Закончив процедуру, я оглядываюсь вокруг. Дом выглядит почти так же, каким я его покинула. Почти. Но не совсем таким, как раньше. Не знаю, как это объяснить, но он больше не выглядит таким унылым. Мамины вещи все еще сохранились здесь – картины, фотографии, ее любимая накидка. Но интерьер как-то по-новому выкрашен, вплоть до стены с фиолетовым оттенком. Появилось несколько картин, которых здесь раньше не было, а на барной стойке красуются свежие цветы.
– Ну что, покатили дальше? – папа похлопывает меня по плечу. Так неловко, но так приятно видеть, что он старается. Киваю головой в ответ. Мы вернулись к машине. На этот раз за рулем я. Сейчас для меня крайне важно сесть за руль, особенно после того, что случилось с Домом. Я уже представляю, как начинаю отказываться водить машину из-за душевной травмы. Я избегала родного города по той же причине. Больше никогда в жизни не смогу по-прежнему ездить на метро. Горьких воспоминаний уже выше крыши.
– Куда едем? – спрашиваю я всех.
– Может, в ресторан «Чизкейк» на Юнион-сквер? – У Ренна светятся глаза. – Пока буду ждать свой заказ, завалю парочку корзинок с хлебом.
– Слишком много туристов, да и народу в целом, – я пукаю ртом в сторону Ренна, глядя на него через зеркало заднего вида. На мгновение мы становимся самыми обычными детьми, которые воюют между собой, просто потому что это весело.
– Решать тебе, Эвер, – говорит папа, усаживаясь рядом со мной.
– Ну не-е-ет, она ж фигово выбирает, – жалуется Ренн.
– С чего ты взял? – спрашивает отец. – Прошли целые годы с тех пор, как она здесь была в последний раз.
И-и-и как бы я хотела сейчас забыть об этом.
Решив перестраховаться, я везу нас в закусочную, где, бывало, вся наша дружная семья собиралась каждое воскресенье. Она находится в Чайнатауне, одном из районов Сан-Франциско. Называется местечко «Закусочная Джорджа». Внешне оно воспринимается как забегаловка ну просто эпических масштабов. Расположено в обветшалом четырех-этажном здании, на вывеске висит чье-то покрывало, скрывая таким образом большую часть надписи.
Мы заходим внутрь, и старина Джордж сам приветствует нас у двери, несмотря на то, что в помещении народу, как селедок в бочке. Я настолько поражена количеством людей, что чуть не падаю с ног.
– Мартин. Ренн. Эвер! Вот ее личико я здесь давно не видел, – он спешит проводить нас к столику, расспрашивая меня о Бостоне: «Дождливо ли там? Красивый ли город? Так ли все дорого, как у нас?» Такое ощущение, будто я никогда отсюда не уезжала. Как будто мы всегда жили где-то тут, по соседству. Несмотря на полную опустошенность в душе, я чувствую, как сквозь груду пепла внутри пробиваются первые ростки надежды.
«Мы это называем надеждой, сучка. И она всегда в тебе присутствовала. Нужно лишь было слегка ее подтолкнуть», – звучит в голове голос Пиппы.
Я все еще пребываю в смятении, пока Джордж не начинает принимать наш заказ. Поскольку я сейчас не в состоянии даже прочитать меню, не разрыдавшись (спасибо Дому), я заказываю свой любимый с детства сэндвич с хаш-брауном. Не удивляюсь, когда замечаю, что Ренн с папой тоже заказывают свои любимые блюда. Ренн взял двойной чизбургер с картофелем фри в виде спиралек, а папа – большой Кобб[17] с беконом.
Не переводя дыхания, папа добавляет:
– И для жены, как обычно.
– От оладий с тыквенными специями она была бы сейчас в восторге. – Джордж ничего не записывает в свой блокнот. Он помнит все наизусть.
– Ты заказываешь блюдо на маму? – Я перевожу взгляд на отца, удивленная и необыкновенно тронутая этим жестом.
Он пожал плечами.
– Каждое воскресенье. Это же наша семейная традиция, помнишь?
Помню, еще как. Вспоминаю, как мы бывали с мамой здесь каждое воскресенье, пока она была жива. Не думала, что они до сих пор так делают.
– Вы все еще собираетесь здесь с Ренном каждую неделю? – в моем голосе слышится удивление. И обида в том числе. Хотя у меня нет причины обижаться. Они были здесь все это время, умоляя меня присоединиться к ним.
– Угу. – Ренн с шумом отпивает газировку.
– А что вы делаете с оладьями потом? – Я с любопытством переглядываюсь между ними.
Ренн вздохнул, его глаза потускнели.
– Оглянись вокруг, Эв. Мы в Сан-Франциско, как-никак. Всегда найдется человек, который будет рад угоститься горяченьким блюдом бесплатно.
Еду нам приносят быстро. Подают ее горячей и свежей, а к ней – кукурузный хлеб и желтое густое сливочное масло, которое так и тает на языке. И это масло переносит меня в прошлое. В те дни, когда мама размазывала его по кончику моего носа и корчила рожицы, отчего я смеялась.
Я с большим изумлением обнаруживаю, что сейчас воспоминания меня скорее радуют, чем ранят и причиняют боль.
Все мы втроем едим и непринужденно беседуем. Такое впечатление, что папа заволновался – чуть ли не испытывает благоговение, – увидев меня здесь, вживую. Теперь я понимаю, что, возможно, я просто принимала все его резкости и неотзывчивость за незаинтересованность к моей жизни, когда на самом деле он просто глубоко переживал мое отсутствие.
Я стараюсь казаться оптимистичной в их глазах, пусть это и выматывает. Наверное, так я пытаюсь доказать свою правоту. Доказать, что я достойна их любви, даже после всего того, что произошло.
Папа оплачивает еду, и затем мы все едем домой. Зайдя в дом, мы замечаем, что Локи уже освятил свой новый туалет свежей кучкой. Он даже не удосужился закопать ее. Она просто лежит там, на виду у всех, ожидая внимания.
– Значит, вот как ты решил со мной поступить, а, маленький бандит? – Ренн искоса поглядывает на моего кота, а затем поднимается по лестнице в свою комнату, перескакивая по две ступеньки зараз.
– Эй, Эвер, если хочешь, чтобы я следил за лотком, скажу тебе сразу – за уборку и стирку отвечаешь ты, причем и за мою тоже.
– Как будто твои тряпки пахнут лучше, чем какашки Локи! – кричу ему в ответ, держась за перила.
Папа интересуется, не хочу ли я выпить с ним по чашечке чая на террасе. Я соглашаюсь. Уже знаю, что будет дальше. Он собирается поделиться со мной тем великим секретом, который они от меня так долго скрывали. Я помогаю ему заварить чай, и мы оба берем его с собой на задний двор.
Для меня самым любимым местом в этом доме остается именно садик за домом. Везде высажены цветочные клумбы, грядки с овощами и фруктами, а также теплица, где мама раньше выращивала баклажаны, латук и всякое такое. Двор сам по себе невелик, немного тесноват, но в то же время очарователен и с него открывается вид на Тихий океан. Мое сердце забилось быстрее, когда я увидела, как великолепно выглядит сад. Я и не знала, что у папы есть способность к садовничеству.
Сидя в уютных креслицах на террасе, мы любуемся океаном, виднеющимся сквозь наш коричневый забор.
Папа глубоко вздохнул.
– Тебя не было здесь шесть лет. С тех пор многое изменилось. Да и ты сама изменилась как личность. Нас, в общем-то, это тоже не обошло стороной.
Я отпиваю немного чая с мятой. Пока что он не сообщает мне ничего такого, о чем бы я не знала, однако у меня есть предчувствие, что вскоре все изменится.
– Есть такое, – отвечаю я. – Душевные травмы и лишения меняют людей. Я не ожидала вернуться сюда и увидеть вас двоих в том же состоянии, в котором вас покинула.
– Ты в целом-то планируешь к нам вернуться? – интересуется он.
– Ну разумеется.
– Тогда почему ты ушла от нас? – спрашивает он вместо того, чтобы приступить к своим таинственным новостям.
– Почему? – я повторяю за ним непонимающе. Я настолько зациклилась на смерти Дома, а потом на всей этой неразберихе с Джо, что даже не пыталась задуматься о том, что моя семья захочет услышать от меня ответы на все вопросы. Я отмахнулась от них в тот день. Так что теперь они заслуживают объяснений.
Я откидываюсь на спинку кресла.
– Наверное, я думала, что не переживу чувство вины. Каждый раз, когда я смотрела на тебя и Ренна, вы выглядели разбитыми. Я понимала, что это я причинила вам душевные страдания. И… я хотела изменить жизнь к лучшему для каждого из вас. Каждый раз, когда вы смотрели на меня, я видела это в ваших глазах. Видела, что это я причина всех ваших бед. Мне было так стыдно, и я так презирала себя за то, что натворила. Я подумала, что окажу вам огромную услугу, исключив себя из ситуации.
– Стыдно, говоришь… – повторил он за мной. – Ты думала, что мы тебя в чем-то обвиняем?
– Не думала, а знала. – Я переминаюсь на кресле, спрятав ноги под попу. – На ваших лицах было все четко написано.
Он закрывает глаза, качая головой.
– Да. Нет. Возможно. Не знаю, в общем. Я был очень расстроен. Наверное, я смотрел на тебя по-другому не из-за того, что считал тебя виноватой, а лишь потому, что не знал, как дальше поступить с тобой и твоим братом, не знал, как можно тебя утешить. Тогда я не понимал, что ты это заметила. Даже я сам в себе не заметил перемен. Прости.
– Нет, это мне здесь следует извиняться, пап. И я делаю это прямо сейчас. Ты просто делал так, как велело тебе сердце. Ничего плохого не сделал. Виноватой так и остаюсь я. И все из-за какого-то глупого парня.
Папа делает глоток своего чая.
– Уверена, что он настолько глупый?
– Что он какой? – спросила я, смутившись.
– Глупый, как ты говоришь. Потому что, когда твоя мама рассказывала мне о нем, я помню, она уверяла, что ты была влюблена в него чуть ли не по уши. Что он был умным и творческим человеком, что он часто смешил тебя. По-моему, он не такой уж и глупый.
Я тяжело сглатываю.
– Нет, – наконец произношу я в ответ. – Он вовсе не был глупым. Скорее, неплохим. – Самым лучшим, если еще точнее. – Через какое-то время я снова повстречала его в Салеме. Это было не умышленно, конечно. Судьба так распорядилась.
Отец медленно кивает, удерживая на себе мой взгляд.
– Я полагаю, сейчас речь идет про Сефа.