Дженсен по-прежнему не был болтуном в постели. Звуки будто с трудом вырывались из него – тихие ворчания и стоны, удивленное «Чеееерт», вырвавшееся, когда он почувствовал, что я кончила. Мне хотелось разлить по бутылкам его стоны, чтобы потом выпить их капля за каплей. Хотелось сберечь его запах, чтобы после укутаться в него.
Я развязала его, чтобы он мог играть с моим телом, как ему вздумается; я гладила его покрытую потом грудь и шею. Я устала. Он вот-вот кончит: он приподнял меня, его движения стали сильными и быстрыми. Кровать протестующе скрипела и стучала изголовьем о стену. Мои бедра горели, а на лбу у Дженсена вспухли вены, на грани он стиснул зубы и впился руками в меня.
Черт возьми, это был самый честный секс в моей жизни и, без сомнения, лучший.
Я смотрела на него, когда он кончил, тяжело дыша подо мной, пытаясь запечатлеть этот момент в своей памяти. Сейчас он не думал ни о своей почте, ни о своей команде, ни о всяких слияниях-поглощениях, что ждали его в понедельник. Сейчас его интересовало только мое тело и желание кончить в меня.
Дженсен упал на кровать, раскинул руки в стороны, его грудь тяжело вздымалась:
– О боже.
Я наклонилась поцеловать его, облизала кончиком языка его соленую от пота кожу на подбородке и шее.
– О боже, – повторил он тише. – Это было впечатляюще. Иди сюда.
Он губами прижался к моим, нежно посасывая. Мои ноги и суставы болели, а Дженсен перекатил меня на бок и притянул к себе, положив руку мне на задницу, чтобы я случайно не отползла далеко. Он целовал меня сладко и медленно, как любовник, у которого в распоряжении все время мира. Как любовник, который постепенно успокоился внутри меня и готов с новыми силами ринуться в бой.
На ужине мы не появились.
Что, на самом деле, ужасно, поскольку снизу доносились умопомрачительные запахи.
– Надеюсь, вы там хорошенько наигрались, – ухмыльнулась Руби, когда чуть позже мы спустились на кухню. – Потому что Уилл сделал паэлью, и я тебе прямо скажу… Я готова есть ее и только ее всю свою оставшуюся жизнь.
– То есть Уилл поедет жить к нам? – спросил ее Найл из кухни.
– У нас сложилась довольная напряженная шахматная партия, – сказала я. – Мы оба упрямо не хотели сдаваться, пока все наконец не закончилось.
Уилл коварно ухмыльнулся:
– Шахматы, говоришь? А мне показалось, вы там картины вешаете.
– Да-да, кто-то определенно колотил по стенам, – кивнул Найл.
Кашлянув, я усмехнулась и посмотрела в пол.
– Ну, Пиппа так себе спортсменка. Поэтому она сдалась, как только игра стала реально жесткой, – поддержал шутку Дженсен, наклонившись над противнем паэльи на плите. – Превосходно. Вы оставили и нам немного.
Уилл засмеялся:
– Этим немного можно накормить семьдесят человек. Сами мы чуть не лопнули, – он достал ложку, Найл вынул из шкафа две тарелки, и вскоре мы с Дженсеном сидели за стойкой и поедали паэлью, словно до этого голодали несколько недель.
– Ну что, все готовы ехать домой? – спросила Ханна, облокотившись на раковину.
Все запротестовали; никому не хотелось, чтобы поездка заканчивалась. Складывалось впечатление, будто мы покидаем летний лагерь, и всех тянуло пообещать вечно дружить, постоянно быть на связи и хотя бы раз в год снова и снова собираться здесь… но в реальности это была всего лишь пауза в череде обычных будней. Ну а для Дженсена, который не был в отпуске несколько лет, эта поездка вряд ли повторится в ближайшее время. Он уедет отсюда и снова будет тем, кто он есть – трудоголиком, человеком, который все раскладывает по полочкам. А все то, что скрывалось под этой оболочкой и что вырвалось на свободу, этот раскрепощенный и страстный мужчина, все исчезнет.
Взглянув на него, я обнаружила, что он смотрел на меня, и наши глаза встретились. Я ясно читала его признание, что ему было очень, очень хорошо.
И что все это было… так непредсказуемо.
13Дженсен
Моя привычка просыпаться рано, как правило, играла мне на руку.
Вечный жаворонок, я часто задавался вопросом, такой ли я на самом деле или же это просто прямое следствие того, что я вырос в доме с еще шестью людьми. Ранний подъем означал, что у тебя в душе еще есть горячая вода, сухие полотенца и ты можешь побыть один в ванной, ты вообще можешь побыть один – после семи утра это уже невиданная роскошь. В колледже ранний подъем означал, что я мог тусоваться почти до утра, приковылять в общагу и при этом все равно встать рано и успеть сделать домашнее задание или подготовиться к экзамену.
А во время этого отпуска я каким-то образом научился спать по утрам и просыпаться, только когда Пиппа, ворочаясь, прижималась ко мне своим горячим телом, или когда снизу доносился аромат тостов со сливочным маслом и ягодами. Чаще всего мы спали до десяти. А однажды, после одной особенно запомнившейся ночи, аж до одиннадцати.
Для меня это просто неслыханно… но чертовски приятно.
Поэтому когда ранним воскресным утром я открыл глаза и обнаружил, что за окном еще темно, я попытался снова заснуть. Всего через несколько часов мы покинем это уединенное место, которое оберегало нас от внешнего мира. И мне хотелось хотя бы мысленно остаться тут как можно дольше. Для реальной жизни словно было еще рановато. Рядом лежала Пиппа, голая и горячая. Ее волосы беспорядочно рассыпались по моей шее и нашим подушкам; она приоткрыла губы во сне. Но в мыслях уже предательски составлялись списки дел, которые нужно сделать по возвращении в Бостон, и выстраивались в четкое расписание.
Завтра я непременно буду за это благодарен, но сейчас проклинал свои внутренние часы, которые снова заработают, едва только закончится отпуск.
Полностью проснувшись не по своей воле, я поднял голову и, стараясь не потревожить спящую на моей груди Пиппу, посмотрел на часы на прикроватном столике.
Всего лишь начало шестого. Черт.
Я снова привык с кем-то делить постель и, хотя понимал, что лучше остановиться и получить удовольствие от каждого из оставшихся моментов, кто знает, когда такое случится снова, мой мозг уже включился. Дома я бы встал и поработал, или отправился на пробежку, или, может, немного посмотрел телевизор. Но я не дома. И сейчас слишком рано, чтобы своим шумом всех разбудить и лишить последнего утра, но пока я ждал, слушая и чувствуя дыхание Пиппы на своей шее, я понял, что продолжать лежать и размышлять тоже не могу.
Приподнявшись, я осторожно, чтобы не растормошить, переложил ее. Неслышно ступая, пошел в другую комнату, где были мои вещи, и, одевшись для пробежки, тихо вышел из дома.
Когда я вернулся, Пиппа сидела в кровати и читала.
– Ну, привет, – она ухмыльнулась и отложила книгу.
Я почувствовал себя виноватым, поскольку улизнул в наше последнее совместное утро, но отбросил это чувство подальше. Я снял футболку, вытер ею вспотевшую грудь и шею. А когда обернулся, обнаружил, что Пиппа все это время за мной подглядывала.
– Я бегал, – сказал я. – Не хотел тебя будить.
Она скинула одеяло, вытянулась на спине и закинула руки за голову. Скрестив ноги, она пошевелила пальчиками:
– Хм-м-м, пожалуй, я была бы не против.
Ее обнаженная светлая кожа особенно ярко выделялась на темном постельном белье. Я пробежал взглядом по ее телу и несмотря на сегодняшнее возвращение и, скорее всего, предстоящий не самый приятный разговор, который откладывался до последнего, не смог отвернуться.
– Мне нужно сначала в душ, но… – я пытался собраться с мыслями, но так и не смог оторвать взгляд от ее груди. Маленькие розовые соски затвердели от прохладного утреннего воздуха, а кожа покрылась мурашками, когда она потянулась, выгнув спину.
– Хм, душ, – Пиппа села, свесив ноги с кровати. – А вот это отличная идея.
В ее глазах плясали озорные искорки.
Наверное, не я один избегал разговоров.
Пиппа встала и подошла ко мне. Притворно надув губы, она провела пальцем по моему нахмуренному лбу.
– Ты помнишь наш уговор? – встав на цыпочки, она звонко чмокнула меня в губы. – Расслабься.
От близости ее обнаженного тела к моему одетому я почувствовал, как у меня твердеет член. От нее пахло теплом. Смесью меда, ванили и чего-то безоговорочно принадлежащего Пиппе, что я захотел снова попробовать ее на вкус, просто чтобы напомнить себе, какая она.
Поцеловав меня еще раз, Пиппа пошла в ванную. Мой взгляд скользнул по изгибу ее спины, округлой заднице и ниже, по длинным ногам. Она скрылась, и я услышал шум включенной воды, после чего захлопнулась дверь душевой.
Я посмотрел в окно. Логика делала все возможное, чтобы накидать мне причин, почему мне не стоит стаскивать с себя одежду и присоединяться к ней и, забыв обо всем на свете, трахать ее у стены душевой кабины. Через несколько часов мы уезжали назад в Бостон, туда, где, как я прекрасно знал, меня ждал неизбежный кавардак. Пиппа поедет к своему дедушке, а потом вернется в Лондон. Не означало ли это, что мне стоит перестать играть в семью и начать думать о реальной жизни?
Я услышал, как она что-то напевала, и это выдернуло меня из размышлений. Я заглянул в ванную, увидел ее силуэт за запотевшей дверью. Глупо предполагать, что я к ней не присоединюсь.
Перед отъездом нам нужно было опустошить холодильник, поэтому нашим последним завтраком можно было запросто накормить целую армию. Пока Уилл раз за разом наливал тесто для блинчиков на сковородку, Найл занимался колбасками и беконом. Руби с Пиппой нарезали дыню, клубнику, бананы и вообще все, что можно было добавить во фруктовый салат, а я выжал, наверное, литров пять апельсинового сока.
Мы слопали все это под песни Тома Петти, доносившиеся из гостиной, и было трудно представить лучшее завершение отпуска.
И вот посуда вымыта, а багаж в машине. Мы с Пиппой улыбались, когда проходили мимо друг друга во время сборов. Еще вчера я, не задумываясь, прижал бы ее к стене, уговорил улизнуть в лес или заперся с ней в спальне.