Он сглатывает, и его кадык дергается. Челюсть сжата, каждый мускул в теле напряжен. Затем Вик подходит ближе, голодный взгляд пробегает по его лицу, вытесняя все нейтральное и безучастное. При каждом резком вдохе его ноздри раздуваются, и когда он подходит ко мне, то останавливается менее чем в футе.
Никто не произносит ни слова, пока его руки шарят по ширинке. Когда он наконец опускает штаны, то достает твердый, покрасневший и влажный член. Доказательство того, что он был возбужден все это время, пока смотрел, как его братья трахают меня.
Мое тело жаждет его, я хочу прикоснуться к нему, но держу руки при себе, пристально наблюдая, как он начинает поглаживать себя.
Виктор делает это осторожно и обдуманно – для него это будто наука, которой он овладел. Кажется, он не может определиться, куда смотреть, и дрочит себе быстрыми, эффективными движениями. Его взгляд блуждает по моему лицу и телу, лаская глазами мои шрамы, а после возвращается к влагалищу, из которого вытекает сперма. Его дыхание учащается, мышцы на щеках подрагивают. Он ритмично сжимает челюсти, а когда придвигается еще ближе, у меня перехватывает дыхание.
На мгновение мне кажется, будто он вот-вот войдет в меня и трахнет прямо здесь.
Но он этого не делает.
Вик подходит так близко, что я чувствую исходящий от него жар, ощущаю смесь возбуждения и его собственного естественного запаха. Головка его члена всего в дюйме от моей киски, но я не пытаюсь приблизиться. Вместо этого просто наблюдаю, как его рука движется по стволу, почти завороженная этим зрелищем.
С низким, прерывистым стоном он начинает дрочить быстрее, слегка подталкивая собственную руку. Каждое движение его бедер приближает его ко мне, и, хотя мы не касаемся друг друга, я чувствую, как между нами разгорается связь, яростная и всепоглощающая.
Вик чертыхается, его ритм сбивается так, что я начинаю думать, будто он близок к завершению, и, клянусь, мое сердце перестает биться в предвкушении.
– Пожалуйста, – выдыхаю я. – Пожалуйста, Вик. Дай мне себя.
Его тело дергается, словно его толкнули сзади, и с губ срывается хриплый звук. Его кулак скользит по члену, и когда он, наконец, кончает, я стону от горячего выплеска спермы. Вик стоит так близко ко мне, что практически изливает себя прямо в мою киску, и когда он стонет от удовольствия, это звучит так, словно оргазм унес с собой частичку его души.
Сперма брызжет мне на бедра, и я опускаю руку, инстинктивно втирая ее в кожу, словно не могу насытиться. Когда я снова поднимаю взгляд, Виктор наблюдает за мной, и в его глазах столько эмоций. Больше, чем я когда-либо видела. Он пристально смотрит на меня, и я смотрю в ответ, позволяя ему увидеть все, что чувствую.
Мгновение тянется, его глаза встречаются с моими, и мы медленно переводим дыхание. Затем губы Вика изгибаются в подобии улыбки, и он отходит в сторону, засовывая свой член обратно в штаны. Тем временем Мэлис наклоняется и целует меня, прижимая спиной к зеркалу над раковиной.
Рэнсом тоже тянется, чтобы поцеловать меня, и у меня перехватывает дыхание, а голова идет кругом. Они помогают мне слезть с раковины, затем Рэнсом берет несколько бумажных полотенец, намачивает их и, опускаясь на колени, вытирает меня.
Закончив, он целует внутреннюю сторону моего колена, отчего по коже пробегают мурашки, а когда он поднимает взгляд, в его глазах светится тепло.
Я вспоминаю его слова, сказанные ранее вечером, когда мы говорили о Вике в моей спальне.
Он привязан к тебе больше, чем ты, наверное, думаешь.
Возможно, это и правда так. И не важно, сколько времени я пыталась это отрицать, теперь, когда я немного приоткрыла свое сердце, я вижу, что это правда.
Я тоже привязана к ним.
33. Уиллоу
На следующий день в колледже я чувствую себя как в тумане, но в хорошем смысле этого слова. Занятия идут легко, несмотря на все остальное, что происходит в моей жизни. И даже несмотря на то, что сейчас я отвлечена другими проблемами, я все еще могу сосредоточиться на работах и домашнем задании лучше, чем когда я проводила долгие часы в стриптиз-клубе и постоянно переживала из-за денег. Сейчас мне намного легче, чем тогда, и это чудесным образом сказывается на моих оценках.
Я иду по кампусу из одной аудитории в другую, и тут в руке вибрирует телефон. Я достаю его. На экране высвечивается имя Оливии, и я морщусь, чувствуя вину за то, что проигнорировала ее вчерашний звонок.
Но сейчас я отвечаю, поднося трубку к уху.
– Уиллоу. Как ты себя чувствуешь? – спрашивает она, как только я беру трубку.
– Оу. – Я моргаю. – Все в норме.
– Какое облегчение. Я слышала, ты не пошла на свидание с Джошуа в эти выходные, поскольку плохо себя чувствовала, вот и звоню, проверить, все ли хорошо.
Я вздрагиваю. Точно. Я почти забыла об этой лжи. Я сразу же вспоминаю угрозу Мэлиса убить Джошуа, если тот прикоснется ко мне, и качаю головой. Мне нужно придумать, как вежливо отшить Джошуа. Хотя между нами ничего и нет, ведь мы даже ни разу не сходили на свидание, но мне нужно дать ему понять, что я не заинтересована в романе с ним.
Однако я чувствую, что должна поговорить с ним, прежде чем что-то рассказывать Оливии, тем более что сплетни в ее кругу, похоже, распространяются довольно быстро, поэтому я молча прошу ее простить меня за ложь.
– Почти уверена, это была какая-то ерунда, – говорю я ей. – Или, может быть, я что-то съела. Сейчас я в порядке.
– Это хорошо. Я звонила тебе вчера вечером, но ты не отвечала, и я забеспокоилась.
– Да, я просто легла пораньше, немного посмотрела телевизор. Хотела хорошо отдохнуть перед сегодняшними занятиями.
Я слышу улыбку в ее голосе.
– Ты такая прилежная ученица. Я правда очень горжусь тобой, Уиллоу.
– Спасибо, – бормочу я. Меня это трогает.
Я собираюсь спросить, не нужно ли ей что-нибудь еще, кроме как проведать меня, но, прежде чем я успеваю это сделать, она прочищает горло.
– Есть… на самом деле, еще одна причина, по которой я звоню.
– Что такое? – В животе скручивается узел беспокойства. Оливия, похоже, и сама нервничает, как будто не хочет мне ничего говорить, и чем бы оно ни было, вряд ли это что-то хорошее.
– Что ж… – Она колеблется секунду, затем вздыхает. – Дело в твоей матери. Вчера она пришла ко мне домой, и встреча была далеко не приятной.
– О, нет.
– Она потребовала, чтобы я дала ей денег.
У меня отвисает челюсть, сердце уходит в пятки.
– Что?
Оливия вздыхает.
– Да. Она явилась без предупреждения, вроде бы даже под чем-то. Как тогда, в музее. Сказала, что я в долгу перед ней, и что она заслужила плату за то, что воспитала тебя.
Лицо горит от смущения, и я рада, что это телефонный разговор и Оливия меня не видит. А еще я чувствую злость, потому что какого черта? У нас с Мисти был целый разговор о том, как она собирается стать лучше. Как она собирается завязать и взять себя в руки.
И вот как она решила это сделать?
– Мне так жаль, – говорю я бабушке. – Она сказала, что больше не собирается заниматься подобными вещами, а потом…
Я замолкаю, даже не зная, что сказать.
– Это не твоя вина, моя дорогая девочка, – твердым голосом отвечает Оливия. – Я предложила Мисти помочь с реабилитацией, если она хочет завязать. Я вполне готова покрыть все расходы, но я сказала ей, что не дам ей никаких денег сразу.
– Спасибо, – шепчу я, сглатывая комок в горле.
– Конечно. В конце концов, она твоя приемная мать, и, похоже, сейчас ей приходится нелегко.
Мне хочется рассмеяться, хотя это совсем не смешно. Мисти нелегко? Если и так, то это из-за того положения, в которое она сама себя поставила. Я пыталась ей помочь, Оливия предложила реабилитацию, но, конечно, Мисти этого недостаточно. Ей всегда всего недостаточно.
Когда я заканчиваю разговор с Оливией, то смотрю на часы на телефоне. У меня еще одно занятие, и я не хочу его пропустить, поэтому стараюсь подавить все свои чувства и сосредоточиться на учебе.
Однако записи, которые я делаю, представляют собой разрозненный беспорядок, и мой разум продолжает прокручивать наш с Оливией разговор снова и снова. Как только профессор отпускает нас, я направляюсь прямиком к своей машине и еду к дому Мисти.
Я киплю от злости, руки крепко стискивают руль. И, подъехав к ее дому, резко жму на тормоза. Затем подбегаю к входной двери и врываюсь внутрь, даже не потрудившись постучать.
Мисти выходит из кухни, выглядя удивленной.
– Привет, детка. Что ты…
– Ты обещала, – огрызаюсь я, обрывая ее. – Ты сказала, что исправишься. Что будешь стараться. И я поверила тебе, потому что всегда так поступаю, хотя могла бы уже давно все понять!
– Что…
Я качаю головой, до того, как она успевает сказать что-нибудь еще. До того, как снова пытается раскрутить все так, чтобы я почувствовала к ней жалость.
– Нет, я не хочу ничего слышать. Это, черт подери, в последний раз. Ты лгала мне и манипулировала мной всю мою жизнь, а теперь делаешь это и с другими людьми!
Мисти, должно быть, наконец понимает, о чем я говорю, потому что уголки ее губ поджимаются, а подбородок вызывающе приподнимается.
– Все не так, – принимается оправдываться она. – Все, что я когда-либо делала, было ради тебя. Все, что я делала, было попыткой сохранить крышу над головой и продукты в холодильнике. Я не знаю, почему ты так сильно ненавидишь меня за это. За то, что я пыталась заботиться о тебе.
Все та же старая песня. Я пытаюсь ожесточить свое сердце. Каждый раз, когда я близка к тому, чтобы оборвать ее или сказать, что между нами все кончено, она придумывает какой-нибудь способ удержать меня. Чтобы я продолжала думать, будто я ей небезразлична и что она все это сделала для меня, а не в своих корыстных целях.
– Перестань врать! – кричу я. – Хотя бы раз в жизни перестань мне врать. Оливия предложила оплатить твою реабилитацию. И что же? А как насчет твоих слов, что ты собираешься завязать?