– Георгий Зурабович… Вы его убьете?
Барсадзе коротко взглянул на меня. С минуту честно подумал (я за это время успела вспотеть). Затем с явным сожалением сказал:
– Нет. Ванда бы не хотела…
Слова Барса немного успокоили меня. Убедив себя в том, что на предполагаемое место преступления умные люди не берут с собой молодых женщин (Барсадзе, несомненно, был умен), я облегченно вздохнула и выглянула в окно. Снег валил, как пух из вспоротой перины, но я все же исхитрилась разглядеть в белом крошеве неоновую рекламу кока-колы и мартини, очертания многоголовой церквушки и освещенную афишу театра с огромными буквами: «Мастер и Маргарита». Так. Таганка.
Барсадзе свернул с улицы в темную подворотню. Немного поплутал по дворам, высветил фарами штабеля помойки, гаражи, детскую площадку, завернул за угол и остановился перед черным подъездом. Вышел первым и открыл для меня дверцу. Я выбралась из «БМВ», отворачиваясь от бьющего в глаза снега.
К Барсадзе, отделившись от тени подъезда, подошел человек в кожаной куртке. Я узнала его – это был мальчишка-шофер, два раза возивший меня. Он вполголоса заговорил было по-грузински, но Барс, остановив его коротким жестом, указал в мою сторону. Парень удивленно посмотрел на меня, пожал плечами и продолжил по-русски:
– Никуда не выходит. К нему тоже никто не приходил. Хозяйка уходила утром на три часа, потом вернулась. Сейчас ее тоже нет, вышла с сумкой. Наверное, в магазине.
Барсадзе кивнул, быстро зашагал к дому. Я побежала следом. «Хозяйка?..» – мелькнуло в голове. Но обдумывать услышанное было некогда: высокая фигура уже скрылась в подъезде.
На площадке второго этажа Барс нажал на звонок. Отчетливо слышались дребезжащие звуки в недрах квартиры. Затем – тишина. Минута. Другая. Осторожные шаги.
– Кто там? – спросил испуганный голос. Я узнала Тони и отчаянно посмотрела на Барса. Тот, в свою очередь, чуть слышно сказал:
– Ответьте вы…
Вот это да!.. Несколько секунд я палила Барса взглядом, готовая убить этого бандита, подставившего меня в последний момент. Но нужно было что-то делать, и я, приблизившись к двери, официальным голосом сказала первое, пришедшее на ум:
– Немедленно откройте, налоговая инспекция!
– О, чеми деда[4]… – тихо ужаснулся Барс. Но произошло удивительное: дверь приотворилась. Правда, цепочка осталась неснятой, но остановить Барсадзе это уже не могло. Он лишь слегка, без видимого усилия, нажал плечом, – и цепочка лопнула.
В квартире не горел свет. Темная фигура метнулась из коридора – прочь от нас. Барс полетел следом, из комнаты послышался грохот, крик Тони: «Но! Пор фавор, но!» Я кинулась было туда, но за спиной у меня хлопнула дверь. Я повернулась. Передо мной, в своем черном длинном пальто, с сумкой в руках стояла Стелла Суарес.
– Ты?.. – изумленно спросила она.
– Вы?! – в свою очередь ахнула я. Стелла, не ответив, резко отвернулась от меня и помчалась в комнату, откуда доносилось яростное рычание и истошные крики.
Барсадзе стоял к нам спиной, и его действий я не видела. Стелла не стала дожидаться прояснения картины и с воплем: «Ихо де пута!» – ударила Барса по голове своей сумкой. Судя по звуку, в ней были консервы. Моя догадка тут же подтвердилась: по полу с грохотом покатились банки.
– Вах! – удивленно сказал Барсадзе. Повернулся, осторожно взял из рук Суарес сумку, положил ее на стол и отошел к стене. Я сделала единственное разумное в данной ситуации – зажгла свет. Лампа под красным абажуром осветила небольшую комнату с ковром на одной стене и репродукцией Веласкеса – на другой, вытертым паркетом, дряхлой мебелью и развесистым фикусом в углу. На подоконнике лежало несколько книг, стояла полная окурков пепельница, туфли на высоком каблуке и бутылка какого-то вина. У окна, вжавшись спиной в батарею, сидел Тони. По его лицу, искаженному страхом, бежала кровь.
Я кинулась к Барсадзе:
– Георгий Зурабович, вы как?
– Спасибо, ничего, – вежливо сказал Барс, ощупывая потенциальную шишку. Взглянув на Стеллу, он поднял ладони вверх, давая понять, что Моралесу больше ничего не грозит. Но Суарес уже стояла у окна, загораживая собой Тони, и бешено кричала в лицо Барса:
– Скотина! Скотина! Скотина! Не смей прикасаться к нему! Я тебя убью!
Ее перекошенное лицо с оскаленными зубами и выкаченными глазами напоминало маску из фильма ужасов. Черные волосы, выбившись из узла, упали на плечи, скрючившиеся пальцы напоминали когти.
– Калбатоно[5]… – начал Барс, шагнув вперед. Этого ему делать не следовало: в тот же миг Суарес бросилась на него, как взбесившаяся кошка, и от ее пронзительного вопля задрожал хрусталь в шкафу. Барсу пришлось перехватить ее руки, остановив их на безопасном расстоянии от своей физиономии, и, отворачиваясь от лязгающих перед его носом зубов, мирно объяснить:
– Я его не трогал, уважаемая. Он сам упал и ударился…
Стелла с силой вырвалась из рук Барса. Всем телом повернулась к Тони. Тот, нервно всхлипывая, еще вытирал кровь с лица. Поймав взгляд Суарес, вялым жестом указал на край подоконника, о который, по всей видимости, ударился, падая. На лице Стеллы появилось озадаченное выражение. С минуту она переводила воспаленный взгляд с Тони на меня и с меня на Барса. Затем устало махнула рукой, начала было снимать пальто, но, избавившись лишь от одного рукава, неловко, боком осела на стул, закрыла лицо руками и заплакала.
Я ушла в прихожую, чтобы раздеться. Что-то подсказывало мне, что мы задержимся здесь надолго. Моя дубленка была вся в снегу. Я, как могла, отряхнула ее на лестничной клетке, повесила на вешалку. Курить хотелось страшно, и я взяла из сумки пачку сигарет.
Когда я вернулась, мизансцена уже изменилась. Стелла больше не плакала, хотя глаза ее были красными и мокрыми, а растрепанные волосы налипали на щеки. Пальто она так и не сняла. Барсадзе поместился напротив нее за столом и выглядел, как всегда, невозмутимым. Тони по-прежнему сидел у батареи, уткнувшись головой в колени. Ни Стелла, ни Барс не обращали на него внимания, о чем-то негромко говоря. Подойдя, я прислушалась.
– … и что я должна была делать, по-вашему? – Стелла резко смахнула волосы с лица, зашарила по столу в поисках сигарет. Я подсунула ей под руку свою пачку, и Суарес машинально вытащила одну. – Когда он мне рассказал обо всем, я чуть не умерла со страха! Ввязаться в такое! Я, конечно, видела, понимала, что происходит… И знала: будет что-то подобное! Еще когда он только появился в Москве – знала!
Тони с пола подал какую-то робкую реплику по-испански, но яростный поток брани Суарес заставил его замолчать.
– Я всегда говорила Пресьосе: «Ты ему много позволяешь! – едва переведя дыхание, продолжила Стелла. – Ты распустила мужа, распустила любовника, распустила родню – и сына ты тоже распустишь!» Но она же не слушала, никого никогда не слушала! И сделала из сына – вот что! Уже в шесть лет он знал, что ему все разрешено! Что его желания – закон для всех! И – вот… А Пресьоса, эта овца, ни о чем не думала! Ему надо было убить человека, чтобы она испугалась!
– Тони?.. – ахнула я. Моралес не поднял головы. Я увидела, как дрогнули его плечи.
– В восемнадцать лет, – отчеканила Суарес, метнув на племянника полный отвращения взгляд. – В Морон-де-ла-Фронтера, в баре. Не поделили девчонок. Потом говорил, что не хотел убивать, но какая уж тут разница? Драка была большая, но все видели, кто ударил ножом. До полиции не дошло – цыгане не любят впутывать власть в свои дела. Тот парень тоже был цыганом. Его братья поклялись отомстить. Пресьоса перепугалась и позвонила мне в Москву. Она – моя сестра, я не могла отказать. Я сказала: «Присылай его сюда».
Барсадзе медленно кивнул головой. Дождался, пока Стелла возьмет в рот сигарету, дал ей прикурить. Та несколько раз судорожно затянулась, поперхнулась дымом, закашлялась.
– О, черт возьми… Carrajo. Ну вот… Здесь ему сначала было плохо – чужая страна, по-испански никто не говорит, холод, грязь. Закатывал мне истерики, кричал, что плюнет на все и вернется в Андалузию, грозился вскрыть вены… Спасибо, появилась Ванда. Наверно, мне надо было ее предупредить. Но мне показалось – Антонио изменится… Сначала все было хорошо – он работал, почти не пил, кажется, влюбился по-настоящему… Я молчала. Я не думала… Я… Я любила Ванду, я очень ее любила, это правда! – вдруг горестно вырвалось у нее. Стелла бросила сигарету в пепельницу, снова заплакала.
Барсадзе, нахмурившись, ждал. Стоя у стены, я видела его потемневшее лицо.
– Перед тем как… это случилось, мы не общались почти год. Антонио ушел из ансамбля, заявил, что проживет и без меня, что ему ничего не нужно. У меня тоже лопнуло терпение. В конце концов, ему уже было двадцать шесть, и к России он привык. Я, конечно, видела, что у него за друзья, понимала, что он сидит на наркотиках… Но что я должна была делать?! У меня была работа, ансамбль, четыре профессиональные пары, мы должны были лететь в Америку! Нужно было бросить все и бегать за этим мерзавцем? Упрашивать его не ломать свою жизнь?!
– Тебя никто не просил! – крикнул Тони. Его голос прозвучал неожиданно, я вздрогнула, обернулась. Лицо Моралеса было бледным, напряженным. На шее часто колотилась сизая жилка.
– Замолчи, – не глядя на него, сказал Барс. Голос прозвучал тихо, но мурашки по спине побежали даже у меня. Тони невольно отодвинулся к стене, снова затих.
– Я послала к черту и его, и Пресьосу, – сдавленно сказала Суарес. – Но когда ко мне на репетицию пришли эти девочки – испугалась. По чести сказать, я решила, что он убил Ванду. Он – мог… Особенно если не получил дозы перед этим. Всю ночь я прозвонила ему, утром помчалась к нему домой, подъезжаю – а эти уже там!
«Эти» явно предназначалось мне. Я вспомнила зимнее утро неделю назад, когда мы с Бесом подъехали к дому Моралеса. Опоздай мы на пару минут – и кто знает, как развивались бы события. На ум пришел разговор Моралеса и Стеллы, подслушанный мной тогда в прихожей. Тихий, спокойный разговор на испанском, так отличающийся от громов и молний, потрясающих квартиру за полчаса до этого. Тогда мне и в голову не могло прийти, что Суарес разыгрывает спектакль.