А потом, во время второго припева «Octopus’s Garden», она заснула.
После
Часть V
28
Я не думала, что вообще усну после ухода Джулии, но таблетки, боль и паника сделали свое дело, и я провалилась в забытье. Несколько раз я просыпалась, плохо понимая, что происходит. Мне казалось, что я слышу голоса… Потом я снова засыпала.
Сны приходили цветным хаосом: подсолнухи склоняют ко мне головы, загораживая солнце и сгибаясь на невероятно длинных стеблях. Пляшущие воздушные змеи с длинными хвостами веревками впиваются мне в руки. Сьюзан по ту сторону дороги, стоит спиной ко мне на железнодорожных путях, и светлые волосы развеваются на ветру. Тэрин, окруженная птичками-оригами, раскрашивает стены комнаты в зеленый. Галька на пляже каскадом осыпается у меня из-под ног. Лицо Рози у моего лица. Она говорит: «Кэдди, Кэдди?»
А потом реальность: рука на моем плече. Я открыла глаза: мир покачнулся и выпрямился.
– Кэдди.
Папин голос, непривычно нежный. Не вопрос, не просьба, не упрек. Просто мое имя.
Мой голос зазвучал надтреснуто и хрипло, словно я плакала во сне.
– Вы ее нашли?
– Да.
У него был уставший вид. Волосы растрепались, словно он ерошил их пальцами.
– Да, мы ее нашли.
Меня охватил ужас. Стало холодно, дыхание прервалось. Я хотела заговорить, но он успел первым.
– Мы нашли ее вовремя, – сказал он, склоняя голову и встречая мой взгляд с твердостью, от которой я смогла задышать. Сердце замедлило бег. – Все хорошо. Мы нашли ее вовремя.
Облегчение. Какое блеклое слово для такого всепоглощающего чувства. Я ощущала себя совсем пустой и в то ж время наполненной до краев. Конечно, я плакала, но, когда слезы высохли, я не знала, что делать с собой, и стала выпытывать у родителей детали. С непривычным терпением мама и папа отвечали на все мои вопросы, пока у меня не сложилась полная картина того, что случилось.
Папа, как и обещал, позвонил маме Рози, а потом Саре, которая вызвала полицию. Когда Сара повесила трубку, ей тут же позвонила мама Рози. Она передала ей пять слов – возможно, самых важных в жизни Рози: «Скажи им поискать на пляже».
Кому, как не Рози, было знать, что значил пляж для Сьюзан? Я вроде тоже знала, но мне не пришло в голову, что она захочет там умереть, – и я не могла отделаться от тошнотворного чувства, что все могло сложиться совсем по-другому. Если бы я не проснулась. Если бы не добралась до папы. Если бы не сказала ему позвонить Шелл. Если бы Шелл не разбудила Рози. Если бы не случилось хоть чего-то из этого, кто бы спас ее? Никто.
Мы нашли ее, сказал папа, и это была правда, но не полная.
Не было никакой слаженной цепи событий; из происшедшего ночью не получилось бы нарезать монтаж, где отважные герои сражаются со временем за жизнь Сьюзан. Всего-то пара удачных телефонных звонков да девочка, которая хорошо знает свою подругу.
Развязка оказалась самой обыденной. Я чувствовала, будто последние несколько месяцев меня несло бурным течением реки, потом я попала в водопад и внезапно очутилась на спокойной глади озера. Ни шума, ни движения, ни паники. Все было тихо. Я не знала, что мне делать.
Мне не разрешали видеться со Сьюзан, которую привезли в эту же больницу, но она была не в состоянии видеться ни с кем, кроме врачей и семьи. Конечно, я волновалась за нее, но волновалась как-то по-другому, не так, как раньше. Теперь я хотя бы знала, что она в надежных руках. Самое тяжелое было позади, и теперь станет лучше. И я приняла в этом какое-то участие. Я спасла ее – мне было так страшно, что я ее потеряю. Я чувствовала не только облегчение, но и гордость.
Через четыре дня после падения меня выписали с гипсом на руке и ноге и швами на лице.
– Может, останутся шрамы, – сказал доктор. – Пока сложно сказать.
Я втайне надеялась, что так и будет.
Мне казалось, что тонкий шрам вдоль линии волос, между скулой и ухом, – это сувенир, который я заслужила.
Даже когда я вернулась домой и успокоилась, про Сьюзан мне сообщали только в самых общих словах. Я знала, что ее привезли в больницу почти сразу, как она наглоталась таблеток, и ее организм не сильно пострадал. Что же до ее душевного состояния, то его так просто не оценишь приборами и не вылечишь капельницами. Это вызывало больше всего беспокойства.
– У нее был срыв? – спросила я маму.
– Этот термин мы больше не употребляем, – сказала она.
Видимо, и правда срыв.
Через неделю после передозировки Сьюзан перевезли в Хэмпшир, в психиатрическую клинику для детей и подростков под названием Гуиллим-Хаус. Мне сказали, что ей там будет лучше, да и давно пора ее полечить. Безопасное место, отличные специалисты и никакой нагрузки, кроме лечения. Я знала, что они правы, и я была рада, что ей оказывают помощь, но все равно было странно думать, что у Сьюзан «серьезные проблемы с психикой». Я знала, что в строгом смысле слова это было правдой, но такие слова просто не вязались со Сьюзан. Они рисовали портрет, на котором я совершенно не узнавала свою подругу.
– Да, а ментальные расстройства типа не меняют личность, – с сарказмом отозвалась Тэрин, когда я попыталась поговорить с ней об этом. – О боже! Диагноз! Теперь она станет совсем другим человеком.
– Тэрин, такими разговорами делу не поможешь, – сухо сказала мама.
– Спроси меня завтра, – ответила Тэрин. – Может, к тому времени я поменяю мнение о своей биполярке.
– Ладно, ладно, я поняла, – закатила я глаза. – Стереотипы – это плохо. Душевное здоровье – это сложный вопрос. Можешь уже перестать.
Мне еще нужно было выздоравливать – и вопросы собственного здоровья отвлекали меня от переживаний о душевном здоровье Сьюзан. Две недели я не ходила в школу, давая отдых мозгу и привыкая передвигаться по дому с помощью двух здоровых конечностей. К тому времени, когда я вернулась в школу Эстер и к подобию нормальной жизни, я чувствовала себя абсолютно другим человеком, не той девочкой, которая в последний раз вышла за школьные ворота. Но никто этого не заметил.
Несколько недель я ждала весточки от Сьюзан. Сначала я была уверена, что она вот-вот напишет, а потом раз за разом передвигала возможную дату. Апрель сменился маем, начались экзамены. Я целую вечность провела в кровати, и у меня была уйма времени повторить материалы и пересмотреть свои взгляды на школьные успехи. Я пошла на экзамены с новым чувством уверенности в себе, какого не чувствовала никогда раньше: я знала, что хорошо справлюсь, а если и нет, то ничего страшного.
– Тебе-то хорошо, мисс Частная Школа, – сказала Рози по телефону.
Она уединилась на время экзаменов, и мы общались только по телефону.
– Хочешь, обменяемся на время мозгами?
На следующий день после последнего экзамена – как специально! – я наконец получила весточку от Сьюзан. Мы не общались целых семь недель, и я уже начала забывать, как звучит ее голос. Она отправила мне имейл. Такой короткий, что я сначала прокрутила страницу вниз, под ее подпись, словно ожидая, что там будет что-то еще.
«Привет, Кэдди, – писала она, словно мы были обычными знакомыми. – Знаю, что прошла целая вечность, но… привет! Надеюсь, с тобой все хорошо. У тебя будет время приехать навестить меня? Я хочу кое о чем поговорить. Позвони Саре, она расскажет тебе про часы посещений.
С любовью, Сьюзан».
После долгой разлуки мне было недостаточно такого письма, но я все понимала.
Через семь недель можно было сказать слишком много – или вообще ничего.
Самое главное, что я наконец ее увижу. Я тут же ответила ей на письмо, разбрасывая десятки восклицательных знаков по предложениям. Потом позвонила Саре. Мы договорились, что я съезжу в Гуиллим-Хаус в следующую субботу.
Мне полагалось нервничать, но я была спокойна. За эти несколько недель у меня было достаточно времени, чтобы переживать, обдумать каждый аспект нашей дружбы и то, как пройдет наша следующая встреча. Теперь, когда встреча маячила впереди, я просто обрадовалась. Я очень скучала по Сьюзан.
– Поехали вместе, – сказала я Рози в четверг.
Ее экзамены закончились на неделю раньше, чем у меня, и теперь она пыталась найти работу на лето. Мы лежали, распластавшись на ее кровати, с упаковкой кукурузных чипсов и музыкой Фрэнка Тернера на «Спотифае».
– В другой раз, – легко отозвалась Рози. – Думаю, что лучше ездить по одному. Не валиться же целой толпой! Эй, а как ты думаешь, если меня возьмут работать на пирс, то я смогу бесплатно есть пончики?
– Конечно. И через день тебя от них затошнит.
В отсутствие Сьюзан мы с Рози, ничего не обсуждая и ни о чем не договариваясь, снова вошли в прежний ритм. Что-то между нами изменилось, это правда, но я чувствовала, что это хорошие изменения. Словно Сьюзан вклинилась между нами, протиснулась, чтобы выбить для себя маленькую нишу в нашей паре, а потом, исчезнув, оставила это пространство пустым. И теперь мы могли двигаться свободнее.
– Не думаю, что от пончиков может тошнить, – ответила Рози, набирая что-то на клавиатуре. – Ладно, попробую туда устроиться.
– Давай, удачи. Но серьезно. Сьюз. Гуиллим-Хаус. Ничего, если я поеду без тебя? Разве вместе будет не лучше?
– Думаю, если бы она считала, что так будет лучше, то попросила бы нас обеих.
Рози, не отрываясь, смотрела на экран ноутбука.
– Но она не попросила, и ничего страшного. Я рада, что ты поедешь.
– Я собираюсь привезти ей подарки. Что мне взять?
Пальцы Рози замерли, и она обернулась ко мне.
– Честно? Я думаю, одной тебя будет вполне достаточно.
Я нахмурилась.
– Что ты имеешь в виду?
– Может, на этот раз лучше без подарков. Просто съезди и посмотри, как там что.
– Но кто же откажется от подарков! – в недоумении спросила я. – Нет, ничего особенного я бы не повезла. Просто какую-нибудь мелочь от меня. От нас. Что-нибудь от нас.
– Думаю, сейчас ее это волнует меньше всего, честно говоря, – сказала Рози и вновь принялась печатать.
– Но ты же не злишься на нее, а? – рискнула я спросить.
Наверное, нелепый вопрос, да еще и столько времени прошло, но все-таки…
К моему облегчению, Рози рассмеялась.
– Нет, я уже на нее не злюсь. Ты думаешь, я такое чудовище? Когда твоя подруга чуть не умирает, злиться – это как-то чересчур. – Она потрясла головой. – Чертова Сьюз. Вот надо было взять и испортить мой праведный гнев. Зачем она такая трагичная, такая травмированная! – Рози улыбалась. – Ужасно эгоистично с ее стороны.
Я против воли рассмеялась.
– Ты могла бы просто ответить «нет».
– Могла бы, – жизнерадостно отозвалась Рози. – Но это бы уже была не я.
Погода в субботу стояла прекрасная – я давно уже такой не помнила. Ни единого облачка в небе; теплое, яркое солнце.
– Привет, июнь, – широко улыбаясь, сказала Тэрин.
Она предложила отвезти меня в клинику, и я с радостью согласилась. Иначе пришлось бы ехать с мамой.
– Какая прекрасная погода, чтобы полтора часа посидеть в машине!
– Могло быть и хуже, – сказала я, отодвигая сиденье настолько, чтобы влезла моя загипсованная нога.
На коленях я держала бордовый подарочный пакет, в котором был цветок подсолнуха, браслет-чарм и упаковка пирожных-макарон. Несмотря на слова Рози, у меня просто не укладывалось в голове, как можно приехать к Сьюзан с пустыми руками.
– Ты могла бы быть на работе, – сказала я Тэрин.
Она опустила темные очки на глаза.
– И то правда.
Свернув с нашей дороги, она включила навигатор.
– Ну, как себя чувствуешь?
– Хорошо, – улыбаясь, ответила я.
А что еще ответишь, когда стоит солнечный июньский день, я еду в машине с сестрой и скоро увижу подругу, которую люблю и по которой скучаю? И которую, как я боялась, я потеряла навсегда?
– Может, немного волнуюсь. Но все хорошо.
Тэрин посмотрела на меня.
– А что волнуешься?
– Ну, из-за всего. Странная все-таки ситуация.
– Да, но вы-то остались прежними, – заметила Тэрин. – Подумай вот о чем: она бы не попросила тебя приехать, если бы была не готова.
– Да, ты права.
Как хорошо, что у меня есть такая мудрая, такая прекрасная старшая сестра и как хорошо, что везет меня она, а не мама.
– Просто я не знаю, что мне сказать. О чем говорить с человеком, который был в такой депрессии, что попытался покончить с собой?
– Скажи ей, что любишь ее, – запросто ответила Тэрин. – Словно больше ничего было не нужно – поддержи ее. Слушай, пойми вот что: ты не сможешь в одиночку избавить ее от желания смерти, даже если она по-прежнему так думает. Хотя я в этом сомневаюсь. Ты можешь лишь дать ей понять, что ты рада, что она жива. Я понятно говорю?
– Мне кажется, этого мало.
Тэрин включила поворотники; в салоне зазвучали щелчки, и мы слились с потоком машин на шоссе.
– Ты забываешь, что она в медицинском учреждении и получает профессиональную помощью. И это, конечно, прекрасно. Пусть они переживают о том, как лечить депрессию. А ты приехала навестить подругу. Да, она пациентка, но не твоя же пациентка. Так что, бога ради, не изображай из себя врача.
Мы приехали в Гуиллим-Хаус около двух. Здание скорее напоминало санаторий, чем больницу, и мне стало гораздо спокойнее за Сьюзан. В регистратуре дружелюбная шотландка по имени Иветт записала мое имя. Она так тараторила, что я почти не понимала, что она хочет сказать. Она провела меня по коридору со стенами цвета магнолии и распахнула двери. Подождала, пока я проковыляю внутрь на своих костылях, и вот мы оказались в пустой комнате с кричаще-яркими диванами.
– Устраивайся поудобнее, – сказала Иветт, а потом взглянула на мою ногу. – Ну, насколько сможешь. Я пойду скажу Сьюзан, что ты пришла.
Оказавшись в одиночестве, я замешкалась в дверях, а потом побрела к окну с видом на огромный ухоженный сад. Я прижалась лбом к стеклу, созерцая цветники и узорную дорожку из мозаики, которая вилась от здания куда-то вдаль. Интересно, почему меня так удивило, что тут есть сад? Я почувствовала, как костыль впился мне в кожу, пока я стояла тут, размышляя о садовниках, цветах, Сьюзан и разных неожиданностях.
– Я посадила ирисы, – сказал голос за моим плечом. – Вот те, синие.
– Очень красивые, – ответила я, хотя синих цветов было по меньшей мере три вида, и я понятия не имела, какие из них ирисы.
– Методы лечения тут очень простые, – заметила Сьюзан совершенно обыденным тоном. Она словно размышляла вслух, продолжая когда-то начатый нами разговор. – Посади что-нибудь, наблюдай, как оно растет… Но ты права, они красивые.
Все еще прижимаясь лбом к стеклу, я слегка повернула голову, чтобы посмотреть на нее.
Она улыбнулась внезапной, полуинстинктивной улыбкой, которой улыбаются друзья.
– Привет.
– Привет, – отозвалась я.
29
Я сразу подумала, что она совершенно не изменилась. Волосы собраны в простой хвост – чуть длиннее, чем я помню, но все того же светлого оттенка, который ассоциировался у меня с ней. Тот же блеск в глазах, та же сияющая улыбка.
Однако оправившись от первого восторга узнавания, я заметила напряженность в уголках ее губ, когда она улыбалась. Заметила, что на ней не было макияжа, а лицо побледнело. Там, где она зачесала волосы с висков, я увидела темные корни, которые почти – но не совсем – скрывала светлая масса волос. Она была тоньше, чем я помнила: простая черная футболка и черная толстовка на молнии свисали немного слишком свободно. Шея, которую так долго украшал кулон с голубем, была обнажена.
Я рассматривала ее и видела, что и она изучает мое лицо. Потом ее взгляд упал на мои конечности в гипсе. Мы молча постояли около минуты, глядя друг на друга и слабо улыбаясь, охваченные внезапной неловкостью воссоединения.
– Когда я видела тебя в последний раз, у тебя все лицо было в порезах, – сказала Сьюзан.
– А когда я видела тебя в последний раз… – начала я и замолчала.
Как закончить эту фразу? Она в ожидании посмотрела на меня. Господи, да что такое. Не прошло и двух минут, а я уже облажалась.
– Да ладно, все в порядке, – сказала она наконец с мягкой улыбкой. – Я знаю. Хочешь присесть? – Она указала на один из диванов. – Ты можешь сесть? Ну, с твоей ногой.
– Да, вполне. – Я перехватила костыль поудобнее и зашагала к дивану. – Я уже привыкла.
– Когда ты снова сможешь нормально ходить?
Она села и подтянула колени к подбородку, крепко сжимая ноги обеими руками.
– С ноги гипс снимут где-то через месяц. – Я откинулась на спинку. – А потом будет всякая физиотерапия. А с руки уже на следующей неделе. – Я улыбнулась. – Прогресс!
Сьюзан опустила подбородок на колени.
– Это отлично.
Я ждала, что она скажет что-нибудь еще – раньше она всегда что-нибудь добавляла, но она только улыбалась мне молча. На меня накатила волна тревожной печали, и я не понимала, откуда во мне это чувство. Я вспомнила, как Сьюзан плясала на крыше, раскрыв над головой зонтик, – такая бесстрашная, такая яркая, такая живая. Я будто смотрела на другого человека. Никогда не могла сказать, где заканчивается фасад и начинается настоящая Сьюзан. Теперь фасад исчез, и я не вполне понимала, кто же находится за ним.
– Может, когда ты вернешься, я уже совсем поправлюсь, – с надеждой сказала я.
От моих слов лицо ее слегка осунулось, поэтому я продолжила:
– А ты вообще знаешь, когда вернешься?
Она не ответила, кусая губу.
– Надо что-нибудь запланировать. – Я попыталась улыбнуться. – Когда ты вернешься домой и я заново научусь ходить.
Она все молчала. Я подняла с пола сумку и поставила перед ней.
– Вот, я принесла тебе кое-что.
– Кэдди. – Сьюзан медленно открыла и закрыла рот. Я увидела, как она прикусила язык. – Кэдди, я…
Отчего-то я затаила дыхание.
– Я не поэтому тебя позвала, – дрожащим голосом сказала Сьюзан и положила руки на сумку, даже не заглянув внутрь. – Боже, мне так жаль. – Ее лицо сморщилось, и она поднесла рукав к глазам. – Мне так жаль, Кэдди.
– Перестань, – в моем голосе зазвенела всепоглощающая тревога. – По крайней мере, сначала скажи, почему тебе жаль.
– Я не вернусь домой. Не вернусь в Брайтон.
Она не отрываясь смотрела на меня, перекручивая ручки сумки.
– Я попросила тебя приехать, чтобы сообщить лично. Не ради подарков. Я хотела… – Она помолчала. – Хотела как следует попрощаться. Конечно, я еще побуду здесь, но, когда меня выпишут, я не вернусь к Саре.
Что-то застряло у меня в горле. Я попыталась сглотнуть.
– Почему нет?
– Меня отдают во временную семью, – осторожно, взвешивая каждое слово, сообщила она. – Ну, есть особые семьи для подростков вроде меня… которые лежали в таких клиниках и которым не к кому возвращаться. – Она слегка пожала плечами, но я заметила болезненную складку у нее на лбу. – В Саутгемптоне есть пара… Они согласны меня взять. Мы с ними уже виделись. Они очень милые.
– Саутгемптон? – повторила я, и до меня медленно начало доходить.
До Саутгемптона два часа пути.
– Но это… Это очень далеко.
– Я знаю. Но это хорошо. Они уже брали девочек из Гуиллима, так что они знают, что со мной делать. Ну, во всяком случае, знают лучше, чем Сара. Нуру, одна из моих соцработников, думает, что мне у них будет хорошо. Они…
– Но почему Саутгемптон? – перебила ее я, хватаясь за соломинку надежды. – Разве в Брайтоне нет таких семей?
Я понятия не имела, как работает вся эта система, но все равно продолжала:
– Даже если ты не будешь жить с Сарой, ты все равно можешь…
– Нет, – покачала головой она. – Нет, ты не понимаешь. Я не хочу возвращаться в Брайтон. Сара была готова дать мне еще один шанс, но я сама решила не возвращаться. Мне нужно начать все сначала, уехать.
Слова замерли у меня во рту.
– А.
Пустота разливалась по моему желудку, пробиралась в грудь.
– Я… ох.
Слезы наконец брызнули у Сьюзан из глаз.
– Прости, Кэдс. Я знаю, как это звучит. Это… дело не в тебе, не в этом всем. Я бы хотела вернуться из-за вас с Роз, но в глубине души я знаю, что нужно делать. Мне нужно попытаться заново, ради себя самой, и нужно уехать куда-нибудь в новое место, где не будет людей, от которых я зависима. Я использую людей, Кэдди. Опираюсь на них – слишком, слишком сильно. А потом так пугаюсь, что потеряю их, что делаю из себя то, что, как мне кажется, им нужно. Я поступила так с тобой. Мне так хотелось быть человеком, каким ты меня считала. Я так старалась… – Голос ее задрожал и надломился, и она прижала рукав ко рту, словно пытаясь сдержать слова, что рвались наружу. Она прерывисто втянула воздух. – Если я вернусь, то, боюсь, ничто не изменится. А что, если я опять возьмусь за старые тупые привычки? Опять натворю тех же ошибок? Даже если не сразу… Дай мне несколько недель – и я опять полезу из окна. Буду сбегать к тебе, когда мне захочется чувствовать себя хорошо, и к Дилану, когда мне захочется чувствовать себя плохо. Я поступала именно так, и это очень разрушительно, и очень больно, а потом, через год, я опять наглотаюсь таблеток. Не хочу, чтобы моя жизнь превратилась в повторяющийся кошмар, пока не останется никого, кто меня бы спас.
Ее лицо перекосила тревога.
– Ты понимаешь?
Я видела, что она спрашивает искренне.
– Ты понимаешь, о чем я говорю? Я пытаюсь быть разумной. – Она вымученно улыбнулась. – А ведь ты знаешь, что это не дается мне легко.
Я знала, что мне полагается улыбнуться в ответ, сказать что-нибудь ободряющее, дать ей понять, что я все поняла. Но уши у меня горели, сердце колотилось в груди. Это все было неправильно. Я приехала не за этим. Она наконец делает разумный выбор, и именно это решение закончит нашу дружбу? Разве это справедливо?
– Я не понимаю, почему это значит, что ты не можешь вернуться домой.
Сьюзан печально на меня посмотрела.
– Потому что это не дом, Кэдди. В этом и вся проблема.
– Я думала, тебе нравится Брайтон.
– Дело не в том, нравится он… – Она остановила себя на полуслове и резко, устало выдохнула: – Боже, Кэдди. Неужели ты правда так со мной поступишь?
– Как поступлю?
Я почувствовала, что на глаза набегают слезы, и силой воли заставила их остановиться.
– Мне нельзя говорить с тобой об этом?
– Нет! – взорвалась она. – Нет, потому что это несправедливо. Ты говоришь об этом так, будто знаешь, каково это, словно имеешь хоть малейшее представление, что я чувствовала. Ты правда до сих пор не понимаешь?
Я со странным облегчением наблюдала, как изливается ее злость.
– Хочешь, я тебе расскажу, как скрывала все от тебя? Думаешь, если видела мои истерики пару раз, то тебя уже не удивишь? Да ты понятия не имеешь. Хочешь послушать про мой день рождения? Про мое сраное шестнадцатилетие, когда родители обошлись со мной, будто я для них никто? Я не справилась, психанула и разнесла кухню Сары. А потом, когда Сара попыталась меня успокоить, я порезала себе руки осколками тарелки.
Слезы струились по ее лицу, но я застыла. Я не могла ничего сказать.
Что сказала мама? Ей очень грустно. Очень, очень грустно.
– Двенадцать швов в неотложке, Кэдди. А ты знала? Нет. Потому что я пряталась от тебя, как прятала про себя всякий другой ужас. Теперь понимаешь? И здесь. Семь недель психотерапии. Психологи, медсестры, осмотры, сраные таблетки и все такие: «Послушай, Сьюзан, мы пытаемся тебе помочь». Ты знаешь, как долго я не могла принять, что мне правда это нужно? И теперь ты приходишь сюда – ты, которая вроде вся такая хорошая, такая самоотверженная, – и заставляешь меня усомниться в правильности того, что я делаю?
Я открыла рот – то ли извиниться, то ли оправдаться, – но вместо этого разрыдалась. Таким ужасным, неконтролируемым плачем, который не скроешь и не остановишь. Я ничего не видела от слез, но перед этим я разглядела напуганное, разгневанное лицо Сьюзан и смутно поняла, что делаю как раз то, чего она боялась. Но ведь все должно было закончиться не так. Она должна была вылечиться и вернуться домой, а не уехать навсегда. Не теперь, когда с нами столько всего случилось. Я верила в счастливые концы, и сейчас мне было так грустно. Я все потеряла.
– Кэдди, – нервно сказала Сьюзан.
Имя эхом прозвучало в моей голове. «Кэдди, – подумала я, – хватит думать о себе».
– Прости, – выдавила я и, закрыв лицо руками, попыталась успокоиться.
Резко вдохнула и медленно выдохнула. Закрыла глаза. Когда я снова их раскрыла, Сьюзан, слегка склонив голову, смотрела прямо на меня.
– Ты понимаешь, почему мне нужно так поступить? – спросила она внезапно ровным, спокойным тоном.
Я сделала глубокий вдох.
– Я не хочу.
– Но понимаешь?
Я кивнула. Мне было ясно, что надо срочно все исправить. Если у меня не получится, я потеряю что-то очень важное.
– Хреновая у тебя жизнь.
Сработало. Секунду она изумленно таращилась на меня, но потом ее лицо просветлело, и она вслух расхохоталась.
– Скажи, пипец? – сказала она.
Улыбка исчезла почти так же быстро, как появилась, и ее лицо снова стало печальным и безжизненным. Она повертела ручки сумки и вздохнула.
– Боже, как же тяжело.
– Прости, – сказала я снова.
Ее слова наконец дошли до меня, и я почувствовала, что виновата. Меньше всего мне хотелось заставить ее усомниться в семи неделях прогресса.
– За что?
– За все. – Я промокнула глаза рукавом. Жаль, что я не умею такое обсуждать. – От меня совершенно никакой пользы.
– Нет, Кэдди. Нет. Ты – лучший человек из всех, что я знаю.
Она отпустила ручки сумки и, взяв меня за руки, сжала мои пальцы. Это был такой взрослый жест, и при этом он так ей подходил, что к моим глазам подступила новая волна слез.
– Самая лучшая. Ага? Не думаю, что ты когда-нибудь поймешь, сколько для меня сделала и как много значит, когда кто-то вроде тебя заботится о ком-то вроде меня.
– Кто-то вроде тебя? В смысле, восхитительный и потрясающий? – сказала я. – Почему ты сама этого не видишь?
Я начала понимать, как это несправедливо. Если бы она видела себя моими глазами, то все проблемы бы попросту исчезли. Но она не видела и не увидит никогда, и это было так неправильно и несправедливо, что мне никогда такого не понять.
У Сьюзан задрожал подбородок, и я увидела, что она снова прикусила язык.
– Ты знаешь почему, – мягко сказала она. – Пожалуйста, давай не будем.
Она отпустила мои руки и со вздохом откинулась на спинку дивана.
– Слушай… Мне очень важно, что ты понимаешь. Правда. – Она попыталась улыбнуться. – И я заберу это понимание с собой. В Саутгемптон и куда бы я ни отправилась дальше. Я знаю, что в мире есть хорошие люди и что они могут быть ко мне добры. Мне просто нужно их найти. А потом останется самая малость – не водить их на ночные прогулки и на крыши заброшенных домов.
Вид у нее был виноватый, и я подумала, что они, наверное, неоднократно обсуждали этот вопрос с психотерапевтом.
– Но мне было так весело, как не было никогда раньше, – сказала я. – Это ведь что-то значит?
Она состроила гримасу.
– Я вообще-то как раз об этом. Люди говорили, что я плохо на тебя влияю, и были правы. Но мне не хотелось. Я не собиралась. Но даже если я не хотела, а ты не замечала, это все равно происходило. Понимаешь? И мне очень, очень не хочется быть таким человеком. Поэтому, как я и сказала, мне нужно все поменять. Начать сначала, но на этот раз по-настоящему. Понять, кем я хочу быть, найти хороших людей и быть такой рядом с ними, ага?
Я посмотрела на нее. Моя прекрасная, умнейшая подруга с боевыми шрамами.
Совсем недавно она была незнакомкой. Потом – почти призраком. «Ты можешь быть такой рядом со мной», – хотелось мне сказать. Если попытаться, я могу ее убедить. Я знала, что она мне доверяет. Она меня послушает, если я буду настаивать.
– Твоим новым знакомым очень повезет, – сказала я вместо этого.
Ее лицо озарилось улыбкой – милой, мягкой, искренней.
– Спасибо.
– Я буду по тебе скучать.
Какие пустые слова. Совсем не выражают всего, что я хочу сказать.
– Я буду по тебе скучать.
– А ты приедешь нас навестить? – спросила я.
Сьюзан помолчала.
– Может, однажды. Но не сразу. Ладно?
– Ну хорошо, может, мы с Роз к тебе съездим. В Саутгемптон.
Она еще помолчала. Я увидела правду у нее на лице; почувствовала в пространстве между нами. Не нужно было заставлять Сьюзан произносить это.
– Ты собираешься повидать Рози? Или хочешь, чтобы я ей обо всем рассказала?
Сьюзан стряхнула волосы со лба и неуверенно улыбнулась.
– Рози уже знает.
– Что? Как?
– Я отправила ей письмо несколько дней назад. Хотела поговорить с ней до того, как увижусь с тобой. Было много такого, что мне нужно было ей сказать – и сказать правильно. С письмом шансы найти правильные слова возрастают, есть время все обдумать.
– Она мне не говорила.
– Я попросила ее не говорить.
Рози сказала: поезжай и посмотри, как пойдет. О боже. Опять плакать.
– Насчет Роз… – продолжила Сьюзан и замолчала. – Мне кажется, с ней я облажалась больше всего. Мы так много ругались не по делу, особенно в конце. Но одновременно она… она всегда меня понимала. Знала про все мое дерьмо и не церемонилась, и с этим часто было сложно справиться. Но она была права – особенно в отношении тебя. Она говорила, что не может запретить мне портить собственную жизнь, но тебя я с собой тянуть не должна. – Она потрясла головой. – Меня ужасно бесило, что она права. И, думаю, я завидовала вашей дружбе, если совсем честно. Мне хотелось таких же подруг.
– Но у тебя есть такие подруги. Мы.
– Рози именно так и сказала.
Мне показалось, что она расплачется, но она лишь вздохнула.
– Ох уж вы двое. – Сьюзан чуть не рассмеялась. – Думаю, я даже не знала, что значит «лучший друг», пока не встретила вас обеих.
– Но почему Рози не приехала? – спросила я. Меня беспокоил этот вопрос. – Почему ты хотела увидеть меня одну?
– Потому что… – Она пожевала верхнюю губу. – Мне не нужно было видеть Рози, чтобы сказать это все, и ей не нужно было видеть меня. Мы друг друга понимаем. Мы много переписывались, и у нее совершенно гениальные письма. Я от них хохотала как чокнутая, а обычно мне здесь не до смеха. Но мы обсудили все, и она сама сказала, что мне надо с тобой повидаться и все объяснить лично, потому что тебе придется тяжело. Я сказала, что она тоже может приехать, но она ответила, что лучше нам это обсудить наедине.
Она посмотрела на меня.
– Рози никогда этого не скажет, но ты же знаешь, как она о тебе переживает, да? Она очень тебя любит.
Слезы залили мне горло, поэтому я просто кивнула в ответ.
Рози. Когда я вернусь домой и увижу ее, то крепко обниму, хочет она того или нет.
– И я тоже, – добавила Сьюзан, улыбаясь горестно-счастливой улыбкой. – Ну, это так, чтобы ты знала.
– Я люблю тебя, – выдохнула я. – И я… – Я остановилась, пытаясь найти слова, чтобы объяснить, как много она для меня значит, как она принесла свет, объем и удивление в мою жизнь, как каждая сломанная кость и каждая слеза того стоили. – Ты просто самая лучшая… моя лучшая…
Она потянулась ко мне, положила руки мне на плечи и обняла. Я прижалась лбом к ее плечу, и знакомые светлые волосы закрыли мне лицо. Интересно, сколько раз мы обнимались за нашу недолгую дружбу? И сколько раз еще обнимемся?
– Эй, – сказала она. – Вот тебе и значимое жизненное событие, ага?
Я улыбнулась, пытаясь сохранять спокойствие.
– Ох боже… словно миллион лет прошел.
Я подумала о себе в прошлом: целые конечности, мечты о значимых событиях. Год назад я планировала свой шестнадцатый день рождения и играла в «где я буду, когда…» с Рози. Я понятия не имела, что ждет меня впереди. Многое из того, что казалось важным, утратило всякое значение. И вот теперь, за несколько недель до семнадцатилетия, у меня все еще нет парня, но зато есть девственность. И мне все равно.
– Ах, – сказала я, внезапно вспомнив. Я засунула руку в карман и достала оттуда маленькую коробочку, в которой носила ее ожерелье. – Я принесла тебе обратно.
Между нами повис голубь на цепочке. Она, нахмурясь, посмотрела на кулон.
– Но ведь я тебе подарила, – сказала она после долгой паузы.
– Это твое. Я не могу оставить это у себя.
– А что, если я хочу?
– А что, если я не хочу?
Мы посмотрели друг на друга. Патовая ситуация.
– Ты сказала, что это было обещанием, – напомнила я, словно она могла об этом забыть.
– И это обещание нарушили, – ее лицо исказилось. – Мне больно на него смотреть. Пожалуйста, Кэдс, возьми его.
– А давай так, – внезапно осенило меня. – Мы его поделим. Сейчас ты его возьмешь, а когда увидимся в следующий раз, можешь мне вернуть.
Она помолчала, переводя взгляд с ожерелья на меня и обратно.
– Как обещание, – добавила я.
– Наше с тобой?
Я кивнула, протягивая ей ожерелье. Сьюзан раскрыла ладонь, и я опустила на нее цепочку.
– Если спросят, откуда оно у тебя, – я наблюдала, как она расстегнула застежку и завела руку за шею, – тебе даже не придется упоминать мать.
– Я и не буду, – сказала Сьюзан.
Она опустила взгляд на кулон, а потом посмотрела на меня, и по лицу ее расплылась короткая, но такая широкая и такая знакомая улыбка.
– Я скажу, что кулон мне подарила лучшая подруга.