— Значит, Эдди еще нет? — Нина окинула студию безмятежным взглядом.
— А ты как думаешь? — Бэбс приподняла бровь, затем повернулась ко мне. — Мольберт рядом со мной свободен, так что устраивайся за ним. Марджори вернется через минуту, и тогда начнем.
Я заняла место за мольбертом возле Бэбс. Мои нервы будто искрили от напряжения, и я с удовольствием еще раз пробежалась бы вверх по тропинке, лишь бы дать выход сдерживаемой энергии. Осторожно выглядывая из-за мольберта, я принялась рассматривать студентов. Состав нашей группы был весьма разнообразен: я увидела и явно богатых ребят, таких как Нина и Эдди, и представителей рабочего класса. Последних оказалось больше, чем я ожидала, и это дало надежду. Я знала, что Художественная школа Святой Агнессы довольно престижная, но, похоже, она не ограничивалась учащимися, способными оплатить ее услуги. Я прислушалась к оживленным разговорам студентов, к мелодичным переливам различных акцентов, присмотрелась ко всевозможным оттенкам кожи — от темно-коричневого до золотисто-бежевого и алебастрового. Всю свою жизнь я чувствовала себя изгоем, белой вороной в любой компании. Но здесь я не находила даже двоих похожих друг на друга человек, и это невероятно вдохновляло. Конечно, в группе преобладали мужчины, но никогда прежде я не видела в одном месте столько художниц. И значит, мои родители ошибались. В этой профессии есть место для женщин, есть место для всех, и я была исполнена решимости доказать это.
Когда я поняла, что больше не способна ждать ни минуты, в комнату вплыла хрупкая женщина с волосами оттенка розового золота и белоснежной кожей. Она напомнила мне Офелию с картины Джона Эверетта Милле. Казалось, ее сдует с вершины утеса, если она выйдет из здания школы. Кончики ее волос были испачканы краской (вероятно, она слишком низко склонялась над палитрой), обкусанные ногти открывали пальцы, розовые и поврежденные по краям. Она увлеченно беседовала с молодым человеком, вошедшим вместе с ней. Возможно, это мистер Блай? Они остановились в центре комнаты, и Марджори, широко раскинув руки, произнесла:
— Доброе утро всем! Кажется, к нам сегодня присоединилась новая студентка, Элизабет Грэхем… — Она обвела взглядом комнату и наконец остановилась на мне. — Добро пожаловать, Элизабет.
— Ее зовут Берди! — выкрикнула Нина.
Марджори посмотрела на нее с недоумением, а затем снова повернулась ко мне.
— В таком случае добро пожаловать, Берди, — поправилась она и снова обратилась к классу: — Сегодня мы продолжим курс рисования с натуры. — Голос ее звучал тихо, хрипловато и действовал на меня успокаивающе — я ощутила, что расслабляюсь.
Но вдруг мужчина, которого я приняла за мистера Блая, начал раздеваться. Я заморгала, удивленно тряся головой, щеки мои запылали и, наверное, стали красными, как помидор. Я старалась не обращать внимания на Нину, которая фыркнула от смеха на другом конце комнаты, заметив мою реакцию. Она нарочно утаила эту важную информацию, когда рассказывала мне о школе, — по-видимому, хотела насладиться моим смущением. Остальных студентов, кажется, появление голого мужчины в центре студии ничуть не смутило, как будто они постоянно видели такое. Некоторые шутили и ухмылялись, но я никак не могла прийти в себя. Наконец я отвела взгляд от натурщика, пытаясь сосредоточиться на словах Марджори.
— Сегодня мы будем рисовать мужскую фигуру. Пожалуйста, все успокойтесь. Мы уже видели это раньше, так что тут нет ничего нового, — добавила она со вздохом, поскольку некоторые студенты продолжали болтать и хихикать. — Все великие художники изображали мужскую фигуру: да Винчи, Микеланджело, Тернер… Кто не в состоянии преодолеть свою чрезмерную стыдливость, может выйти.
Она обвела взглядом студию, и смешки стихли. Видел бы меня сейчас мой отец! Я невольно представила себе его лицо и, улыбнувшись про себя, слегка расслабилась. Я приехала сюда для того, чтобы приобрести жизненный опыт и доказать, что я художница. И это мой первый шанс.
— А теперь запомните, — Марджори начала обходить комнату по кругу, — цель рисования с натуры — не просто точное воспроизведение увиденного. Экспериментируйте, упрощайте линии, искажайте детали тела, чтобы передать эмоции и добавить рисунку психологизма.
Я взяла уголь и, следуя всем советам Марджори, попыталась воспроизвести гибкие линии фигуры. Она продолжала медленно кружить по комнате, останавливаясь у каждого мольберта и оценивая работу. Я видела, что она вот-вот приблизится ко мне, и в животе взволнованно трепетали бабочки. Меня отделял от Марджори всего один мольберт, когда в аудитории появился Эдди — растрепанный, но одетый с небрежным шиком: в мешковатой белой рубашке, заправленной в бежевые брюки, в темных очках, защищающих глаза от резкого дневного света. Все повернулись, чтобы взглянуть на вошедшего. Нина — несомненный лидер нашей маленькой компании, а вот Эдди — явно звезда Сент-Агс. Каждый окликал его по имени, махал или хлопал по спине, когда он проходил мимо, а он приветствовал коллег с легким снисхождением.
— Извините за опоздание. У меня ужасное похмелье, — пожаловался он, пересекая комнату. — Простите, простите… О господи! — Он замер, заметив натурщика, и сдвинул на нос солнечные очки. — Почему никто не сказал мне, что мы сегодня изучаем мужскую фигуру? Я пришел бы вовремя!
Я удивленно воззрилась на Эдди, затем перевела взгляд на остальных студентов. Никто на его слова не отреагировал. Марджори безмятежно улыбнулась ему и попросила побыстрее занять свое место. Усевшись за мольберт, он заозирался, встретился со мной глазами и помахал мне пальцами в знак приветствия. Я нервно кивнула. Теперь, когда Эдди выделил меня, студенты начали присматриваться ко мне. Наконец, Марджори остановилась за моей спиной. Она склонилась над моим плечом, ее длинные светлые волосы защекотали мою руку, и я затаила дыхание.
— Вы уделили ужасно много внимания выражению лица, но над остальным еще нужно поработать, — заметила она.
— Я пока не закончила, — пробормотала я, вдруг сильно покраснев. Надо признать, я откладывала детализацию торса в надежде, что со временем наберусь для этого мужества. — Пожалуй, меня немного смущает тема рисунка… Поэтому я сосредоточилась на чем-то… более легком.
Кивнув, Марджори продолжила рассматривать мою работу. Мне казалось, что взоры всех присутствующих устремились на меня в ожидании вердикта — как преподаватель оценит новую студентку.
— Мне нравится, как вы используете светотень. И текстура передана хорошо. Но перспективе нужно уделить больше внимания, — мягко произнесла преподавательница. — И вам следует избавиться от чопорности и смущения, если вы хотите добиться успеха в этом классе. Весь смысл вашего пребывания здесь заключается в том, чтобы отринуть все наносное, изучая реальность.
Она перешла к следующему студенту, и все вернулись к своим мольбертам. Я почувствовала себя выпотрошенной. Бог с ней, с перспективой — над ней я обязательно поработаю. Но я разозлилась на себя за то, что не выказала больше стойкости. Что подумают обо мне соученики? У меня был единственный шанс произвести хорошее первое впечатление, а я его упустила.
Я сочла Марджори суровым критиком, однако она оказалась милейшим созданием по сравнению с другим нашим преподавателем, мистером Блаем. К концу дня он умудрился довести до слез половину класса. Его критические замечания граничили с хамством, и по студии прокатилась волна облегченных вздохов, когда он наконец отпустил нас. Я чувствовала себя вымотанной и обескураженной, когда мы всей компанией спускались по тропинке со скалы к пляжу.
— Как вы думаете, натурщик Марджори не замерз? — лукаво спросил Эдди. — Ему особенно нечем похвастаться, не так ли? — Над этой шуткой похихикали только они с Ниной.
А я мучилась вопросом, не совершила ли ужасную ошибку, приехав сюда. Одной из тех, кого довел до слез мистер Блай, была Бэбс. Посмотрев на нас, Эдди вздохнул.
— Да ладно, все не так уж плохо. Берди, это твой первый день, а педагоги всегда строги к новеньким. Им нужно проверить, способна ли ты одолеть длинную дистанцию. А ты, Бэбс, сама знаешь, что бо́льшую часть времени ты — звезда старины Блая. И если бы он не критиковал тебя так зверски, то это означало бы, что ты ему безразлична.
Сама я более или менее сносно пережила третирования мистера Блая, а вот Бэбс выглядела подавленной.
— Я не могу позволить себе быть звездой бо́льшую часть времени, — жалобно произнесла она, низко опустив голову. — Я должна быть лучшей каждый день.
— Нет ничего плохого в маленьком дружеском состязании, дорогая. — Сунув руки в карманы, Эдди пожал плечами. Он смотрел на океан, игнорируя унылый вид Бэбс.
— Ну все, хватит хандрить. — Нина сурово взглянула на подругу. — Кто хочет попрыгать со скалы?
— А надо ли? — жалобно проскулил Эдди, утратив бодрый вид. — У меня кошмарное похмелье.
— Это обряд посвящения для Берди. Сегодня же ее первый день! — настаивала Нина, бросив на Эдди взгляд, полный осуждения. — Да и ты, вероятно, почувствуешь себя от этого лучше.
Слова об «обряде посвящения» мне не понравились. В памяти сразу всплыли разные ритуалы и кровавые забавы.
— А что это за прыжки со скалы? — осторожно спросила я, опасаясь, что ответ меня не устроит.
— Прыжки — они и есть прыжки, — ответила Нина просто, но в ее глазах появился опасный блеск. — Видишь вон ту скалу, которая похожа на плавник акулы? — Я посмотрела, куда она указывала, и действительно в нескольких сотнях футов от нас разглядела большой выступ — как и сказала Нина, похожий на акулу в волнах. — Мы поплывем к ней, заберемся на вершину и спрыгнем. Все мы делали это в свой первый день, теперь твоя очередь. Ты же умеешь плавать?
Сердце мое совершило кульбит. К счастью, плавать я умела. Дома мы каждое лето плавали в большом озере на вересковой пустоши. Но есть разница между спокойной зеленой водой, к которой я привыкла, и бурным синим океаном, простиравшимся передо мной.