Что касается восьми убитых в Битве на Холме, я не мог сравнивать возможные потери. Я беспокоился только об одном человеке. Потому что если я потеряю ее, мне самому не жить.
Так что забудьте о дне Битвы на Медовом Холме. Для меня это было подобно дню открытия второго фронта на Второй мировой.
1. Здесь идет ироничное сравнение 7 пушек с 5 хлебами и 2 рыбами, которыми Иисус накормил 5000 людей.
Глава 30Одиннадцатое февраля. Шестнадцатилетие
(переводчик: Юлия Bellona Бовенко)
Оставьте меня в покое! Я вам всем говорю! Вы ничего не можете сделать!
Ленин голос разбудил меня после нескольких часов глубокого сна. Я машинально натянул джинсы и серую футболку, даже не осознавая своих действий. Я не думал ни о чем, кроме как о том, что День настал. Все, теперь мы могли перестать ждать начала конца.
Конец уже наступил.
Не взрыв, но всхлип, не взрыв, но всхлип, не взрыв, но всхлип, не взрыв, но всхлип
Лена уже сходила с ума, а ведь еще едва рассвело.
Книга. Черт, я забыл ее. Я рванул обратно в свою комнату, перепрыгивая через две ступеньки. Я дотянулся до верхней полки шкафа, где я спрятал ее, морально готовясь к ожогам от прикосновения к Книге Заклятий.
Но этого не случилось. Потому что книги не было на месте.
Книга Лун, наша книга, исчезла. А сегодня она была нужна нам больше, чем когда-либо. Ленин голос твердил в моей голове:
Вот так кончится мир — не взрыв, но всхлип…
Лена цитировала Томаса Стернза Элиота. Я схватил ключи от «Вольво» и побежал.
Солнце как раз вставало, когда я выехал на Дав Стрит. Гринбрайер, вернее, единственное невспаханное поле в Гатлине и в его окрестностях — что и делало его местом проведения реконструкции Битвы на Медовом Холме — тоже оживал. Забавно было, что я даже не слышал залпов артиллерии за окном моей машины, потому что грохот уже стоял в моей голове.
Когда я поднялся по ступеням веранды Равенвуда, меня лаем встретил Страшила. Ларкин тоже стоял на ступеньках, прислонившись к колонне. Он был в кожаной куртке и играл со змеей, которая то обвивала его руку, то выпрямлялась. Поначалу это и было его рукой, а уж затем она превратилась в змею. Он лениво менял ее форму, словно шулер, тасующий карты. Это зрелище застало меня врасплох на долю секунды. Оно и лай Страшилы. Я не мог точно сказать, на кого он лает, на меня или на Ларкина. Страшила был собакой Мэйкона, а у нас с Мэйконом еще остались недоговоренности.
— Привет, Ларкин.
Он кивнул безо всякого интереса. Облачко холодного воздуха вырвалось из его рта, словно он курил воображаемые сигареты. Облачко растянулось в кольцо, которое превратилось в маленькую белую змейку, кусавшую саму себя за хвост, змейка начала пожирать себя, пока совсем не исчезла.
— На твоем месте я бы не заходил внутрь. Твоя девушка, как бы это сказать? Полна яда? — змея обвилась лентой вокруг его шеи и превратилась в воротник его кожаной куртки.
Тетя Дель открыла дверь.
— Наконец-то ты пришел, мы все тебя ждем. Лена у себя в комнате, и она не впускает никого из нас.
Я взглянул на тетю Дель, она была в совершенно разобранном состоянии, концы шарфа у нее свисали с одного плеча, очки сидели криво, и даже волосы в ее и без того своеобразном пучке торчали в разные стороны. Я наклонился, чтобы обнять ее. От нее пахло так же, как и в старинных шкафах Сестер, до отказа забитых лавандовыми саше и старым постельным бельем, передающимся от сестры к сестре. Рис и Райан стояли позади нее, словно унылые родственники в мрачном вестибюле больницы, в ожидании плохих новостей.
И снова, похоже, особняк был больше настроен на Лену, чем на Мэйкона, а может, у них настроение было общее. Мэйкон был неизвестно где, так что я ничего утверждать не мог. Если вы сможете представить себе цвет злости, то в него были раскрашены все стены. Гнев, либо что-то такое же насыщенное и кипящее свисало с каждой люстры, негодование было вплетено в массивные ковры, застилавшие каждую комнату; ненависть мерцала под каждым абажуром. Пол утопал в жутких тенях особенно мрачной темноты, сочившихся сквозь стены и вьющихся поземкой вокруг моих кедов так, что я почти не мог их разглядеть. Абсолютная тьма.
Я не мог сказать наверняка, как выглядела комната. Я был слишком подавлен своими ощущениями в ней, а чувствовал я себя не в своей тарелке. Я сделал неуверенный шаг на подвесную лестницу, ведущую вверх прямо к комнате Лены. Много раз я уже поднимался по этим ступенькам, и не то, чтобы я не знал, куда они ведут. Но сегодня все было другим. Тетя Дель взглянула на Рис и Райан, следующих за мной словно по пути на поле боя.
Как только я ступил на вторую ступеньку, весь дом содрогнулся. Тысяча свечей в старинной люстре, которая висела у меня над головой, вздрогнули и пролили воск на мое лицо. Я вздрогнул и дернулся. Внезапно, без предупреждения, лестница под моими ногами свернулась и выгнулась, отбросив меня на спину и заставив проехаться по полированному полу холла. Рис и тетя Дель успели отскочить, но бедняжку Райан я сбил, как шар для боулинга сбивает кегли.
Я поднялся и выкрикнул вверх:
— Лена Дюкейн! Если ты опять натравишь на меня эту лестницу, я сам донесу на тебя в дисциплинарный комитет!
Я поднялся на одну ступеньку по лестнице, потом на вторую. Ничего.
— Я позвоню мистеру Холлингсворту и лично засвидетельствую, что ты весьма опасная сумасшедшая, — я в два прыжка преодолел всю лестницу. — Так что если ты сделаешь это со мной, то ты точно сошла с ума, ты меня слышишь?
А затем я услышал ее голос в моей голове.
Ты не понимаешь.
Я знаю, что ты боишься, Ли, но едва ли будет лучше, если ты никого не будешь подпускать к себе.
Уходи.
Нет.
Я серьезно, Итан. Уходи. Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.
Я не могу.
Теперь я стоял перед дверью, ведущую в ее спальню, и прижимался щекой к холодному белому дереву двери. Я хотел быть к ней так близко, как только можно было находиться без риска получить еще один инфаркт. Или хотя бы настолько близко, насколько она мне позволит — этого будет достаточно для меня, по крайней мере, пока.
Ты там, Итан?
Я совсем рядом.
Я боюсь.
Я знаю, Ли.
Я не хочу тебя ранить.
Я не поранюсь.
Итан, я не хочу бросать тебя.
Ты не бросишь.
А что если я это сделаю?
Я буду ждать тебя.
Даже если я стану Темной?
Даже если ты станешь очень, очень Темной.
Она открыла дверь и втянула меня внутрь. Орала музыка. Я знал эту песню. Это была более агрессивная версия, почти что в стиле «металла», но я в тот же миг узнал ее.
Шестнадцать лун, шестнадцать лет,
Шестнадцать страхов потаенных
Шестнадцать снов в моих слезах
И вечно падать в ров бездонный…
Выглядела она так, будто прорыдала всю ночь. Наверняка, так оно и было. Когда я коснулся ее лица, на нем все еще виднелись дорожки слез. Я обнял ее, и мы покачивались в такт музыке.
Шестнадцать лун, шестнадцать лет
Гром гремит в ушах с размахом
Шестнадцать миль, чтоб к ней попасть,
Шестнадцать раз бродить по страхам
Поверх ее плеча я видел, в каком беспорядке ее комната. Штукатурка на стенах была в трещинах и осыпалась, шкаф был перевернут, словно в комнате похозяйничал ворвавшийся грабитель. Окна были разбиты вдребезги. Без стекол маленькие металлические окошки выглядели как тюремные решетки в каком-то древнем замке. А заключенный прижимался ко мне, и нас обоих окутывала странная мелодия.
Музыка все никак не останавливалась.
Шестнадцать лун, шестнадцать лет,
Шестнадцать страхов в снах ты видишь,
Шестнадцать для Защитных чар,
Из криков всех — один услышишь.
Когда я был здесь последний раз, потолок был полностью покрыт надписями, содержащими самые потаенные мысли Лены. А теперь практически все поверхности комнаты были покрыты черными строчками. На краю потолка виднелось:
Одиночество удерживает того, кого ты любишь
Когда ты поймешь это, то не сможешь снова удержать его.
На стене было написано:
Даже потерявшись в темноте,
Мое сердце найдет тебя.
На дверном косяке:
Душа умирает в руке, которая поддерживает ее.
На зеркале:
Если бы я могла найти место, куда можно было бы сбежать,
Укрыться в безопасности, я бы сегодня уже была там.
Даже шкаф был покрыт надписями:
Самый темный день настигнет меня здесь, тот, кто ждет, заметит это, и, похоже, сможет сказать только одно: как ты убежишь от самой себя?
Я видел ее историю в словах и слышал ее в музыке.
Шестнадцать лун, шестнадцать лет
Призванья час настанет скоро
Мрак сквозит со всех страниц
Свяжут Силы след пожара…
Когда электрогитара замедлила ритм, я услышал новый куплет — конец песни. По крайней мере, хоть что-то заканчивается. Я пытался выкинуть из своей головы все эти сны о земле, воде, ветре и огне, слушая песню.
Шестнадцатая луна, шестнадцатый год
Настал тот день, что страх связал
Призови сама или тебя Призовет
Пролитая кровь, пролитая слеза
Луна или Солнце — разрушение, преклонение.
Гитара замолчала, и мы оказались в тишине.
— Как ты думаешь…
Она прижала руку к моему рту. Она не могла вынести разговора об этом. Я никогда раньше не видел ее такой заплаканной. Через открытую позади меня дверь внутрь ворвался холодный ветер, обвеваясь вокруг нее. Я не знал, покраснели ли ее щеки от холода или от слез, но я не спрашивал ее об этом. Мы легли на ее кровать и свернулись в один клубок так, что трудно было разобрать, где она, а где я, словно одно целое. Мы не целовались, но ощущения были похожи. Мы были ближе, чем можно представить себе близость двоих людей.