Странно видеть Мэлиса в таком состоянии. Он, кажется, не совсем… ослаб, но теперь, после травмы, в нем определенно что-то изменилось. Может, дело просто в том, что я никогда раньше не видела его таким тихим. Я помню его кипящим от гнева, буквально вибрирующим от желания ударить кого-нибудь. Он не из тех, кто ассоциируется у меня с неподвижностью.
Но вот он, лежит в моей постели. Не совсем сломленный, но и не совсем целый.
– Тебе нужно что-нибудь еще? – тихо спрашиваю я. – Я могу принести обезболивающее, если виски не помогает. Или, может, воды?
Мэлис фыркает.
– Я в порядке, солнышко, – говорит он. – Мне не в первый раз больно. И не в последний.
– Говоришь так, будто уверен.
Он пожимает плечами.
– Уверен.
– А сейчас сильно болит?
– Бывало и похуже.
Я опускаю взгляд на его тело, отмечая свежую рану и аккуратные швы, наложенные Виктором. Она даже не выглядит неуместной на фоне остального тела. Большая часть торса Мэлиса покрыта татуировками и различными шрамами, некоторые неглубокие и аккуратно зажившие, другие сморщились и выглядят грубыми даже сейчас. Так что я знаю – ему действительно бывало и похуже.
Я с трудом сглатываю, по какой-то причине почти нервничая.
– Ты никогда не хотел жить той жизнью, где тебе не приходилось бы так страдать? – шепчу я.
Мэлис фыркает, издавая горловой звук.
– Не-а. Понятия не имею, что б я делал, если бы у меня была такая тихая жизнь. Как мне, мать твою, тогда узнать, жив ли я вообще, если время от времени не сталкиваться со смертью лицом к лицу?
В его глазах есть что-то такое, отчего кажется, будто он шутит, но в то же время трудно понять, сколько в этом шутки, а сколько правды.
От его слов у меня сжимается сердце, и даже сейчас я не хочу думать о том, что он слишком часто оказывался на волосок от смерти. Это просто не укладывается у меня в голове и вызывает панический страх в животе.
– Не умирай, ладно? – бормочу я почти неслышно. Но, конечно, он слышит.
Мэлис слегка поворачивает голову, и его взгляд прожигает меня насквозь.
– Почему? Почему ты не хочешь, чтобы я умер?
Есть, наверное, сотня разных причин, но я не могу заставить себя назвать ни одну из них. Все они кажутся мне слишком интимными, слишком близкими к признанию в том, что мне не хочется чувствовать, и тем более говорить. Я могла бы сказать ему, что не хочу, чтобы его братья скучали по нему, но тогда почему это волнует меня? Если я должна вычеркнуть их из своей жизни, почему же тогда все это меня волнует?
Безусловно, это самый главный вопрос, но у меня нет сил на поиски ответа, особенно сейчас. Поэтому я просто отвожу взгляд от Мэлиса и снова возвожу стены, отгораживаясь от него.
– Тебе нужно немного отдохнуть, – говорю я ему, поднимаясь с кровати. – Поспи, если сможешь.
– Солнышко.
Голос у него тихий, а еще в нем есть что-то такое, что заставляет меня замереть на месте. Ладонь ложится на дверную ручку.
В его голосе вовсе нет приказа. Скорее, это… уязвимость, и она проникает прямо сквозь броню, которую, как мне казалось, я только что возвела вокруг себя. Я оборачиваюсь и сглатываю. Наши взгляды встречаются.
– Да?
– Останься.
Одно слово – и я в ступоре. Оно – нечто среднее между приказом и мольбой, и я чувствую, как оно приковывает меня к месту. Я легко могла бы сказать «нет». Могла бы сказать, что ему нужен покой и сон и что я не смогу ему в этом помочь. Но я этого не делаю.
Я остаюсь на месте, прислонившись к двери, и наблюдаю за ним, как будто дистанция поможет справиться с эмоциями.
В комнате воцаряется тишина, и Мэлис снова тянется к бутылке виски, делая еще несколько глубоких глотков. Надеюсь, это поможет ему еще больше притупить боль.
Должно быть, это действительно больно, но он хорошо справляется. Его выдают только мелочи. То, как он морщится, делая глоток, как зажмуриваются его глаза, как он сжимает губы и дышит носом.
Я бы хотела избавиться от той части себя, которая покупается на речи Мэлиса, но сейчас я мало что могу с этим поделать. Я знаю его так же, как и он меня.
Теперь нам, похоже, просто нужно решить, что мы хотим с этим делать.
Он молчит, и я тоже. Обхватив себя руками, я стою, прислонившись к двери, пока спустя долгое время он наконец не засыпает. Его голова поворачивается на подушке, губы слегка приоткрываются, и напряжение на его лице немного спадает.
Я не могу удержаться и наблюдаю за ним спящим, пытаясь запомнить каждую черточку его лица. Наблюдать за ним, пока он не смотрит в ответ, приятно. Так почему-то безопаснее, чем когда его глаза открыты, и он может прочесть выражение моего лица.
Он всегда видит слишком много.
Он видит все, что я пытаюсь скрыть от мира.
Мэлис издает тихий горловой звук, его брови хмурятся, а затем снова разглаживаются, и, как только я убеждаюсь, что он крепко спит, использую свой шанс и тихо выскальзываю из комнаты.
19. Рэнсом
Когда Уиллоу выходит из спальни, я роюсь у нее на кухне в шкафчиках в поисках чего перекусить. Наверняка тут выбор получше, чем в ее прежней квартирке, раз уж все остальное здесь не похоже на крысиную нору.
В квартире открытая планировка, поэтому гостиная отделена от кухни лишь перегородкой. Со своего места я вижу Вика, который сидит в кресле и что-то печатает на ноутбуке, весь себе на уме. Он уже стер записи с камер наблюдения в этом здании, так что теперь скорее всего пытается выяснить, что, черт возьми, пошло не так с заданием Икса и почему тот мог желать смерти Гэлвину.
Нам придется обсудить это, как только Мэлис снова вернется в норму, потому что, честно говоря, это был полный капец.
Мы не брезгуем убийством, когда для этого есть причина, но выполнение грязной работы Икса, подобной этой, выводит меня на хрен из себя. Особенно когда мы даже не знаем, почему Гэлвин должен был умереть, и вообще понятия не имели, на что подписываемся.
Не может быть, чтобы та вспышка в машине не имела отношения к устройству, которое мы установили на Гэлвина. Может, это был какой-то странный микс жучка и небольшой взрывчатки, а может, детонатор для чего-то, что уже было в автомобиле. Короче, время уж слишком удачное для случайности. И все мы уж точно хотим знать, в какую чертову игру играет Икс.
Я достаю пакет с сырными шариками как раз в тот момент, когда Уиллоу заходит на кухню. Я гоню все мысли прочь и поворачиваюсь к ней лицом, а потом слегка встряхиваю пакет и улыбаюсь.
– Черт, девочка, у тебя же все тут брендовое, – поддразниваю я. – Кто-то становится важной шишкой.
Она издает негромкий смешок.
– Сырные шарики известных брендов – показатель лучшего образа жизни, серьезно?
– О, определенно. Небрендовые штуки – это нормально, когда у тебя денег нет, но заплатить лишний доллар за фальшивый сыр премиум-класса, это, знаешь ли, прямо-таки кричит о привилегиях.
– А может, ты просто чудик, – парирует она.
Я пожимаю плечами.
– О, такая вероятность есть всегда. Короче, мне нравится твоя новая берлога. Моднявая.
– Спасибо, – отвечает Уиллоу, закатывая глаза. Потом запрыгивает на кухонный островок и берет упаковку печенья, которую я там бросил, достает парочку и съедает их.
Мне очень нравится видеть ее такой. Она на своей территории, королева в собственном замке, и, несмотря на стресс от нашего внезапного кровавого появления в ее квартире, она чувствует себя комфортно в этих своих шортиках для сна и оверсайз-футболке.
– Итак, – произносит она с набитым печеньем ртом. – Ты сказал, что произошла авария, и машина разбилась.
Я киваю.
– Да. На проселочной дороге, да еще со скоростью семьдесят с чем-то миль в час.
– Но что произошло? Случайность? Или это была часть вашей работы?
– Давай просто скажем, что все пошло не по плану, и у нас не вышло вовремя сориентироваться и сохранить машину, – говорю я ей.
Вдаваться в детали – небезопасно. Даже то, что она вообще знает об Иксе, наверное, и так до хрена, но нам нужна была ее помощь. А еще, чтобы она поняла, что мы сняли то видео, которое причинило ей такую боль, не просто так.
– Это может привести к вам? – спрашивает она, и вид у нее немного встревоженный, хотя она и пытается это скрыть.
– Не. – Я качаю головой. – У нас все схвачено. Мы же управляем автомастерской, забыла? Поэтому в таких делах наша семейка профи. Машину, в которой мы ехали, с нами не связать. Никто не узнает, что мы там были.
Уиллоу прикусывает нижнюю губу, обдумывая мой ответ. Затем медленно кивает, но я вижу, что она все еще беспокоится о нас. Мне это нравится. Нравится, что даже после всего произошедшего между нами дерьма, ей по-прежнему не все равно. Но в то же время я не хочу, чтобы она чересчур волновалась или задавала слишком много вопросов.
Ведь то, что случилось сегодня, это просто дичь. Не хочу вовлекать ее в эту историю или заставлять ее волноваться еще больше.
Проще просто сменить тему, поэтому я это и делаю.
– Думаю, ты не приглашала свою мать на сегодняшнее мероприятие? – бросаю я, приподнимая бровь.
Уиллоу вздыхает и проводит пальцами по своим светлым волосам, заставляя их поблескивать на свету.
– Нет, не приглашала. Я упомянула об открытии несколько дней назад, знаешь, типа, «Смотри, что я делаю, разве не круто?», и она просто… воспользовалась этим. Ненавижу ее за то, что она устроила такую сцену, но…
Уиллоу замолкает, и когда кажется, что она уже больше ничего не скажет, я слегка подталкиваю ее локтем.
– Но что?
– Но… Ох, не знаю. Мне так сложно из-за всего этого, понимаешь? Она никогда не была хорошей матерью, но все же она взяла меня к себе. Уберегла от улицы и, наверное, сделала все, что могла. Разве после такого я не должна быть у нее в долгу? За то, что она не оставила меня сиротой до конца моих дней.
Вопрос сложный. У меня нет ответа, но есть чувство, что, просто произнеся все это дерьмо вслух, Уиллоу почувствовала себя лучше, поэтому я прислоняюсь к стойке и скрещиваю руки на груди.