Ее улыбка становится немного грустной, и она откладывает вилку.
– Я так делала, когда был жив твой дедушка. Но, похоже, общение стало чересчур обременительным. У меня просто сердце к этому больше не лежит.
– О, – выдыхаю я. – Прости. Мне не следовало поднимать эту тему.
– Ерунда. И кто знает, может, теперь, когда ты появилась в моей жизни, я снова найду в себе ту искру. Я бы с удовольствием показала тебе, какой красивой может быть вечеринка в саду в конце лета.
– Я никогда раньше не бывала на таких, – говорю я ей. – Я бы даже не знала, что делать.
– Уверена, ты бы прекрасно справилась, – твердо заявляет она. – И теперь я определенно хочу устроить вечеринку.
За едой разговор протекает легко. Она спрашивает о моих занятиях, и я ловлю себя на том, что говорю о них с большей открытостью, чем когда-либо прежде.
Мисти никогда не хотела слушать о том, что я изучаю. По ее мнению, учеба была всего лишь тем, что отвлекало меня от работы. Когда я решила подать заявление в колледж, она назвала это пустой тратой времени, и мне пришлось буквально прятать деньги, которые удалось скопить на оплату вступительных взносов.
Как только убирают посуду, одна из официанток приносит чизкейк, покрытый свежей клубникой и взбитыми сливками. Она отрезает для каждой из нас щедрые ломтики, и я наслаждаюсь каждым кусочком.
– Возьми немного домой, – говорит Оливия, когда мы заканчиваем. – Иначе я просто съем все это, а в моем возрасте такое противопоказано.
– Ты вовсе не старая, – отвечаю я ей, но беру упакованную коробочку, которую мне протягивают.
Оливия провожает меня до входной двери и, прежде чем я ухожу, заключает в объятия.
– Веди осторожно, – говорит она. – Напиши мне, как доберешься домой.
– Конечно, – обещаю я.
Моя квартира находится в нескольких милях к востоку от особняка Оливии, ближе к центру города, но мне нравятся поездки на машине. Я решаю ехать по грунтовым дорогам, а не плестись по автостраде. Как только я опускаю стекло и включаю музыку погромче, то сразу же начинаю подумывать о том, чтобы наброситься на оставшийся чизкейк, когда вернусь домой.
Я напеваю песню Бейонсе, подъезжая к светофору, но, когда смотрю в окно, звуки застревают в горле.
О, господи.
Сначала я думаю, будто мне это мерещится, но даже после того, как моргаю, картина передо мной не меняется.
На скамейке на ближайшей автобусной остановке растянулась Мисти. Моя приемная мать в полуобморочном состоянии, сгорбленная, одинокая.
Кто-то позади меня сигналит, и я подпрыгиваю от неожиданности. Затем поднимаю глаза и обнаруживаю, что, пока я отвлекалась, загорелся зеленый свет.
– Это не твоя проблема, Уиллоу, – бормочу я себе под нос, снимая ногу с тормоза и проезжая перекресток. – Она больше не твоя проблема. Ты столько раз спасала ее, и ради чего? Чтобы она обкрадывала тебя, лгала и обращалась с тобой как с грязью. Тебе это больше не нужно.
Пальцы крепче сжимают руль, а тихий голосок в голове шепчет: «Но она все равно твоя мама».
Ненавижу это. Ненавижу то, что не могу проигнорировать эту ситуацию. Что не могу проигнорировать ее.
Она, скорее всего, не стала бы помогать мне, окажись я в такой ситуации, но я не могу просто оставить ее на этой драной скамейке, чтобы она пострадала или еще чего похуже.
На следующем перекрестке я разворачиваюсь и еду обратно к тому месту, где ее увидела. Она все еще сидит, ссутулившись, на скамейке, а я сворачиваю на автобусную полосу и быстро выскакиваю.
– Мама? Мам. Мисти! – Я зову ее по имени, но ответа нет, поэтому спешу к ней, кладу руку ей на плечо и пытаюсь разбудить.
– …какого черта? – наконец невнятно бормочет она, моргая и поднимая на меня глаза. – Уиллоу? Это ты?
– Да. Давай, ты не можешь здесь оставаться.
– Я могу остаться, где захочу, черт возьми. Ты не… – Она замолкает и еще немного съезжает на скамье, почти сползая на тротуар.
Я закатываю глаза и беру ее под руку, умудряясь поднять ее со скамейки и направить к своей машине. Она спотыкается, явно под кайфом, и не в состоянии идти самостоятельно, но с небольшой помощью ей удается целой и невредимой забраться на пассажирское сиденье.
Я вздыхаю с облегчением, как только двери машины закрываются и мы отправляемся в путь. Но вместо того, чтобы поехать к себе, я направляюсь в сторону дома Мисти.
Может, это прогулка до машины немного встряхнула ее, протрезвила, поскольку она кажется более внимательной, чем раньше. Мисти оглядывает машину, гладит кожаные сиденья и достает подстаканники.
– Какая шикарная тачка, – бормочет она. Затем нажимает на пару кнопок на своей двери. – Реально шикарная. Где ты ее взяла?
Я прикусываю нижнюю губу, пытаясь решить, что ей сказать. Прошло уже несколько недель с тех пор, как мы разговаривали, поэтому она понятия не имеет, что происходит в моей жизни, и, честно говоря, я не уверена, что хочу, чтобы она знала.
– Это был подарок, – уклоняюсь я от ответа.
Брови Мисти взлетают. Я замечаю, что корни ее волос заметно отросли.
– Ты че, папика себе нашла или типа того?
– Нет, – отвечаю я, и мой голос звучит резче, чем хотелось. – Я… машину подарила моя бабушка.
– У тебя нет никакой гребаной бабушки. Только я. – Она откидывает голову на подголовник, тяжело дыша.
Я качаю головой.
– Больше нет. Она нашла меня и вернулась в мою жизнь.
Когда я перевожу взгляд на Мисти, она смотрит прямо на меня, широко раскрыв глаза. Очевидно, она этого не ожидала.
– Ты правда нашла кого-то из своей семьи?
Киваю.
– Да. Это было неожиданностью для нас обеих. Но мы теперь видимся, разговариваем и узнаем друг друга лучше.
Я определенно не собираюсь упоминать, что мы познакомились, когда я оказалась в больнице после похищения. Мисти не нужно столько знать.
– И всякие вещички она тебе, похоже, покупает, – бормочет мать, снова опуская веки. Потом проводит рукой по гладкой коже сиденья. – Она, наверное, богатенькая.
– Наверное, – отвечаю я, все еще стараясь не раскрывать слишком многого. – Думаю, она просто хочет мне помочь. Ведь она упустила большую часть моей жизни.
К счастью, мы подъезжаем к дому Мисти, прежде чем она успевает задать еще парочку неудобных вопросов. Она не выбирается из машины, и мне приходится помочь ей, закинув ее руку себе на плечи. Пока мы идем, мать сутулится, покачивается и чуть не спотыкается о бордюр, когда мы подходим к подъездной дорожке.
– У тебя ключ-то есть? – спрашиваю ее, и она что-то бормочет, похлопывая себя по карманам.
Вздохнув, я достаю свой, стараясь не слишком задумываться о том, что одной из причин, по которой я храню ключ от ее дома на связке, являются как раз вот такие моменты.
Мы заходим внутрь, и, конечно же, в доме царит беспорядок. Моя приемная мать никогда особо не заботилась о домашних делах и уборке, и чаще всего именно я не выдерживала и делала это сама.
– Ты сможешь самостоятельно подняться по лестнице?
– Могу попробовать, – говорит она, направляясь в указанном направлении.
Раздается приглушенная ругань, я вздыхаю и иду на кухню, чтобы принести ей воды. Раковина переполнена посудой, и мне приходится рыться в шкафчиках в поисках чистой чашки, чтобы наполнить ее водой из-под крана. Сделав это, я поднимаюсь наверх и нахожу Мисти, сидящей на полу перед кроватью, а не на ней.
Мне с трудом удается поднять ее и снять с нее одежду, чтобы она смогла лечь спать, а после приходится побороться, чтобы заставить ее выпить воды.
– Ты хорошо выглядишь, – бормочет она, когда я ставлю пустую чашку и протягиваю руку, проводя ею по волосам. – Лучше, чем раньше.
– Ну, теперь у меня есть время на себя, – говорю я. Никто из нас не упоминает, что Мисти была одной из причин, по которой у меня раньше не было времени на себя.
– Вон какая стала. Модная вся. Повзрослела.
Я пожимаю плечами, тихо посмеиваясь.
– Наверное, да. Скоро даже собираюсь на открытие нового крыла Музея современного искусства. Представляешь?
В моих словах есть доля сарказма, но, произнося их, я понимаю, что, в общем-то, именно это я и имею в виду. Уиллоу, которая жила с Мисти и проводила все свое время, работая и пытаясь убежать от этой жизни, никогда бы не смогла сделать что-то подобное.
К моему удивлению, Мисти, укладываясь в постель, начинает плакать.
– Так у тебя должно было быть с самого начала. Красивые тачки. Художественные музеи и все такое. А не это. Я была тебе плохой матерью.
Это совсем не похоже на ее обычное поведение, когда она пыталась вести себя, как хорошая мать и устраивала целое представление из этого, или когда обдуривала меня, а потом манипулировала моими чувствами. Этот момент кажется почти… искренним.
Что для нее странно.
– Мам…
Она качает головой, обрывая меня.
– Нет, так и было. Дерьмовая мамаша. Я же просто хотела, чтобы у тебя все хорошо было, понимаешь? Ты ведь умная. Умнее меня, уж точно. Если эта женщина – твоя бабушка – способна тебе помочь, то и хорошо. Ты заслужила. Я рада, что она тебя нашла.
Сердце будто в тиски угождает. Несмотря на все, через что она заставила меня пройти за эти годы, какая-то часть меня по-прежнему любит ее. И, наверное, всегда будет любить. Долгое время она являлась для меня всем. И пусть жизнь наша порой оказывалась очень тяжелой, это было лучше, чем не иметь ничего.
– Ты старалась как могла, – говорю я ей.
– Может, так, а может, и нет. – Она снова протягивает руку и проводит по моим волосам. – Но ты всегда была рядом. Ты хорошая, и я люблю тебя за это.
Я смаргиваю подступившие слезы и сглатываю комок в горле. Не уверена, что помню, когда она в последний раз говорила мне, что любит меня. Во всяком случае, искренне.
Прежде чем я успеваю что-либо сказать, ее рука опускается, и она утыкается лицом в подушку. Ее дыхание становится ровным, и она засыпает.
Я немного стою, наблюдая за ней, а потом выхожу из дома и возвращаюсь к своей машине. До дома добираюсь в тишине, завариваю себе чашку чая и устраиваюсь на диване с чизкейком, который Оливия дала м