— А я хочу новый автомобиль. Могу ли я надеяться, что увижу его припаркованным на подъездной дорожке? — резко произнес он.
Тетушка села за стол, и папа налил ей чая.
— Полагаю, ты откладываешь на эту мечту свои пенни. Ты достаточно стар и уродлив, чтобы самостоятельно оплатить ее, — фыркнула она, кладя в чашку несколько кусочков сахара. — Это мой подарок Элизабет. Ей нужно дать немного свободы, прежде чем она остепенится. Бедняжка никогда не покидала Хартфордшир. А в школе говорили, что у нее настоящий талант.
— Тебе в самом деле следовало обсудить это с нами, Клэрис, — вмешалась в разговор мама, подбрасывая на коленях Джорджа.
«Я что, превратилась в невидимку?» — подумала я, наблюдая, как эта троица решала мою судьбу.
— Интересует ли кого-нибудь, чего хочу я? — тихо спросила я.
— Нет, — хором ответили мои родители.
— Но почему она не может поехать? — воскликнула тетя Клэрис. — Думаю, это пошло бы ей на пользу. Я заплачу за все. Вам не придется ни о чем беспокоиться.
Тот факт, что тетя Клэрис гораздо состоятельнее нашей семьи, всегда раздражал моего отца. Мы вовсе не бедствовали, но именно тетя Клэрис приходила на помощь каждый раз, когда наши туфли становились слишком тесными, и именно она неизменно объявлялась перед Рождеством с индейкой в руках. Кажется, родители не были особенно благодарны ей. Мама нередко говорила, что легко изображать спасительницу, когда тебе не нужно растить троих детей. Лично я считаю, что они неправы, ведь она искренне хотела помочь. Муж тети Клэрис владел пуговичной фабрикой, которая в военные годы стала производить форму для солдат, и дядя нажил маленькое состояние. Но счастья им это не принесло — они не могли иметь детей. Тетушка утверждала, что это неважно, так как у нее есть дядя Тед и ее племянники и племянницы. Однако вскоре дядю Теда унесла испанка, и тетя Клэрис осталась одна. Она продала фабрику, увеличив свое состояние. Но, по ее признанию, всем деньгам в мире она предпочла бы еще один день в компании дяди Теда. Правда, до моих родителей это, похоже, не доходило. Полагаю, люди всегда хотят того, что не могут иметь.
Папины усы встопорщились, и он весьма сурово ответил:
— Это не имеет никакого отношения к деньгам, Клэрис. Мы не желаем, чтобы она уезжала теперь, когда мы наконец подыскали достойного кавалера, проявившего к ней интерес. Женщины не должны быть художницами, они должны выходить замуж и растить детей.
Я не поняла, в чей адрес был направлен этот комментарий — мой или тети Клэрис, — но все равно ощутила боль и безысходность: они никогда не оставят меня в покое.
— Что за вздор! — воскликнула тетя Клэрис. — История знает сотни женщин-художниц. Ты живешь в Средневековье, Артур, и позволяешь своей гордости брать над тобой верх.
— Давайте больше не будем спорить об этом, — вмешалась мама, все еще сражаясь с Джорджем. Он уже начал хныкать, и я его за это не винила. — Мне достаточно и одного капризного ребенка. Элизабет, ступай и подготовься к визиту Чарльза. Мы можем обсудить все позже.
Вернувшись в спальню, я закрыла дверь, чтобы насладиться тишиной и покоем. Пол недавно натерли, и он еще сильно пах воском. Осторожно ступая, я прошла к окну и открыла его, впуская свежий воздух. Мама разложила на кровати нарядное платье персикового цвета, и я со вздохом провела пальцами по шифону. Хотя это платье стоило очень дорого и мама купила его специально для сегодняшнего визита, оно было просто ужасным. Сняв широкие брюки, я натянула шелковые чулки, влезла в платье и взглянула в зеркало. Выглядела я нелепо. Персиковый — определенно не мой цвет, и в этом платье я казалась бледной и больной. Я провела рукой по волосам в тщетной попытке укротить непокорные кудряшки. По какой-то генетической прихоти они категорически отказывались укладываться в красивые локоны и лежать ровно, как у брата и сестры. Я думала, что модная короткая стрижка исправит дело, но — увы: теперь волосы образовывали нечто вроде пушистой треугольной рамки вокруг моего лица. От этих печальных размышлений меня отвлекло царапанье в дверь. Она распахнулась, и в комнату ворвалась Астрид.
— Привет, девочка, — пробормотала я, потрепав ее бархатные уши. — Что ты думаешь по этому поводу? — Я повертелась перед собакой. Она заскулила, и я рассмеялась: — Знаю, знаю. Я похожа на пион, правда?
Схватив альбом, я плюхнулась на кровать, а Астрид уселась у камина. Я начала с контура — провела длинную линию от головы к хвосту, прорисовала мускулистые лапы. Затем принялась за детали. Грызя кончик карандаша, я сосредоточилась на том, чтобы верно изобразить морду. Взгляд упал на открытый набор красок на столике у кровати. Мне не следовало рисовать красками в этом платье, но Астрид так редко сидела спокойно и позировала… Я взяла кисть и обмакнула ее в стакан с водой, не давая себе возможности передумать. К моему изумлению, Астрид не сдвинулась с места, пока я не закончила. Я осторожно положила альбом на письменный стол, чтобы лист высох, и осмотрела платье. На нем не было ни капли краски.
— Вот видишь, Астрид, можно быть и леди, и художницей одновременно, — самодовольно заметила я. В эту минуту она тихо зарычала, навострив уши, и следом раздался дверной звонок.
— Все в порядке, — сказала я, но собака уже вскочила и громко залаяла, неистово махая хвостом. Пока она что-нибудь не опрокинула в моей крошечной спальне, я шагнула к двери, торопясь выпустить ее. Однако нога в шелковом чулке заскользила по натертому полу, и я потеряла равновесие. Астрид загавкала еще громче, каждым мощным ударом хвоста сшибая на пол безделушки и книги. Я раскинула руки, пытаясь удержаться на ногах, и схватилась за книжную полку. Но она обрушилась, и я с грохотом растянулась на полу. Все, что стояло на полке, взметнулось в воздух, и, словно в замедленной съемке, банки и бутылочки с красками полетели на пол. Я зажмурилась, стараясь не смотреть, как вокруг бьется стекло и расплескивается краска. Астрид в панике рванула к двери, поскальзываясь на масляной краске — ее блестящая черная шерсть быстро покрылась канареечно-желтыми пятнами, — и наконец вырвалась на лестничную площадку.
— Элизабет? Все в порядке? — донесся из холла голос мамы. — Чарльз, почему бы вам не пройти в оранжерею? — любезно предложила она. — Я схожу за Элизабет.
В испуге я осмотрела себя. Я была вся перепачкана, персиковое платье загублено. Мама вскрикнула в холле, и я поняла, что Астрид успела и там наделать бед.
Вздохнув, я осторожно поднялась с пола. Стараясь не наступать на битое стекло и игнорируя тупую боль в спине, я медленно вышла на верхнюю площадку лестницы, готовясь к худшему. Однако зрелище, представшее передо мной, вызвало у меня невольный смех, и я зажала ладонью рот. Мама в ужасе озиралась, а возбужденная Астрид обнюхивала ноги гостя, виляя хвостом. Чарльз Бонэм стоял в изумлении. Его темно-синий пиджак покрывали канареечно-желтые отпечатки лап, и с каждым взмахом собачьего хвоста пятен на его брюках становилось все больше.
Не знаю, что больше расстроило маму: состояние прихожей и костюма бедного Чарльза или тот факт, что я показалась ему в неподобающем виде. Я уже смыла почти всю краску, вычесала ее из спутанных волос и надела другое платье, однако, по мнению мамы, всего этого было недостаточно.
— Мы, конечно, оплатим счет за химчистку, — настойчиво повторяла она Чарльзу, а я чувствовала вину при мысли о дополнительных расходах.
На улице начался дождь, и от этого воздух в оранжерее стал густым и спертым — как будто нам и без того не хватало неудобств. Чарльз вытер блестящий лоб носовым платком с монограммой.
— В самом деле, все в полном порядке, — с веселым смехом заверил он. — Такое иногда случается.
Должна признать, меня приятно удивило, насколько хорошо он все воспринял. Правду говоря, я мало что знала о Чарльзе Бонэме. Мне было известно лишь, что он знакомый моего отца и наследник какой-то компании, производящей пластмассу. Один из тех, кого называют «нуворишами» или «новыми деньгами». Однако отец утверждал, что ему совершенно безразлично, старые это деньги или новые. Чарльз, несмотря на статус нувориша, уже успел произвести хорошее впечатление на многих нужных людей. Я не раз видела его имя в газетах — репортеры называли его восходящей звездой индустрии. А в остальном он оставался для меня абсолютной загадкой. Более красивый, чем на фотографиях в газетах, Чарльз оказался взрослее, чем я ожидала, — по крайней мере, лет на десять старше меня. Его волосы медового цвета были зачесаны со лба назад и набриолинены; глубоко посаженные глаза отливали синевой, как васильки, цветущие в нашем саду.
— Как бизнес, Чарльз? — спросил отец. Они вместе с тетей Клэрис присоединились к нам в оранжерее. Проковыляв к креслу, опираясь на трость, тетушка с трудом подавила смешок. Ее забавлял мой непрезентабельный вид.
— Неплохо, неплохо, — ответил Чарльз. — Хотелось бы мне, чтобы мы могли раз и навсегда покончить с этими проклятыми социалистами… Только подумаешь, что избавился от последнего из них, как другой поднимает свою уродливую голову. Но на самом деле они не представляют никакой угрозы. Видите ли, они неквалифицированные работники.
Папа кивал с умным видом, но я не понимала, о чем они говорили.
— Чего хотят эти социалисты? — спросила я. Чарльз слегка растерялся. Родители настороженно уставились на меня, а тетя Клэрис снова захихикала, прикрывшись чайной чашкой. — Извините, — пробормотала я. — Мне просто любопытно.
Чарльз снисходительно рассмеялся.
— Вы странная малышка. Социалисты просто стараются создать проблемы. Они всегда всем недовольны. Постоянно требуют большего, но не готовы ради этого потрудиться.
— Большего — в чем? — не унималась я.
Он нервно поерзал в кресле, и на гладком лбу обозначилась морщина.
— Более высокую зарплату, более короткий рабочий день, больше выходных…
— О, — задумчиво произнесла я. — Разве это так уж плохо?
Папа подавился чаем. Его глаза чуть не вылезли из орбит, и он потянулся к салфетке. Мама послала мне предостерегающий взгляд.