Мое пробуждение было резким. Подсознание вырвало меня из объятий сна так внезапно, что несколько секунд я оглядывалась по сторонам, пытаясь вспомнить, где нахожусь, и одновременно понять, что меня разбудило. Меня пронзили две мысли одновременно, и я резко села в кровати. Невыносимая боль разлилась по телу, и я вскрикнула.
Во-первых, я поняла, что Сьюзан исчезла, хотя было еще темно. Во-вторых, я вспомнила кое-что из сна, что-то настолько страшное, что я от ужаса проснулась.
Я вспомнила, как несколько недель назад Сьюзан сказала, крутя в пальцах незажженную сигарету: «Я лучше умру, чем пойду в приют».
Вместе с этим воспоминанием мой пробужденный мозг подсунул мне другие обрывки нашей полночной беседы.
Я пришла попрощаться.
Может, это было бы лучше.
Она говорит: «Мне уже не поможет».
И потом последний ключ к разгадке, который я пропустила только из-за собственной глупости: ее ожерелье, лежащее на моем прикроватном столике. Ее самая любимая в мире вещь. Ее драгоценность. Она отдала ее мне.
Я запаниковала; у меня горели уши и кончики пальцев. Паника разливалась внутри плотной волной; казалось, она была существом, которое схватило меня и трясло. Секунду я не могла двинуться. Папа, подумала я. Пусть придет папа. Он пойдет и найдет ее, и все будет хорошо. Я потянулась к кнопке у кровати, потом остановилась. А что случится, если я ее нажму? Придет медсестра, и что я ей скажу? Моя подруга, впавшая в немилость, вроде как виноватая в моем нынешнем состоянии, пробралась в больницу и подарила мне ожерелье, и теперь я думаю, что она собирается покончить с собой? Звучит как полный бред. Каковы шансы, что медсестра и правда позовет отца? Нет, надо пойти и найти его самой. Я осмотрела темную комнату и увидела инвалидное кресло метрах в двух от кровати. Откинув одеяло, я взглянула на свою ногу. Ну, насколько может быть больно? Нога все еще была в форме ноги; наверняка мои кости как-то прикрепили одну к другой. А может, и просто гипса для этого достаточно.
Я помедлила в нерешительности, потом медленно помахала ногами, свесив их с кровати. Сломанная потешно выступала вперед, а другая, словно в предвкушении, согнулась к полу. Собравшись с духом, я опустила собственный вес на целую руку и спустилась на пол.
Хотя вес распределялся между здоровыми конечностями, стоило ногам коснуться пола, меня пронзило резкой болью. Когда мне в последний раз давали обезболивающее? А что, если я потеряю сознание до того, как доберусь до кресла? Я на секунду прикрыла глаза, собираясь с мыслями, потом встала.
До кресла было недалеко, но это путешествие через комнату стало самым мучительным приключением за всю мою жизнь. Нога волочилась за мной грузом боли. Обливаясь слезами, я почти доковыляла до кресла, но тут моя здоровая нога подогнулась, и я рухнула на пол. Зажав рот рукой, чтобы не заплакать в голос, я подождала несколько секунд, пока острая боль не утихла, а потом подтянулась в кресло.
Я выкатилась из палаты в пустой коридор. Сердце мое неслось галопом. Надеюсь, тут где-нибудь рядом лифт. Он нашелся за углом, и я нажала кнопку, прислонилась головой к стене и рыдала всю дорогу до реанимации.
Когда двери первого этажа раскрылись, передо мной очутились двое докторов: наверное, они как раз ждали лифта.
– Ого, – сказал мужчина потрясенно.
Я увидела, как его взгляд переместился мне за спину, словно там сейчас по волшебству появится кто-то, кто объяснит, что я здесь делаю.
– Я ищу доктора Оливера, – попыталась сказать я, но страх и боль сжимали мне горло, и я едва смогла проговорить слова.
– Доктора Оливера? – медленно сказала женщина, оглядывая мою ногу, потом руку, потом лицо. – А ты точно на том этаже?
Двери начали закрываться, и я выставила руку, чтобы остановить их. Я слишком далеко высунулась из кресла, слишком оперлась на сломанную ногу и завыла от боли.
Оба доктора протянули мне руки с ошеломленным видом.
– Он мой папа, – начала я говорить и увидела знакомую коренастую фигуру в дальнем конце коридора.
Он не смотрел на нас, оживленно о чем-то беседуя с медсестрой и показывая на листок с анализами в руке.
– Папа! – закричала я.
Он резко поднял голову и оглянулся с видом человека, который услышал знакомый звук в непривычном контексте. Потом он увидел меня, и лицо его исказилось от шока. Пихнув бумаги медсестре, он чуть ли не бегом пустился навстречу, преодолев расстояние между нами за пару секунд.
– Кэднам, – то ли прокричал, то ли выдохнул он.
Когда он подошел ближе, я увидела на его лице испуг. Он протянул ко мне руки и схватил за плечи.
– Что она тут делает? – Он почти орал, да еще таким злым голосом, какого я никогда не слышала раньше.
Папа обращался к бедным докторам, что держали меня за руки.
– Мы просто ждали лифт, когда она появилась, – спокойно объяснила женщина.
Папа опустил на меня взгляд и потряс за плечи.
– Почему ты не в палате, Кэднам?
– Мне нужно с тобой поговорить… – Его страх передался мне. Я почти не могла дышать от испуга, и голос у меня прерывался. – Это очень важно.
Мне не хватало нужных слов. Я говорила, как школьница, оказавшаяся в компании взрослых.
– Скажи мне… что не так? Что случилось? – Его глаза метались по моему лицу. Он все еще был напуган. – Что-то случилось?
– Не со мной…
К горлу подступили слезы. Я начинала отчаиваться, потому что знала, что случится, когда я упомяну Сьюзан. Мне нужно, чтобы он меня выслушал, а когда это вообще срабатывало?
– Это… это Сьюзан.
Эффект наступил мгновенно. Паническое выражение исчезло с его лица, пальцы разжались. Он устало вздохнул и закатил глаза.
– Ох, да сколько можно, – еще один громкий вздох. – Боже, Кэднам, я думал, что-то случилось. Ты меня до смерти напугала.
– Нет. – Я попыталась говорить уверенно. – Нет, пап. Все не так. Послушай меня. Я думаю, она…
– Что бы там ни было, утром поговорим, – сухо отозвался папа. – Сейчас нужно, чтобы ты отдохнула. Клодия, можете отвезти мою дочь обратно в палату, пожалуйста?
– Нет, – сказала я опять. – Нет, пап, послушай. Я думаю… – у меня прервался голос. – Я думаю, она может причинить себе вред.
Папа сжал челюсть и на секунду закрыл глаза.
– Кэднам. Тебе нужно успокоиться и поспать.
Он вообще меня слышал?
Доктор внимательно всматривалась в меня.
– Кто такая Сьюзан? – спросила она.
– Непутевая девчонка, – ответил за меня папа. – Из-за нее Кэдди здесь и очутилась.
– Почему ты думаешь, что она может навредить себе?
Женщина обращалась ко мне и говорила мягко.
– Она пришла навестить меня ночью, сказала, что хочет попросить прощения. А потом сказала, что ее забирают органы опеки, но раньше, давно, она говорила, что скорее умрет, чем пойдет в приют. – Я сказала это все единым предложением, пытаясь объяснить как можно больше, пока папа меня не перебил. – И она говорила разные другие вещи, что ей уже не поможешь, и… и она пришла попрощаться. И отдала мне свое ожерелье, свою самую любимую вещь – она его вообще никогда не снимает.
В какой-то момент я протянула руку и схватила женщину за рукав. Я осознала это только потом, когда уже замолкла. Я отпустила рукав, стыдясь собственного порыва.
Наступила тишина. Удалось мне их убедить?
– Папочка, – услышала я себя. – Пожалуйста. – По моему лицу бежали слезы. Я все вспоминала, как Сьюзан отдает мне ожерелье. – Неважно, что ты о ней думаешь.
Он посмотрел на меня долгим взглядом.
– У тебя есть телефон Сары? – спросил он наконец.
– Нет… – у меня задрожал голос. – У меня отобрали мобильный.
– Когда Сьюзан ушла отсюда?
– Я не знаю, я заснула. Она сказала, что останется до рассвета. Когда я проснулась, было еще темно, но она уже ушла. Тогда я и поняла. Мне нужно было раньше понять… – Я всхлипнула. – Но…
Папа снова опустил руки мне на плечи. На сей раз мягко, бережно.
– Успокойся. Ладно? Успокойся.
Я прикусила губу, стараясь сдерживаться.
– Как мне быстрее всего связаться с Сарой? У мамы есть ее телефон?
– Да.
Но что, если она запротестует? Что, если отмахнется, как папа отмахнулся от меня?
– Позвони маме Рози.
Ответ возник у меня сам по себе, и я ослабела от облегчения. Я столько раз звонила Рози по городскому, что помнила телефон – единственный, помимо собственного.
– У нее есть номер Сары.
Я дважды проговорила ее номер, пока он записывал его в свой блокнот, и трижды попросила его прочесть вслух, чтобы убедиться, что он записал правильно.
– Ты позвонишь сейчас Шелл? Прямо сейчас? – настаивала я. – А потом Саре? Сразу же?
– Я позвоню им обеим, – пообещал он. – Но тебе надо вернуться в палату и лечь. Прямо сейчас. Клодия, отвезете ее обратно наверх?
Медсестра развернула мою коляску и ободряюще сжала мне плечо.
– Я приду навестить тебя с утра, – сказал папа. – Сообщу, что все в порядке, ладно?
– Она уже пыталась покончить с собой, – выпалила я прежде, чем Клодия взялась за ручки кресла.
Она остановилась и посмотрела на папу.
На этот раз они все обменялись взглядами. Я заметила, что папины пальцы нервно сжали блокнот.
– Не переживай, – сказал он, но теперь я видела, что он сам разволновался. Он снова посмотрел на Клодию. – Спасибо.
Когда я вернулась в палату, на часах было 3:27. Записку заметила Клодия: листок лежал рядом с пустой коробкой от пирожных. Текст написали на обратной стороне листовки про подростковый диабет.
Прости за все.
Buonanotte
Люблю тебя
Сьюз
Хх
Вот как я себе это представляю…
Примерно тогда же, когда я ковыляла по больничной плитке, Сьюзан уселась на брайтонском пляже. Она стала глотать таблетки горстями – три горсти в общей сложности – прерываясь, чтобы запить их водкой. Закончив, она взяла пустую бутылку и наполовину закопала ее между камнями, чтобы ее не унесло в море и не разбило о берег. Аккуратно надев наушники, она пролистала песни в айподе и нашла «Abbey Road». Она слушала с закрытыми глазами и даже не плакала.