— Пора, — торжественно произнесла Нина и достала из сумки первое приношение — шелковый шарф изумрудного цвета. Она пропустила материю сквозь пальцы, затем осторожно бросила в огонь и прошептала: — Пока!
Нина грациозно закружилась вокруг костра, и Эдди, бросив в костер какую-то фотографию, присоединился к ней. Они танцевали босиком на песке, подняв руки к небу, а я смотрела на костер, сжимая в руках «Загадку Эндхауса». Наверное, глупо было расстраиваться из-за того, что этой книге предстоит сгореть в огне. Но я вспомнила, как она свела нас с Александром; мысленно увидела, как он покачал головой в магазине «Болстерз букс», когда я наотрез отказалась выпустить ее из рук. Когда я назвала свое имя, между нами все изменилось… Все, хватит! Мы собрались здесь именно затем, чтобы перестать цепляться за воспоминания.
— Давай, Берди, — подбодрила Нина, чувствуя мою нерешительность. — Это очищающее средство. Когда еще изгонять духов прошлого, как не в канун Дня Всех Святых?
Она прекратила танцевать и достала из сумки флакон духов. Вынула пробку и в последний раз вдохнула их аромат, прикрыв глаза и предаваясь воспоминаниям. Затем решительно закупорила флакон и швырнула в огонь, словно ручную гранату. Пламя на мгновение вспыхнуло ядовитой зеленью.
— Ух ты! — в восхищении присвистнул Эдди. — Впечатляет. Ну, кто ее перещеголяет?
Я вздохнула, глядя на слегка потрепанную суперобложку. Маленький клубок, который был моим сердцем, снова начал разматываться. Я вспомнила, как мы с Александром сидели на заброшенном руднике и читали. И как закончили роман, когда он привез меня к потайному озеру… От этих мыслей стало невыносимо больно. Хотелось прижать томик к груди, будто это могло оживить воспоминания. Но теперь книга также напоминала о ночи, когда Александр обнаружил меня в библиотеке — и когда он предал меня…
— Чего же ты ждешь? — крикнули в унисон Эдди, Бэбс и Нина, энергично извиваясь вокруг костра.
Я вынула из-под обложки портрет Александра и взглянула на него впервые после той вечеринки. Меня душила ярость. Он оказался лжецом, к тому же искусным. Того джентльмена, вместе с которым я ходила в магазин мистера Янссена и с которого написала тогда этот портрет, не существует, он — моя фантазия.
— Давай же, Берди, — поторопил Эдди. — Просто кинь в огонь. Ты почувствуешь себя гораздо лучше, когда сделаешь это. — Пламя, отражавшееся в его глазах, придавало Эдди демонический вид.
Нет, я не могла сжечь книгу, это было как-то неправильно. Я скомкала портрет и запустила его в пекло. Друзья возликовали и, обежав вокруг костра, заключили меня в объятия. Они полагали, что теперь мне станет легче, но я смотрела, как пламя пожирало бумажный комок, и ощущала лишь потерю.
— Моя очередь! Моя очередь! — закричал Эдди. Он достал из сумки что-то похожее на засушенный цветок и пробормотал: — Эта роза прожила дольше, чем твоя любовь ко мне, ублюдок! — И с этими словами бросил свою реликвию в огонь, а мы радостно завопили.
Бэбс швырнула в костер пачку писем — вероятно, любовных — и пристально смотрела на то, как их с жадностью лизали горячие языки. Интересно, от кого они? Бэбс никогда не упоминала ни о каких романах. Да и я хороша! Мне ни разу не пришло в голову поинтересоваться ее жизнью.
Друзья втроем танцевали вокруг костра, подкармливая его вещами, связанными с памятью о тех, кто причинил им боль. Сколько же раз эти отважные и талантливые люди доверялись и любили, а их снова и снова предавали и бросали!
Когда все памятные вещи сгорели дотла, мы расселись вокруг костра и грелись в его сиянии до тех пор, пока от него не остались одни угольки. Нина обняла меня одной рукой и положила голову на мое плечо.
— Я знаю, сейчас тебе больно, Берди. Но потом станет легче, — прошептала она, и я прислонилась виском к ее макушке.
— Надеюсь… — Я сглотнула комок в горле. — Надеюсь, что если когда-нибудь снова влюблюсь, то этот мужчина не окажется недоступным.
Все трое навалились на меня, и мы крепко обнялись. Мне в самом деле стало немного лучше — пусть даже потому, что я провела чудесный вечер с друзьями. Я позволила себе настолько увлечься Александром, что забыла: целью этого путешествия была не любовь, а обретение себя. Я боялась потерять Александра, а следовало думать о том, чтобы не потерять себя. Ведь я приехала в Корнуолл не в поисках спасителя; я приехала, чтобы построить плот и пуститься на нем в собственное путешествие. И вот она я — с разбитым сердцем. Но я уже начала выздоравливать, и у меня все хорошо, у меня все должно быть хорошо… у меня все будет хорошо.
Глава 35
Воздух пронизывал ноябрьский мороз, и каждое утро все труднее становилось выбираться из постели. Но потрясающие живые изгороди, увешанные паутинками с застывшими капельками, и посеребренные папоротники, которые я видела, выходя из дома, каждый раз убеждали меня в том, что оно того стоило. Зимний Корнуолл отличался от Корнуолла, красующегося во всем великолепии лета. Сейчас в нем присутствовала какая-то магия: пейзаж становился более унылым, открывая новые грани. Мысль об этом давала последний толчок, который требовался, чтобы отбросить одеяло и поприветствовать холод.
Я спрыгнула с кровати и сунула ноги в поношенные тапочки, пока лед от половиц не добрался до ступней. Быстро натянув несколько свитеров, схватила мольберт и незаконченную картину для выставки и спустилась по лестнице.
— Ты рано! — крикнула Сал из кухни. — Уже уходишь?
— Грешники не знают покоя, — подмигнула я и, схватив кусок тоста, вышла из коттеджа.
Дорога искрилась инеем. Осторожно ступая, я зашагала в сторону пляжа — с мольбертом подмышкой, холстом под другой рукой, сумкой с красками на плече и тостом в зубах. В это время года пляж почти всегда пустовал, и мне это нравилось. С наслаждением вдыхая холодный острый запах соли, я установила мольберт на песке. Сидеть на изнуряющем холоде было для меня скорее удовольствием, чем испытанием. Работа помогала не думать о бедном разбитом сердце и об угрозе, нависшей над Сент-Агс. Я пыталась запечатлеть на холсте морской пейзаж цвета стали, пасмурное величие дремлющего Корнуолла и его редкую красоту. Земля отдыхала, восстанавливая во сне силы, чтобы ожить весной. Это давало надежду, что и я смогу возродиться вместе с ней.
Чья-то рука легла на мое плечо, и я, вздрогнув, резко обернулась. За спиной стояла Бэбс — с мольбертом и холстом.
— Я заглянула к тебе, но ты уже ушла. Тогда я направилась в Сент-Агс и увидела тебя здесь, — объяснила она. — Не возражаешь, если я присоединюсь к тебе?
— Добро пожаловать! — Я расплылась в улыбке, и она устроилась рядом.
— Сал просила передать тебе это. — Бэбс вручила мне конверт, надписанный знакомым почерком мистера Янссена. Мы переписывались уже несколько недель, обсуждая планы относительно предстоящей выставки.
— Похоже, мистеру Янссену удалось составить весьма солидный список гостей, — пробормотала я, читая письмо. — И… О боже! Он каким-то чудом раздобыл бесплатную выпивку для нашего мероприятия. — Я хмыкнула, покачав головой. — Честно говоря, я восхищаюсь его силой убеждения.
— Предвкушаю знакомство с ним. По-моему, он замечательный человек, — сказала Бэбс, устанавливая мольберт.
— Знаешь, я начинаю уже чуть больше верить в то, что у нас все получится, — заметила я, нанося на холст густые лазурные мазки.
— Дай бог, потому что от этого зависит вся наша жизнь, — улыбнулась Бэбс.
Мы трудились над своими картинами в тишине. Я даже не ожидала, что получу такое удовольствие от этой работы. Она оказалась своего рода катарсисом — с помощью живописи я выражала бурные эмоции, раздирающие меня. Я водила кистью по холсту, слой за слоем нанося ультрамариновую краску, и с ней изливала на полотно все то, что крутилось в моей голове и терзало мое сердце. Сначала я беспокоилась, что буду чувствовать себя обнаженной, если выставлю свои переживания на всеобщее обозрение, выплеснув их на холст. Но потом решила: даже если хотя бы один человек ощутит связь с моей картиной, то оно того стоит. В конце концов, для того мы и рисуем: чтобы перекидывать мостик от себя к людям.
Я нанесла последние штрихи. В буйстве красок и густых мазков сказывалось влияние Ван Гога, а в акцентах, несомненно, читались геологические структуры. Хотя я и покончила с Александром, его влияние на мою манеру сохранилось. Возможно, у нас и не было великой любви — как сказала Нина, это всего лишь глава в моей жизни. Однако она навсегда изменила меня и мое искусство.
Наконец мы собрали вещи и с мольбертами подмышкой потащились в гору, по домам. Усевшись у камина, я сразу же сбросила свои поношенные ботинки, чтобы согреть заледеневшие ноги. В этот момент по лестнице сбежала Нина — в платье из темно-синего атласа, том самом, которое она надевала в день моего рождения. На плечах — меховая накидка. Заметив меня, она застыла у подножия лестницы с выражением ужаса на лице.
— Берди… Я не слышала, как ты вошла.
— Я только что вернулась, — вздохнула я, вытягивая ноги к огню. — Куда это ты так разоделась?
Она мялась в нерешительности, теребя кольцо на пальце и склонив голову цвета воронова крыла.
— Я иду на день рождения Роуз Тремейн, — наконец тихо произнесла она, словно признавалась в страшном преступлении. — Я не пошла бы — особенно после того, как она повела себя с тобой… Но дело в том, что сегодня у них презентация портрета Роуз, и…
— Погоди… Ты хочешь сказать, что победила в конкурсе и твой портрет признан лучшим? — перебила я, и она виновато кивнула.
Значит, впервые после вечеринки Генри семья Тремейн снова проявила интерес к Сент-Агс. А я уж думала, что этот конкурс не состоится.
— Нина! — Я вскочила на ноги и обняла ее. — Почему же ты мне не сказала? Это чудесная новость!
— Я боялась напоминать тебе о Тремейнах, — печально произнесла она.
Но ведь, правду говоря, я продолжала постоянно думать о них. Не помог даже ритуал в канун Дня Всех Святых.