— Но это не совсем то, что я имела в виду… — начала я, однако она меня не слышала.
— Генри, это будут твои проводы в Оксфорд! — взволнованно продолжила она, и ее карие глаза засверкали от возбуждения.
— Очаровательно! — воскликнул Генри, приподняв брови, но Роуз его мнение не интересовало — в ее голове уже роились планы.
— Да, это будет самая грандиозная, самая экстравагантная вечеринка, какую когда-либо видел Корнуолл! Мы пригласим джаз-банд из Лондона и организуем праздничную ярмарку! Мне было так грустно, что я не смогла пойти с вами на Хэмпстед-Хит… Но я перенесу его сюда… Разожжем огромный костер! И нам нужны фейерверки!
— Не увлекайся, Роуз… — предостерег сестру Александр.
— Сначала ты жалуешься, что ей нечем заняться, а потом отговариваешь, едва она загорелась, — набросилась я на него.
Он подался вперед и, опустив темные очки, посмотрел на меня в упор. От этого неожиданного взгляда у меня захватило дух! Я уже почти забыла, какая глубина таится за этими красивыми глазами, и на какое-то мгновение мне показалось, будто мы единственные люди на земле.
— Ты рассуждаешь об этом с позиции того, кто будет веселиться на вечеринке, а не того, кому придется оплачивать счета, — ответил он с очаровательной улыбкой. Бабочки пробудились в моем животе и снова затрепетали.
Александр казался невозмутимым. Однако в памяти всплыл инцидент с управляющим банком, свидетельницей которого я стала, а еще сцена между Александром и его отцом… Я припомнила также, как он говорил что-то насчет продажи земли. Но если Тремейны испытывали финансовые проблемы, то почему не отказывались от роскошного образа жизни? И где находили деньги на содержание Сент-Агс?
— А ты рассуждаешь об этом с позиции того, кто любит камни больше, чем людей, — парировала я, решив поддержать легкое настроение беседы и вернуться к этим мыслям позже.
Роуз и Генри захохотали и заулюлюкали. Александр сверлил меня взглядом, и пространство между нами потрескивало от электрических разрядов. Интересно, ощущал ли он это? Он вновь откинулся на спинку шезлонга и скрылся за страницами книги, но я успела заметить, как изогнулись в улыбке его губы.
Мы в молчании наблюдали за тем, как пастельные оттенки неба сменялись огненно-оранжевыми. Воздух с каждой минутой остывал.
— Становится прохладно… — проговорила Роуз, обхватив себя худыми руками. — И почему это солнце всегда должно заходить? — Она печально посмотрела наверх, на утес, где гордо возвышался их дом. — Я еще не готова возвращаться домой.
— Спешить некуда. Почему бы нам не разжечь костер? — предложил Александр, и лицо Роуз озарила улыбка.
— Да! — выдохнула она. — Это было бы чудесно.
Александр и Генри поднялись на ноги и отправились искать прибитые к берегу коряги, а Роуз, завернувшись в большое полотенце, опустилась в один из опустевших шезлонгов. Я пошла в другую сторону бухточки и принялась собирать в сумку щепки и веточки. Наблюдая за тем, как прибой набегал на песок, я вдруг заметила маленький платан. Он отчаянно пытался выжить, пустив корни в щель между двумя покрытыми ракушками валунами. Это молодое деревце выглядело усталым, поникшим — и совершенно неуместным на пляже. Изогнувшийся ствол покрывала корка соли — след постоянных набегов штормовых ветров с океана. Но платан не сдавался. Это пробудило во мне что-то знакомое, и я, торопливо вырвав страницу из альбома, полезла в сумку за угольным карандашом. Я хотела зарисовать кору деревца, ее фактуру, чтобы потом использовать в работе. Пока не понимая, для чего именно, я почему-то сочла это важным.
— Значит, ты его получила, — вдруг раздался за моей спиной голос Александра. Вздрогнув от неожиданности, я уронила карандаш. Нагнувшись, он подал его и кивнул на кожаный альбом, который я держала в руках.
— Значит, он от тебя, — смиренно ответила я. — Так и думала.
— Я же видел, как ты любовалась этими альбомами в магазине. — Он не смотрел мне в глаза. — И тебе явно требовался новый взамен испорченного.
— Так вот чем ты занимался, когда сказал, что забыл свою шляпу? — Я вспомнила, как он устремился обратно в магазин, а я ждала в машине.
— Я мастер обманывать, — ответил он с кривой улыбкой.
— По-видимому, это так, — прошептала я.
— Что ты сказала? — переспросил озадаченно Александр.
— Ну, это так на тебя похоже… — сердито проговорила я, глядя на альбом. — Хочется тебя ненавидеть — и вдруг ты делаешь что-то удивительно трогательное, проявляешь внимание, и ненависть к тебе становится совершенно невозможной.
— Почему тебе хочется меня ненавидеть? — спросил он, и боль в его голосе пронзила меня, как кинжал.
— Это сделало бы мою жизнь гораздо проще, — ответила я с горечью, зарывшись босыми ногами в песок. — Я больше не знаю, как вести себя с тобой, Александр. А ты, по-видимому, чувствуешь себя вполне комфортно.
— Ты сказала, что хотела бы вернуть все на круги своя, чтобы наши отношения снова стали нормальными. — Он нахмурился, сморщив лоб.
— Но это вряд ли можно назвать нормальным, — возразила я. — Ты едва замечаешь меня.
— Я стараюсь, Берди, — вздохнул он. — Поверь, если бы я мог сделать так, чтобы той минуты безумия не случилось, я сделал бы это. Мне не следовало тебя целовать. Это было в высшей степени недостойно, джентльмену не пристало так поступать. И если я не смотрю на тебя, то не потому, что питаю враждебные чувства, а оттого, что испытываю вину.
Если он предполагал, что от этих слов мне станет лучше, то он ошибся. Мои губы задрожали, и я испугалась, что расплачусь прямо у него на глазах. Я взглянула на море. Лучи заходящего солнца образовали на воде сверкающую золотую дорожку. Вот бы окунуться в эти позолоченные волны и смыть с себя весь стыд и сожаления…
— Итак, ты поцеловал меня. — Я постаралась вернуть разговор в рамки прагматизма. — И я поцеловала тебя в ответ. Мы ничего не можем с этим поделать, так что перестань чувствовать себя виноватым и посмотри на меня.
И Александр наконец посмотрел на меня спокойно и открыто. Отвечая на этот долгий взгляд, я не впервые подумала о том, что он пытается прочесть мои мысли. Но он лишь кивнул и пошел дальше по пляжу, собирая прибитый к берегу плавник.
Глава 24
Считается, что лучшие произведения искусства рождаются из страданий. Однако на самом деле это не так. Следуя совету Эдди, я отставила бокал с шампанским и взялась за кисть, но у меня ничего не получалось. Я больше не чувствовала связи со своими абстрактными пейзажами: они слишком напоминали об Александре. И я едва продвинулась с копией картины Ван Гога, которую планировала представить на конкурс Королевской академии. Поэтому не удивилась, когда Марджори попросила меня задержаться после занятий.
— Когда вас выбрали для поездки в Лондон, я подумала, что это станет для вас поворотным моментом, Берди, — произнесла она с разочарованным видом. — Но, кажется, это, наоборот, помешало вашему прогрессу. Мистер Блай очень недоволен работой, которую вы выполнили во время этой поездки. Более того, после вашего возвращения прошло уже две недели, но никаких перемен с копией Ван Гога не произошло. Откровенно говоря, я не уверена, что вам стоит продолжать заниматься портретом леди Роуз ко дню рождения. Вы не хотите объяснить, что происходит?
Марджори сидела напротив меня в пустой студии. Поджатые потрескавшиеся губы, выпачканные зеленой краской кончики длинных светлых волос. Я украдкой посматривала на нее, опасаясь, как бы она не прочитала правду в моих глазах. Не могла же я рассказать ей о том, что меня на самом деле беспокоило. Если я признаюсь, что несчастна, так как рассорилась с половиной своих друзей и поцеловалась с одним из драгоценных попечителей Сент-Агс, то Марджори немедленно вышвырнет меня за преступную халатность.
— Не знаю, — ответила я машинально, уставившись в пол. — Я постараюсь работать упорнее.
Марджори вздохнула, наклонилась, поставила локти на колени и, прищурившись, вгляделась в меня.
— Вы не совсем откровенны со мной… Впрочем, вам не обязательно посвящать меня в происходящее. Вы должны разобраться, что мешает вам работать в полную силу. Если хотите остаться здесь в следующем году, то напрячься следует уже сейчас.
Она отпустила меня, и я понуро побрела вниз по лестнице. Я попыталась открыть входную дверь, но ее, как всегда, заклинило. Мне пришлось налечь всем весом, и в этот момент дверь распахнулась, а я чуть не упала на Бэбс, которая собиралась войти. Мы ошеломленно уставились друг на друга.
— Извини, — пробормотала я, отступив в сторону, и с опущенной головой прошла мимо.
— Мистер Блай тебя достает? — спросила она, и я удивленно обернулась. Это первые слова Бэбс, обращенные ко мне после ссоры перед поездкой в Лондон.
— На этот раз Марджори, — уныло ответила я.
— Уж если ты рассердила Марджори, то дело плохо, — мрачно кивнула она. — Все в порядке, Берди?
— На самом деле нет, — ответила я дрожащим голосом. — Но тебе вряд ли захочется говорить со мной об этом.
Я начала спускаться с утеса по тропинке, но успела сделать всего несколько шагов, как Бэбс окликнула меня. Обернувшись, я задержала на ней взгляд. Она выглядела растерянной, и я задумалась, чувствовала ли она то же, что и я? Остыла ли после нашей ссоры? Хотела ли, чтобы у нас все было как прежде?
— Послушай, Берди, я не стану лгать… Я очень расстроилась из-за результатов конкурса, — начала она, смущенно глядя себе под ноги, но затем подняла на меня глаза с характерной для нее пламенной решимостью. — Я чертовски упорно трудилась над своей картиной для конкурса. Вы с Ниной вложили много сил в свои пейзажи, и они получились — что досадно — блестящими. Но до того вы обе работали спустя рукава.
— Ну да, и я победила только благодаря своим влиятельным друзьям, — ответила я с вызовом, скрестив руки на груди.
— Теперь я сознаю, что была неправа. — Бэбс слегка оробела. — Я рассердилась. Главным образом на себя за то, что трудилась недостаточно хорошо, но выместила это на вас с Ниной. Невозможно заниматься нашей профессией, не имея амбиций… Необходимо верить, что твое произведение лучше, чем у остальных. А иначе что будет ежедневно подстегивать тебя? Я полагаю, высший пилотаж — это уметь обуздывать свои амбиции… Чтобы они продолжали мотивировать, но не разрушали все, что у тебя есть. Я была так поглощена работой, что позабыла о важности этого баланса. Я отыгралась на своих друзьях, и мне жаль, Берди. Прости меня.