не с собой.
Я не могу перестать думать о маме и о том, как она смотрела на меня. Слезы в ее глазах и то, что она сказала, все еще свежи в памяти, и эмоции бурлят.
Сколько раз я твердила себе, что с ней покончено, что я больше не смогу терпеть манипуляции и не позволю ей использовать меня. Но каждый раз, когда она нуждалась во мне, я возвращалась.
Я удивилась, узнав, что Мисти осознает себя плохой матерью, особенно после того, как она постоянно говорила мне, что кроме нее у меня в этом мире больше никого нет.
Я не могу полностью простить маму за все, но все же люблю ее.
Это делает меня дурой? Слабачкой?
От чизкейка у меня пересыхает в горле. Я пялюсь в телик, снова и снова прокручивая все это в голове. Вспоминаю наш с Виктором разговор, что нас используют люди, которые должны любить и заботиться, и, прежде чем успеваю передумать, тянусь за телефоном.
Я знаю, что не должна с ним разговаривать, и уж точно не должна писать ему о личных вещах, но… Я ничего не могу с собой поделать.
Я: Как думаешь, возможно ли любить человека, когда знаешь, что он плохо на тебя влияет?
Я отправляю сообщение, закусив губу. Может, он проигнорирует его. Может, это глупый вопрос, который только разозлит его аналитический ум. Но через несколько секунд телефон сигнализирует о сообщении, и я опускаю взгляд, чтобы увидеть, что он ответил.
Виктор: Не знаю. Но именно поэтому я доверяю логике, а не чувствам.
Ответ в стиле Вика, и я тихо вздыхаю.
Я: Хотела бы я, чтобы для меня все было так же просто.
Виктор: Я бы не сказал, что это просто.
Виктор: Когда я был юным и отец вел себя ужасно, какая-то часть меня все равно любила его. Даже когда он причинял мне боль. Даже когда я должен был ненавидеть его.
Виктор: В этом не было никакого смысла. Но на самом деле эмоции никогда не имеют смысла.
В этом он определенно прав. Кажется, будто мой разум и мое сердце всегда настроены на разные волны. Осознания того, что кто-то плохо к тебе относится, что он причинил тебе боль и может сделать это снова, должно быть достаточно, чтобы заставить тебя держаться подальше.
Но это никогда не бывает так просто.
Я колеблюсь мгновение, затем снова отправляю сообщение Вику.
Я: Я заполучила для вас приглашения на открытие галереи.
Я: Увидимся там.
13. Уиллоу
Чуть больше недели спустя я стою в своей квартире перед зеркалом в полный рост, висящим на двери спальни. Платье на мне намного красивее всего, что я когда-либо носила, и я почти боюсь пошевелиться в нем, боюсь, что порву его или что-то в этом роде.
Оливия помогла мне выбрать наряд, поскольку я сказала ей, что понятия не имею, что надевают на открытия нового крыла музея. Конечно, она точно знала, куда пойти, и сумела найти то, что мне идеально подошло, за считанные минуты.
От цены этого платья у меня чуть глаза не вылезли из орбит, но Оливия была так счастлива узнать, что я выйду вместе с ней в свет, что я без возражений позволила ей купить мне платье.
И должна признать, я и правда в нем отлично выгляжу.
Оно сшито из материала, который одновременно и тяжелый, и в то же время легкий для носки. Нефритово-зеленый цвет подчеркивает мои глаза и придает теплоту коже, и, что самое приятное, его крой скрывает шрамы – по крайней мере, те, что на плечах и ногах. Платье по-прежнему демонстрирует больше кожи, чем я привыкла, – на спине глубокий вырез – и я пытаюсь покрутиться, чтобы понять, насколько сильно выставляю себя напоказ, но по итогу просто верчусь по кругу.
Разрез сбоку обнажает мою здоровую ногу выше колена, и я слегка краснею, когда при движении замечаю в зеркале бледную кожу. В этом платье я выгляжу одновременно благородно и сексуально, и почти не могу поверить, что девушка, смотрящая на меня из зеркала, – это я.
Сделав глубокий вдох, я еще раз провожу руками по платью, разглаживая несуществующие складочки и кивая своему отражению.
– Ладно. Вперед.
Затем я отворачиваюсь от зеркала, хватаю сумочку и направляюсь вниз к машине.
Когда я подъезжаю к музею, у входа выстраивается небольшая очередь из машин, и, поскольку я не вижу места, где можно было бы припарковаться, то тоже встаю в очередь. Приближаясь к началу линии, я замечаю, как ко мне с улыбкой подходит мужчина в красном жилете. Он смотрит на меня выжидающе, и я опускаю стекло.
– Здравствуйте, я хотела узнать, где мне припарковаться, – говорю я, стараясь, чтобы мой голос звучал увереннее, чем я себя чувствую.
Его брови слегка опускаются, но он не теряет профессионального вида.
– В нашем заведении работают услуги парковщика, мэм. Так что я возьму вашу машину.
О, точно. Парковщик.
– Конечно, – отвечаю я, пытаясь скрыть, насколько неуместно и неловко себя чувствую. Затем беру свою сумочку с пассажирского сиденья и выскальзываю, позволяя ему занять мое место за рулем и поехать припарковать машину.
Когда парковщик исчезает, я, нервно сжимая в руках сумку, присоединяюсь к веренице людей, поднимающихся по лестнице в музей. Я здесь никого не знаю, а все остальные, кажется, собрались по несколько человек и теперь болтают и смеются. Все эти люди выглядят такими гламурными и потрясающими, и, несмотря на соответствующий наряд, я определенно чувствую, что мне здесь не место.
У двери стоит женщина, проверяет имена в списке, и, когда я подхожу к ней, она улыбается мне.
– Добрый вечер, – говорит она. – И добро пожаловать в Музей современного искусства. Могу я узнать ваше имя?
– Уиллоу Хейз? – отвечаю я ей, и мне неприятно, что это звучит как вопрос. Оливия позаботилась о том, чтобы мое имя и имена парней попали в список, так что я знаю, что я там есть. Но какая-то часть меня все еще ждет, когда меня отвергнут и напомнят, что на самом деле я не принадлежу этому миру.
Но, конечно, женщина просто коротко кивает и ставит галочку напротив моего имени.
– Отлично, – говорит она. – Приятного вечера, мисс Хейз.
Пройдя мимо нее, я вхожу в музей, и на секунду у меня перехватывает дыхание. Место очень красивое, и не только из-за картин на стенах. Пусть я и прожила в Детройте всю свою жизнь, у меня никогда раньше не было возможности побывать в подобном месте.
Я какое-то время брожу по парадной, разглядывая картины, развешанные по стенам. Некоторые люди, собравшись небольшими группами, негромко беседуют об искусстве, упоминая такие вещи, как мазки кистью и «качество цветов». Я понятия не имею, что все это значит.
Закусив нижнюю губу, я вздергиваю подбородок и оглядываюсь по сторонам, пытаясь найти бабушку. В парадные двери входит группа людей, и я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, нет ли среди них Оливии.
Но ее там нет.
А вот братья Воронины есть.
Думаю, Мэлис, Рэнсом и Вик выделялись бы где угодно. На самом деле они не умеют «сливаться с толпой». Но сегодня они постарались, и эффект… потрясающий.
Все трое одеты в костюмы, идеально сидящие на их мускулистых телах. Я почти уверена, что в магазинах не продают костюмов, способных вмещать ширину плеч Мэлиса, как делает сейчас тот, что на нем.
Я привыкла видеть их в джинсах и футболках, иногда заляпанных машинным маслом, но в официальной одежде они выглядят совершенно по-другому, хоть и так же привлекательно. Большинство их татуировок скрыты, а вооружены ли они, сказать невозможно.
Несмотря на это, атмосфера опасности, которая, кажется, окружает их всегда, никуда не делась. Думаю, подобное невозможно скрыть или замаскировать, и плевать, во что их вырядить. От братьев по-прежнему исходит волна жестокости и силы, и я замечаю, как несколько человек – в основном, женщины, – провожают их взглядами, когда они входят в музей.
Это не их территория, но они по-прежнему ходят здесь как хозяева, и я не могу отвести взгляд от этого впечатляющего зрелища.
Их взгляды почти одновременно устремляются на меня, словно мое внимание к ним вызвало ответный интерес. Все трое смотрят на меня, и у меня перехватывает дыхание, когда их шаги немного замедляются, а взгляды пробегают вверх и вниз по моему телу.
Рэнсом улыбается, медленно и уверенно, один уголок его рта приподнимается выше другого, что придает ему сексуальный и развязный вид. Глаза Мэлиса полыхают костром, и мне кажется, будто он видит меня насквозь, отчего у меня сводит живот. Взгляд Виктора более оценивающий. В выражении его лица нет явной горячности, как у Мэлиса и Рэнсома, но в том, как он изучает меня, будто уже нашел самое прекрасное произведение искусства во всем музее, присутствует некое одобрение.
Я не двигаюсь, но все трое меняют курс, направляясь ко мне. Они останавливаются в нескольких футах, и кажется, словно вся комната, полная хорошо одетых людей, исчезает. Гул разговоров становится приглушенным и неразборчивым, и все, что я вижу, – это троих мужчин передо мной.
Улыбка Рэнсома становится шире, он облизывает губы, прикусывая язык.
– Ты выглядишь охренительно, ангел, – произносит он, и от искренности в его голосе у меня горят щеки.
– Спасибо, – бормочу я, опуская взгляд на блестящий мраморный пол и пытаясь справиться с румянцем.
– Нет, спасибо тебе. – Голос Мэлиса – низкий рокот. – Ты правда помогла нам.
Что-то в его тоне заставляет меня посмотреть на него, но я тут же жалею об этом, ведь как только наши взгляды встречаются, я не могу перестать пялиться. Сегодня его лицо чисто выбрито, в отличие от того раза, когда он явился ко мне домой. Тогда у него на подбородке была небольшая щетина, а из-под воротника футболки выглядывали темные чернила татуировок.
– Конечно, – бормочу я. – Я знаю, как это важно.
Он не отводит взгляда, и, хотя выражение его лица остается прежним, что-то меняется в его глазах. Великолепные серые озера Мэлиса подернуты дымкой, точно грозовое небо, готовое разразиться дождем, и, клянусь, я чувствую, как мою кожу покалывает от электрического гула молнии, которая вот-вот ударит.