26
Есть один плюс в том, чтобы упасть с шестиметровой высоты сквозь стеклянную панель. Потеря памяти.
Конечно, не абсолютная. Но ее хватило, чтобы минимизировать шок. Мой мозг ко мне очень добр.
Когда я уже заново научилась управлять конечностями и меня перестало тошнить при любой попытке встать, я все равно не помнила почти ничего из того, что случилось в первые двенадцать часов после падения. Были какие-то обрывки воспоминаний. Они всплывали от случайных фраз, звуков, прикосновений. Грубое царапанье шейного ортеза по горлу. Плач какой-то девочки. Свет в зрачках.
Терпеливый, спокойный голос.
– Кэдди?
Я тогда подумала: кто это?
Бегущие по потолку полоски света.
И боль. Ох, как же было больно. К счастью, боль скоро закончилась: я ныряла в забытье и всплывала обратно, а потом мне давали таблетки. Но память о боли настигала меня в самые неожиданные моменты еще много месяцев спустя. Словно каждый нерв в моем теле бил тревогу: ЧТО-ТО НЕ ТАК.
И, конечно, со мной много что было не так. Помимо сильного сотрясения – врачи сначала думали, что я повредила мозг, и, по словам мамы, это были худшие пять часов в ее жизни, – я сломала ногу в двух местах, раздробила запястье и заполучила три сломанных ребра.
Но я выжила вопреки всему. Во мне была решимость, о которой я и не подозревала.
Почти все утро и день родители сидели со мной, но я ничего не помню из наших разговоров.
– Это, наверное, к лучшему, – сказала позже мама. – Ты явно была не в себе. Все повторяла, что испортила ботинки. – Она рассмеялась и смахнула слезу. – Будто меня волновали ботинки. Но ты все говорила и говорила про них!
Первый осмысленный разговор случился позже тем же днем. Я проснулась и обнаружила в палате Рози. Она сидела на стуле, придвинутом прямо к моей кровати, и держала на коленях журнал «Космополитен».
– Эй, – сказала я.
Голова Рози резко дернулась вверх. Наши глаза встретились, и по лицу ее расплылась счастливая улыбка. От ее вида я чуть не расплакалась. Так улыбаются друзья, которые знают тебя больше десяти лет. Которые прощают тебе любой идиотизм. Назвать их лучшими друзьями – это не сказать ровным счетом ничего.
– Эй. – Она сжала губы, затем глубоко вдохнула и улыбнулась снова, на сей раз какой-то дрожащей улыбкой. – Кэдди, ох боже.
– Знаю, – сказала я, потому что я и правда знала.
Она опять попыталась улыбнуться.
– Вот уж идеальная возможность сказать: «А ведь я тебе говорила».
– Ты не злишься?
Она потрясла головой.
– Я слишком испугалась, чтобы разозлиться. Может, потом. Отложу до лучших времен.
Она положила журнал на прикроватный столик и придвинулась ко мне.
– Как ты?
– А, все в порядке, – на автомате ответила я, но пока я говорила, на меня опустилась пелена беспамятства, и я на секунду перестала слышать ее голос.
Я моргнула, пытаясь пробраться сквозь этот туман.
– Кэдс, ты сломала ногу, – сурово напомнила Рози. – Это не «все в порядке». А еще мама сказала, что твоя мама сказала, что ты упала с огромной высоты. И сотрясение. Тебе повезло, что ты не сломала шею.
От ее слов воспоминания прорвались мне в мозг. Было чувство, что мир уходит у меня из-под ног. Острое жжение осколков стекла на коже. Наверное, это все отразилось у меня на лице, потому что Рози с беспокойством посмотрела на меня.
– Ты в порядке?
Я попыталась кивнуть, что было ошибкой.
– Ага, – проговорила я вместо кивка. – Просто… ох. Голова кружится.
– Это, наверное, от лекарств. Тебя ими накачали. Наверное…
– А где Сьюзан? – перебила я ее.
Рози замолчала. Она посмотрела на дверь, плотно сжав губы, словно боясь, что ответ прорвется наружу. Потом обратила взгляд на меня.
– Не знаю. Дома, наверное.
В ее голосе зазвучал какой-то холодок.
– А почему не здесь? – Сердце испуганно пропустило удар. – С ней все хорошо?
Рози нахмурила брови. Потом удивленно их приподняла.
– Кэдди, ну хватит. Ты знаешь, почему она не здесь.
– Ей ведь не досталось из-за меня, а?
Туман в голове мешал думать. Я попыталась сложить головоломку из обрывочных воспоминаний. Вот зонтик. Вот Сьюзан плачет. Вот я обнимаю ее и говорю, что она не станет плохой.
– Не досталось? – повторила Рози. – Кэдди, ты могла умереть.
– Но она не виновата. Мы обе… – Опять туман. – То есть это я сама…
– Конечно, она виновата, – натянуто ответила Рози. – После всего, что случилось, она снова бежала и уговорила тебя уйти с ней. Опять. И посмотри, что из этого вышло.
– Нет. – Я постаралась, чтобы мой голос звучал убедительно. – Все было не так. Она тебе не рассказала? Это я пошла ее навестить, а не наоборот.
Лицо Рози дернулось. Я наблюдала, как она переваривает информацию. Затем она снова собралась с мыслями.
– До знакомства с ней ты бы ни за что не стала сбегать из дома, – заметила она.
Это была правда.
– Ты бы никогда не сотворила такую дичь, Кэдди. Ты была на крыше. Посреди ночи!
– Мы собирались посмотреть рассвет… – Слезы защипали мне глаза. – Откуда нам было знать, что так случится?
Ее черты смягчились, но все равно на лице у Рози было больше отчаяния, чем сочувствия.
– Не плачь. Мне жаль. Не надо было тебя ругать. Но, если честно, ты ведь знала, что такое может случиться. Именно поэтому люди не гуляют по крышам заброшенных домов, тем более ночью. Чтобы такого не случилось.
Слезы побежали у меня по щекам, пощипывая кожу. Я прикусила язык и попыталась дышать через нос. До меня только сейчас начало доходить, что же на самом деле произошло. Ох, боже мой.
– Тебе надо пойти повидать Сьюз, – от слез у меня задрожал голос. – Проверь, как там она.
– С ней все в порядке, Кэдди, – ответила Рози нетерпеливо. – Это ты лежишь в больнице. Ты чуть не умерла.
– Но почему ее здесь нет? – меня начинала охватывать паника. – Она разве не приехала со мной? Ее заставили уйти?
– А мне откуда знать? Я узнала, когда мама позвонила мне в обед. Кстати, это был самый странный разговор в моей жизни. Сначала Сьюзан не пришла в школу, а потом: «Не пугайся, Рози, но Кэдди в больнице, потому что она провалилась в люк». Конечно, я испугалась.
Я ее почти не слушала.
– Она рассказала мне про семью. Это все так ужасно.
– Эй, – сказала Рози таким непривычным тоном, что я вынырнула из воспоминаний и посмотрела на нее. – Вообще-то я тут сижу.
Тут раскрылась дверь, и мы обе дернулись от неожиданности.
Это была мама Рози. Она сжимала в руках скромный букет желтых цветов.
– Привет, Кэдди, – с улыбкой поздоровалась она. – Ты проснулась. Как себя чувствуешь?
Она положила цветы на стол и ласково опустила руку на плечо Рози.
– Нормально, – сказала я, потому что как еще ответить, когда твое лицо все в порезах, а кость в ноге разломлена.
– Нам пора, – сказала она Рози. – Кэдди нужно провести время с семьей.
– Я тоже семья, – хмуро возразила Рози, но начала подниматься. – Я вернусь завтра после школы. Посмотрим, что я смогу узнать про Сьюз, ладно?
Я почувствовала, как мое лицо расплывается в благодарной улыбке.
– Ты лучше всех, Роз.
– Угу, угу, – Рози закатила глаза, но тоже улыбалась. – Вот и не забывай об этом.
Она помахала мне.
– Увидимся завтра.
Оставшуюся часть вечера члены моей семьи то входили в палату, то выходили из нее, а я то проваливалась в медикаментозный сон, то просыпалась. Тэрин покрасила мне ногти отвратительно ярким зеленым – «А что ты мне сделаешь?» – и рассказала, как ее положили в больницу, когда у нее обнаружили биполярное расстройство. Мама суетилась вокруг, расставляла по палате цветы и бормотала под нос об опасностях плохо огороженных строений и о подростках, у которых «напрочь отсутствует здравомыслие». Папа немного постоял в углу, изучая мои анализы и осматривая навешанные на меня приборы. Периодически он кивал. Уходя, он поцеловал меня в лоб впервые за десять лет.
– Отдохни. Морфий поможет тебе поспать. Я сегодня ночью на дежурстве, так что, если понадоблюсь, просто нажми на кнопку, и кто-нибудь из медсестер меня позовет. Договорились?
– Договорились, – растроганно отозвалась я.
Но потом он остановился в дверях и оглянулся на меня.
– Но только если я правда-правда буду нужен, поняла? Я все-таки сегодня на работе.
Он улыбнулся мне и ушел, не дожидаясь ответа.
От таблеток я погрузилась в странный, неровный сон: сны приходили вязкие, тягучие и полные странных вариаций самых внезапных воспоминаний. Я то засыпала, то резко просыпалась, и каждый раз меня поражало, что я лежу в незнакомой пустой комнате.
А потом я оказалась не одна.
– Привет.
На Сьюзан были растянутые серые треники и мешковатая черная кофта. Нечесаные волосы торчали во все стороны. Я понятия не имела, сколько она пробыла в комнате, но главное, что она была тут, рядом, стояла у самой двери, почти вжимаясь в нее спиной. Даже на коротком приветствии голос у нее задрожал.
– Привет, – сказала я.
Она подобралась поближе, сцепив пальцы. Глаза внимательно изучали мое лицо, и вид у нее был такой измученный, что мне захотелось плакать.
– Как ты? – спросила она наконец, остановившись в паре шагов от кровати.
– Да ничего, – как можно небрежнее ответила я, ожидая, что она улыбнется.
– Кэдди… – Она сделала еще шаг и так крепко схватилась за стойку кровати, что я будто сама это почувствовала. – Прости, прости меня, пожалуйста. Мне так жаль… – Голос ее надломился, и свободная рука подлетела ко рту. – Они не пустили меня к тебе вчера вечером, не разрешили остаться, а я так хотела прийти. А сегодня, о боже, все было так ужасно, все сказали, что я не должна, что я только сделаю тебе хуже.
– Сьюз…
– Но я не могла не прийти. Мне надо было перед тобой извиниться, это я виновата, я все порчу…
Я оставила попытки вклиниться в ее лихорадочный монолог и протянула здоровую руку, изображая объятия. Сьюзан секунду помедлила, а потом обежала кровать с другой стороны. Поначалу она склонилась, неловко пытаясь меня обнять, но потом села всем весом на кровать, а затем забралась на нее с ногами.
Когда она осторожно втиснулась между мной и краем кровати, мне пришло в голову, что с Рози мы почти никогда не обнимались. Даже в детстве мы не заходили вместе в раздевалку и не спали в одной кровати. Не знаю, в ком тут было дело, но Рози бы и в голову не пришло забраться на мою больничную койку.
– Ты ничего не портишь, – некстати сказала я.
– Это ты на собственном опыте говоришь, или?..
– Я думаю, тебе просто не везло, – сказала я как можно жизнерадостнее, слегка переигрывая, чтобы она поняла, что это совершенно нормально. – Теперь будет только лучше. Есть свет в конце тоннеля.
– Самый темный час – перед рассветом?
По крайней мере, я услышала улыбку в ее голосе.
– Все не так плохо, как кажется… – Я попыталась вспомнить еще что-нибудь. – Хм, que sera, sera.
Мы помолчали, а потом одновременно сказали:
– Что не убивает, делает тебя сильнее.
И обе расхохотались.
– Ш-ш-ш, – цыкнула Сьюзан сквозь хихиканье. – Меня вообще не должно тут быть, помнишь?
– Кстати, а что ты тут делаешь? Как зашла? И который сейчас час?
– Почти полночь. Пришлось дождаться, когда Сара ляжет спать.
Сердце у меня оборвалось. Смеяться больше не хотелось.
– Сьюз. Ты серьезно?
– Я же сказала, что мне надо было тебя увидеть.
Несмотря на ее кажущееся спокойствие, я слышала, что она пытается передо мной оправдаться.
– Я еще не рассказала тебе про сегодня. Ты поймешь, почему мне надо было тебя увидеть.
– То есть ты опять сбежала из дома, а потом проникла в больницу?
– Ну, это было несложно, – отмахнулась она. – Куда проще, чем можно подумать.
– Тебя кто-нибудь видел?
– Разумеется.
Я помолчала, но Сьюзан ничего не стала объяснять. Она выпрямилась и соскользнула с кровати, а потом уселась в кресло и поморщилась.
– Ударилась ногой, перебираясь через садовую стену.
Я устало закатила глаза.
– Ты одна можешь говорить об этом так спокойно. А я уже говорила, что сломала ногу?
Сьюзан виновато сморщилась, и я ощутила укол вины. Я хотела ее подразнить, но она лишь притворялась, что у нее все в порядке. Начав говорить, я сразу видела, какие эмоции отразились на ее лице. Она выглядела надломленной. И этот надлом меня пугал.
– Прости, прости… – тут же осеклась я. – Это я так неудачно пошутила.
– Знаю. – Она отвернулась и промокнула глаза рукавом. – Прости… я сейчас немного в раздрае.
Я подождала, пока она придет в себя, и заговорила снова:
– Так что у тебя сегодня случилось?
– Ничего хорошего. Ты бы видела лицо Сары, когда она открыла дверь и увидела меня в компании полицейских. Она так на меня посмотрела! Это было ужасно. А полицейские говорили и говорили, не затыкаясь, и это было просто невыносимо… Они словно оттягивали неизбежный момент, понимаешь? Рози, наверное, уже сказала тебе, что я не пошла в школу. Сара не пошла на работу. И знаешь что? Она даже на меня не наорала. Просто заплакала. И это гораздо хуже. – Она снова промокнула глаза. – А ты как? С тобой все хорошо, ну, помимо ноги?
– И лица?
– Да, и его тоже.
– Ну, с ногой все неважно. И еще они беспокоились из-за моего сотрясения, но, похоже, обошлось. Меня, наверное, через несколько дней выпишут.
– Это хорошо. – Она наконец улыбнулась искренней улыбкой. – Я так рада. Весь день я представляла себе всякие ужасы. Сара сказала, что тебя может парализовать. Боже, представь себе!
Наблюдая за ее болтовней, я чувствовала, как внутри у меня ширится тревога. Что-то было не так. Она мне чего-то не говорит. Должна быть какая-то причина для того, чтобы она после всего случившегося проникла ко мне в палату посреди ночи.
– Почему ты пришла, Сьюз?
Она потянула за нитку в рукаве кофты, избегая моего взгляда. Мне становилось все беспокойнее.
– Я пришла попрощаться, – сказала она наконец.
Тревога сковала мне сердце.
– Ты о чем?
– Меня забирают отсюда. Ну, Сара… Сара и социальные службы. Меня отправляют в детдом.
Она все еще не поднимала на меня взгляда.
– Нет.
– Это даже не обсуждалось. Сара сообщила мне, как только ушла полиция. И сказала это так беззлобно, просто как факт. Будто других вариантов больше не осталось. Она сказала, что это последняя капля. На самом деле она сказала много всего другого, совершенно ужасного, но она права.
– Она еще успокоится.
– Нет, не на этот раз. Она уже поговорила с Беккой… – Заглянув мне в лицо, она добавила: – Ну, мой соцработник, помнишь? Мне кажется, она уже все решила. Сара попыталась… – Не глядя на меня, Сьюзан поперхнулась словами, но потом собралась с духом: – Сара хотела, чтобы меня забрали сразу, но, похоже, так не положено.
– И что это значит? Куда ты уедешь?
Она быстро прикрыла глаза.
– Боже, я не знаю. Не знаю, как это все работает. Наверное, меня поселят с какими-нибудь сиротами? – Ее голос задрожал. – Или с другими идиотами, от которых отказались родители.
– Ох, Сьюз… – Сердце у меня ныло от тревоги и жалости. – Послушай, может, если ты все объяснишь…
– Что я объясню? – Теперь она смотрела мне в глаза. – Что тут объяснять? Она пыталась. Правда, старалась изо всех сил. Но я просто… как там она сказала… Мне уже не поможешь. Я только причиняю людям боль, и она больше не может «нести ответственность за мое разрушительное поведение». Дословно.
– Но… Детдом? Разве это поможет?
– Конечно, нет. Но это уже не будет ее проблемой. Я не буду ее проблемой.
Она внимательно изучала свои рукава и сжатые в кулаки руки.
– Иногда я думаю, может, было бы лучше, если бы она вообще не вмешивалась.
– В смысле, если бы ты осталась с родителями?
– Ага.
– Но тебя избивали. Ты могла умереть.
– Может, это тоже было бы лучше.
– Что?!
– Ничего. – Сьюзан медленно вздохнула, расправила плечи и отвела назад голову.
Она долго сидела, прикрыв глаза, а потом открыла их и решительно улыбнулась.
– Ну да ладно. Я тебе кое-что принесла.
Она засунула руку в карман, вытащила кулон и протянула мне.
Я сразу его узнала.
– О нет, я не могу… – Я попыталась пихнуть кулон обратно ей в ладонь, но она прижала кулаки к груди. – Это же твое.
– Я хочу, чтобы он был у тебя, – просто сказала она. – В знак благодарности.
– Благодарности за что?
Я внимательно посмотрела на кулон: тонкая цепочка, изящный изгиб голубя. Вблизи он оказался даже красивее.
– Ты знаешь за что. – Ее губы изогнулись в мягкой печальной улыбке. – Думаю, ты лучшая подруга из тех, что у меня были.
– Я не скажу Рози, что ты так сказала. – Я попыталась отшутиться, потому что знала, что могу расплакаться.
– Нет, скажи. И скажи ей, что она тоже прекрасная подруга. И скажи ей, что мне жаль. Ее я, наверное, уже не увижу. Ну, до отъезда.
– А ты знаешь, когда уедешь?
Она отвернулась.
– Ну, может, через пару дней?
– Может, ты сможешь приезжать и жить у меня, – отчаянно предположила я.
Сьюзан вслух рассмеялась:
– Да уж, твои родители будут в восторге.
Она снова вздохнула, но на этот раз с улыбкой:
– Признай, Кэдс, что я официально безнадежный случай. Ходячая и говорящая ошибка.
Голос ее звучал жизнерадостно – и улыбка была веселой, но я заметила, как дрожит поднесенная к лицу рука.
– А вот и нет.
– А вот и да.
Я не успела возразить снова: она посмотрела на часы и поморщилась.
– Мне, наверное, пора.
– А почему тебе не остаться, пока не рассветет? – предложила я. – Зачем одной идти по темноте.
– Да все будет хорошо, – отмахнулась она. – А тебе нужно отдохнуть, я и так не давала тебе спать.
– Если ты пойдешь одна домой, я все равно не засну от беспокойства, – возразила я.
Она посмотрела на меня с неизъяснимым выражением на лице. Я не могла понять, злится она или грустит, взбесили ее мои слова или обрадовали.
– Ладно, – сказала она наконец. – Но только если ты пообещаешь, что поспишь. Ты ведь заснешь, да?
– Я и так уже засыпаю, – сказала я, моргая.
Она слегка улыбнулась.
– Хорошо, я останусь до рассвета.
И это была добрая ложь.