла выдавить ни слова. Выручил Яшка, ловко вклинившийся между нами.
– Ты что, ее знаешь? – грубо спросил он.
– Конечно, знаю, – улыбнулся ему монашек. – Она часто бывала здесь.
– Ну так рассказывай, ты… Как тебя звать?
– Сергей.
– И… все? – усомнился Яшка. – Ты что – не поп?
– Я еще даже не монах, – снова показал белые зубы Сергей. – Пока что послушник, готовлюсь к постригу.
Яшка пробормотал сквозь зубы что-то про хрен и редьку. За спиной Сергея я показала ему кулак. Втроем мы пошли к опутанному строительными лесами зданию церкви.
Внутренний двор монастыря меньше всего напоминал божью обитель. Повсюду виднелись штабеля бревен и досок, строительный мусор, горы цемента и кирпичей, кое-как прикрытые от снега брезентом. Возле них суетились рабочие и монахи. В отдаленном углу, у стены, раздавался смех и вопли: группа приютских сражалась в снежки.
– Монастырь пока не действует, – на ходу объяснял Сергей. – Работы еще много, а денег мало. На то, что дала мэрия, открыли приют, но уже и его держать почти что не на что.
– Оно и видно, – пробурчал Яшка, проигнорировав мой тычок в бок. – Ваша голота уже по барахолке шлендрает. Как где что плохо лежит – через полминуты нету…
– Быть не может, – огорчился Сергей. – Мы стараемся не допускать…
– Угу… Спросились они тебя.
– Сергей, а что это за церковь? – торопливо спросила я.
– Храм Рождества Богородицы Спиридоньевского подворья, – отрапортовал монашек с такой гордостью, словно это ободранное уродливое сооружение с кое-как залатанным куполом и облупившимися стенами было его фамильной резиденцией. – Здание тринадцатого века! Конечно, сильно испорчено, многого нельзя вернуть. Но сохранились фрески Даниила Черного, товарища по артели Андрея Рублева. Сейчас над ними работают наши ребята-реставраторы. Пожалуйста, заходите.
Внутри церкви было пусто и гулко. Наверху, под самым куполом, были проложены леса, и на них копошились человеческие фигурки. Часть стен уже была отреставрирована, и с нее на нас неприязненно смотрели темные лики святых. Я поправила на голове платок, толкнула Яшку:
– Кепку сними…
Сергей огляделся по сторонам, задрал голову, крикнул:
– Миша! Слезай!
Одна из фигурок помахала ему рукой и неторопливо начала спускаться. Вскоре перед нами стоял толстоватый увалень лет двадцати восьми с перепачканным красками лицом. Из-под огромных очков близоруко щурились темные глаза. Он был похож на разбуженного среди зимы медвежонка, и я невольно ужаснулась: как он не боится ползать по лесам на такой высоте?
– Здравствуйте, – удивленно сказал он. Посмотрел на Сергея: – Что случилось?
Сергей представил нас, добавив:
– Это друзья Ванды. Она пропала.
– Пропала? – растерянно переспросил Миша. – Куда пропала?
– Да знали бы куда, здесь бы не торчали! – взорвался Яшка. – Что она тут у вас делала, говори!
– Не ори, – мирно посоветовал Сергей, кладя на плечо Беса руку. – Здесь храм божий…
Яшка сердито фыркнул, умолк. Миша изумленно рассматривал нас из-под очков. Затем застенчиво предложил:
– Если хотите, пойдемте ко мне. Здесь холодно разговаривать.
Я кивнула, и Миша, забавно переваливаясь, потопал к выходу из церкви.
Через несколько минут мы оказались в небольшой теплой пристройке монастыря. Миша помог мне снять дубленку, аккуратно повесил ее на торчащий из стены гвоздь и показал на табуретки. Под Яшкой хрупкая конструкция угрожающе затрещала, и Бес поспешил переместиться на фанерный ящик у стены. В углу топилась чугунная печка-буржуйка. Повсюду – на деревянном, покрытом клеенкой столе, на застланных полосатым одеялом нарах, на шкафу, полках, подоконниках – лежали книги. Присмотревшись к ним, я поняла, откуда Ванда брала свою иконописную литературу. Здесь было то же самое: «Каноны новгородской живописи», «Иконопись на Руси», «Творчество Андрея Рублева»… У окна стоял сбитый из реек мольберт, на котором была укреплена доска. Я подошла взглянуть. Незаконченная икона Спаса.