Я услышал то, что сказал, и тут же захотел вернуть сорвавшиеся с языка слова обратно. В моей голове они звучали лучше. Она взглянула на меня, пытаясь разглядеть, не шутил ли я. Я не шутил, но не мог сказать этого. Вместо этого я сменил тему:
— А какие у Рис сверхвозможности?
— Она — Сивилла. Она читает лица. Просто глядя тебе в глаза, она может увидеть, что ты видел, кого, и что ты сделал. Она, буквально, открывает твое лицо и читает как книгу. — Лена все еще изучающее рассматривала мое лицо.
— Ага, а кто это был? Та женщина, в которую превратилось лицо Ридли, когда Рис смотрела на нее? Ты видела?
Лена кивнула:
— Видела. Мэйкон не сказал мне, но это кто-то Темный. И могущественный.
Я продолжал расспросы. Я должен был знать. Было ощущение, что я пообедал с кланом инопланетян.
— А что может Ларкин? Укрощать змей?
— Ларкин — Иллюзионист. Вроде Метаморфа, но в нашей семье только дядя Барклай — Метаморф.
— А в чем разница?
— Ларкин может наложить заклинание, заставить что и кого угодно выглядеть так, как он хочет, зачаровать людей, предметы, места. Он создает иллюзии, они не реальны. А дядя Барклай может трансформировать, он может на самом деле изменить один объект в другой на сколь угодно долго.
— Значит, твой брат меняет внешний облик, а дядя меняет саму суть?
— Да. Бабушка говорит, что их Силы очень похожи. Такое иногда случается с родителями и детьми. Они слишком похожи и потому конкурируют.
Я знал, о чем она думает сейчас, о том, что она никогда не узнает подобного о себе, ее лицо омрачилось, и я попытался улучшить настроение:
— Райан. Что она умеет? Дизайнер одежды для собак?
— Слишком рано что-то говорить. Ей всего десять.
— А Мэйкон?
— Он просто… дядя Мэйкон. Нет ничего невозможного для него, он сделает для меня все, что угодно. В детстве я провела с ним очень много времени, — она отвела взгляд, избегая ответа на вопрос. Она что-то скрывала, но с Леной было невозможно вычислить, что именно. — Он для меня вроде отца, или того, каким я представляла своего отца.
Ей не надо было ничего объяснять, я знаю, каково терять близких. Я думал о том, хорошо это или плохо, совсем ничего не знать о них.
— Так что насчет тебя? Какой у тебя дар?
Как будто он у нее всего один. Как будто я не видел ее силы в действии в первый день в школе. Как будто меня не мучил этот вопрос с ночи, когда она в пижаме сидела на моем крыльце.
Она замялась на минуту, то ли собираясь с мыслями, то ли думая, что сказать мне, и невозможно было догадаться, что в ее голове. А потом она взглянула на меня своими бездонными зелеными глазами:
— Я — Созидатель. По крайней мере, дядя Мэйкон и тетя Дель так думают.
Созидатель. Я вздохнул с облегчением. Это звучало не так плохо, как Сирена, с Сиреной мне было бы не просто смириться:
— И что именно это значит?
— Сама толком не знаю. Это не один какой-то дар. В смысле, предположительно Созидатель может гораздо больше, чем другие маги, — она протараторила это, видимо, надеясь, что я ничего не услышу, но я услышал.
«Больше, чем другие маги».
«Больше». Я не мог понять, как отнестись к этому «больше». С «меньше» я бы справился. «Меньше» было бы лучше.
— Но как ты видел сегодня, я сама не знаю, что могу, — она, нервничая, не сводила глаз с лоскутного одеяла. Я потянул ее за руку, пока она не легла рядом со мной на кровати, опираясь на локоть.
— Меня это не волнует. Ты мне нравишься такой, какая есть.
— Итан, ты почти ничего обо мне знаешь.
Меня окатывало волнами жара и, честно говоря, меня мало волновало то, что она говорит. Так здорово было находиться рядом с ней, держать ее за руку, на расстоянии всего лишь белого прямоугольника на лоскутном одеяле.
— Неправда. Я знаю, что ты пишешь стихи, я знаю, что значит ворон на твоем ожерелье, я знаю, что ты любишь лимонад и свою бабушку, и карамель в шоколаде вприкуску с попкорном.
На секунду мне показалось, что она сейчас улыбнется.
— Это лишь малая толика.
— Это для начала.
Ее зеленые глаза уставились в мои голубые:
— Ты даже имени моего не знаешь.
— Лена Дюкейн — твое имя.
— Для начала — это не так.
Я подтянулся на кровати и сел, отпустив ее руку:
— О чем это ты?
— Это не мое имя. Ридли сказала правду.
Я стал припоминать что-то из услышанного раньше, я вспомнил, как Ридли сказала, что Лена еще не знает своего собственного имени, но я не думал, что она говорит буквально.
— И как тебя зовут?
— Я не знаю.
— Это опять из раздела о магах?
— Не совсем. Большинство Магов знают свои настоящие имена, но моя семья отличается от большинства. В нашей семье до своего шестнадцатилетия мы своих истинных имен не знаем. До этого времени мы носим другие имена. Ридли звали Джулией, Рис — Аннабель, а мое — Лена.
— А кто тогда Лена Дюкейн?
— Насколько я знаю, моя фамилия Дюкейн. А Леной меня окрестила моя бабушка, потому что я худая и длинная, как бобовый росток. Типа Лена — Длина.
Я замолчал, переваривая информацию.
— Значит, ты не знаешь только свое имя и узнаешь его через пару месяцев.
— Все не так просто. Я ничего о себе не знаю. Поэтому я такая ненормальная. Я не знаю своего имени и не знаю, что случилось с моими родителями.
— Несчастный случай вроде бы, нет?
— Так они мне сказали, но никто ничего не рассказывал толком. Я не смогла найти никакой записи о том случае, и нет никаких могил, ничего. Как мне узнать, что это вообще правда?
— Да кто же будет врать о таком?
— Мою семейку видел?
— Да, верно.
— А тот монстр внизу, та… ведьма, которая чуть не убила тебя? Веришь или нет, раньше она была моей лучшей подругой. Мы с Ридли выросли вместе, жили с моей бабушкой. Мы так часто переезжали, что у нас был с ней один чемодан на двоих.
— Это потому у вас нет акцента? Люди ни за что не поверят, что вы жили на юге.
— А у тебя какая отмазка?
— Профессора вместо родителей и полная кружка четвертаков за каждый раз, когда я не проглатывал окончание, — я округлил глаза. — Так значит Ридли не жила с тетей Дель?
— Нет. Тетя Дель иногда приезжала на выходные. В моей семье ты не будешь жить со своими родителями. Это слишком опасно.
Я замолчал, удерживая себя от следующих пятидесяти вопросов, но Лену наоборот понесло, будто она жаждала рассказать эту историю больше сотни лет:
— Мы с Ридли были как родные сестры. Мы спали в оной комнате и учились вместе на дому. Когда мы переехали в Виржинию, мы уговорили бабушку отпустить нас в обычную школу. Мы хотели завести друзей, быть нормальными. Раньше со смертными мы разговаривали только тогда, когда бабушка водила нас в музеи, в оперу или на ланч в ресторан Олд Пинк Хаус.
— И что случилось, когда вы пошли в школу?
— Это была катастрофа. Одеты мы были неправильно, телевизора у нас не было, мы не справлялись с уроками. Мы были абсолютными лузерами.
— Но вы же общались со смертными.
Она не смотрела на меня:
— Я никогда не дружила со смертным до тебя.
— Правда?
— У меня была только Ридли. Ей было так же паршиво, как и мне, но она этого не замечала, она была слишком занята, оберегая мой покой.
Я с трудом себе представлял оберегающую Ридли.
Люди меняются, Итан.
Не настолько. Даже маги.
Именно маги. Это я и пытаюсь тебе сказать.
Она убрала руку с одеяла:
— Ридли начала вести себя странно, и потом те парни, что раньше игнорировали ее, начали ходить за ней хвостом, ждать ее после школы, драться за право проводить домой.
— Ну да. Есть такие девушки.
— Ридли не такая вот девушка. Я же говорила, она — Сирена. Она может заставить людей делать то, что обычно они не делают. И эти парни прыгали со скалы, один за другим, — она крутила в руке свое ожерелье и говорила. — В ночь перед ее шестнадцатилетием я шла за ней до станции. Она была совершенно, пугающе, не в себе. Она сказала, что, скорее всего, она станет Темной, и что ей надо убраться подальше, чтобы не навредить тем, кого она любит. До того, как она навредит мне. Я единственная, кого Ридли по-настоящему любила. Той ночью она исчезла, и до сегодняшнего дня я ее не видела. После того, что ты видел сегодня, легко догадаться, что она стала Темной.
— Подожди-ка, о чем это ты говоришь? Что значит «стала Темной»?
Лена глубоко вздохнула, заколебавшись, словно она раздумывала отвечать ли мне:
— Скажи мне, Лена.
— В моей семье после того, как тебе исполняется шестнадцать, ты становишься Призванным. Твоя судьба решается, и ты становишься Светлым, как тетя Дель и Рис, или Темным, как Ридли. Темный или Светлый, Белый или Черный. В моей семье нет полутонов. Мы не имеем выбора, мы ничего не можем изменить, став Призванным.
— В каком смысле не можешь выбрать?
— Мы не решаем, будем ли мы Темными или Светлыми, плохими или хорошими, как смертные и другие маги. В моей семье свобода воли отсутствует. За нас все решено в наш шестнадцатый день рождения.
Я изо всех сил вникал в то, что она говорит, но это звучало полным сумасшествием. Я слишком долго жил с Аммой, чтобы знать, что существует Черная и Белая магия, но было тяжело поверить в то, что Лена не может выбрать сама к какой стороне примкнуть.
Кем быть.
А она все еще говорила:
— Потому мы не можем жить со своими родителями.
— И как это связано между собой?
— Так было не всегда. Но когда сестра моей бабушки, Альтия, стала Темной, их мать не смогла отослать ее. К слову, когда маг становится Темным, он должен оставить свой дом и свою семью по объективным причинам. Мать Альтии думала, что может помочь справиться ей с этим, но она не смогла, и в том городе, где они жили, стали происходить ужасные вещи.
— Какие?
— Альтия была Кукловодом. Они невероятно могущественны. Они могут влиять на людей, вроде как Ридли, но они могут управлять ими, трансформировать их в других людей, в кого угодно. С момента, как она обратилась, в городе начали происходить необъяснимые несчастные случаи. Люди калечились, и однажды утонула девочка. Вот тогда-то мать Альтии, в конце концов, выпроводила ее.