И проходит дальше по коридору и останавливается.
Он приближается к первой же двери, прижимает к ней ухо, но слышит лишь гулкий стук собственного сердца.
Он проходит ещё мимо трёх дверей, у четвёртой останавливается и становится на колени.
Заглядывает в щель между дверью и паркетом. Только темнота.
Он поднимается, стучит в дверь. Никакого ответа.
Подходит к другой двери и стучит сильнее.
Колотит изо всех сил в третью.
— На этом этаже есть кто-нибудь? — кричит он.
Женщина-клерк смотрит, как к ней подлетает Рон.
— Не расскажете, какого чёрта тут происходит?
Её глаза чуть расширяются, она проводит пальцами по корешку книги и поднимается с кресла. Невысокая, крепкая, лет пятидесяти с небольшим, а её огромные глаза ещё больше увеличиваются из-за линз очков.
— Мне не нравится такой тон…
— А мне плевать, что вам не нравится. Я только что вернулся со второго этажа. Он пуст.
— Нет, не пуст.
Звук, похожий на взрыв вдалеке, немного сбивает Рона с мыслей.
— Все комнаты тёмные и пустые.
Джессика поднимается с дивана и подходит к ним.
— А вам не приходило в голову, что наши гости спят? Или отправились на ужин?
— Все до единого? Почему вы не дадите нам номер? Что мы вам сделали, что вы…
— Я вам уже говорила. У нас нет свободных комнат.
Джессика доходит до стойки регистрации, становится рядом с Роном и спрашивает опухшими губами:
— Что происходит?
— Они пытаются нас обдурить!
— О чём ты говоришь?
— Милая, я только что поднимался на второй этаж. Ни одна комната не занята.
Джессика переводит испепеляющий взгляд на женщину-клерка:
— Это правда?
— Конечно, нет.
— Покажите.
— Простите.
Джессика наклоняется к ней, отнимает от лица салфетку, чтобы женщина увидела всё ещё торчащий в её губе рыболовный крючок.
— Покажите.
— Я не обязана никому из вас показывать…
— Да я юрист, сука, и я прямо сейчас тебе торжественно клянусь: когда я вернусь в Лос-Анджелес, то первым делом позвоню в самую лучшую юридическую фирму в Денвере, найму самого крутого ублюдка и засужу и твою задницу, и эту вашу чёртову забегаловку! Вытрясу всё до последнего цента!
Рон видит, что женщина-клерк почти готова разрыдаться, и очень удивляется, когда она наклоняется вперёд, улыбается Джессике и открывает рот…
Двери в холл со скрипом открываются, привлекая внимание присутствующих.
На нём чёрная, толстая куртка, припорошенная снегом, к отвороту пришита звезда шерифа. Мужчина улыбается и кладёт на полку шляпу, с которой на паркет падает несколько комков снега.
— Добрый вечер, народ, — говорит он, шагая к ним.
— Ох, Артур, — женщина-клерк начинает рыдать. — Они мне столько наговорили…
Шериф подходит к стойке регистрации.
— О чём ты, Кэрол?
— Эта женщина мне грубила. Назвала сучкой. Угрожала подать в суд…
— Подождите минутку… — вмешивается Джессика.
— Я дам вам высказаться. Потом, — говорит шериф и поворачивается к Кэрол:
— Расскажи, что случилось.
— Я пыталась объяснить этой паре, что у нас нет свободных ком…
— Да она врёт! — вопит Рон.
— Вам лучше пройтись, проветриться, — говорит шериф и направляется к входной двери. — Прошу вас, выйти.
Рон почтительно поднимает руки, и они с Джессикой пятятся к выходу.
Женщина-клерк кивает в сторону Рона.
— А этот джентльмен поднялся на второй этаж и начал колотить во все двери и кричать так громко, что я слышала его голос со своего места. У нас будет куча жалоб.
— А потом его жена начала тебя оскорблять?
— И он тоже.
— Что он сказал?
— Я точно не помню, но он много матерился. Они оба.
Рон видит, как шериф тянется через стойку и сжимает руку Кэрол.
— Прости, Кэрол. Я с ними разберусь.
— Спасибо, Артур.
Шериф надевает ковбойскую шляпу, разворачивается и направляется к чете Шталь, и на его лице насмешка граничит со злостью.
Он останавливается, и металлические носы его сапог находятся в полуметре от носов промокших кед Рона.
— Сэр, вы поднимались наверх и нарушали спокойствие гостей? Ругались на…?
— Я могу объяснить…
— Нет, не надо объяснять. Просто ответьте на вопрос, который я задал. Вы с вашей женой делали то, что я перечислил?
— В этой гостинице нет ни души, кроме нас четверых, а эта женщина не хочет предоставить нам номер на ночь. Пожалуйста. Пойдите наверх и проверьте сами.
Шериф Хансон наклонил голову, так что затрещали позвонки.
— Сэр, вы начинаете выводить меня из себя.
— Я не пытаюсь вывести вас из себя, офицер, я просто…
— Шериф.
— Что?
— Я шериф, а не офицер.
— Слушайте, шериф, последние пару часов здесь были для нас отвратительными, и мы лишь…
Шериф делает шаг вперёд, на добрых десять сантиметров возвышаясь над Роном, и прижимает того к стене. Его дыхание отдаёт мятными леденцами с корицей.
— Вы ответите на мой вопрос? Делали ли вы то, что говорила Кэрол?
— Вы не понимаете, она…
Шериф зажимает пальцами нос Рона, впивается ногтями в хрящ, подтягивает к дверям, которые открывает пинком правой ноги. Рон теряет равновесие, и шериф просто выталкивает его наружу в огромный сугроб снега, сваленного в кучу на свободном паковочном месте.
Он слышит слова Джессики:
— Не смейте, мать вашу, меня трогать.
— Тогда уходите сами.
Она подбегает к Рону, помогая ему сесть в снегу. Его нос горит огнём. Семья Шталей смотрит на шерифа, стоящего под навесом гостиницы Лон Кон и поправляющего смятую куртку.
— Угадайте, что произойдёт, если я ещё хоть раз увижу вас сегодня ночью?
— Бросите нас в тюрьму? — с издёвкой произносит Джессика.
— Нет, просто выбью из вас всё дерьмо. Из вас обоих.
Джессика поднимается на ноги и подходит к шерифу.
— Вы это видите? — кричит она, тыкая пальцем в нижнюю губу.
— Да, у вас в губе рыболовный крючок застрял.
— Ваш маленький ресторанчик вот там…
— Мне плевать. Вы истратили весь мой добрый настрой. И теперь я начинаю злиться, поэтому лучше бы вам свалить с моих глаз долой прямо сейчас.
— Пожалуйста, мы просто…
— Прямо. Сейчас.
Рон редко видел, чтобы Джессика шла на попятный, но сейчас что-то в тоне шерифа заставило её сойти с тротуара. Наверно, возможность того, что он может дать ей пощёчину или ещё хуже.
— Пойдём, Рон, — она наклоняется, протягивает ему руку, и они, взявшись за руки, идут по улице прочь от гостиницы.
Джессика поворачивает голову и кричит через плечо:
— Ещё ничего не кончено! Вы же это знаете, да?
— Лучше идём дальше!
— Ну что, болит, Джесс?
— Ужасно.
Они идут посреди Мэйн-стрит по единственной оставленной грузовиком колее. Джессика идёт впереди и рыдает, но Рон не делает ни единой попытки её успокоить. Он уже однажды совершил такую ошибку, когда её обошли с должностью старшего партнера. Её страх и уныние тотчас превращались в ярость, как у раненого зверя.
— Мне холодно, Рон.
— Я размышляю.
— Размышляешь?
— Я проверял, в этом городишке нет сотовой связи.
— Точно.
— Нет комнаты, где мы можем остановиться на…
— Хватит повторять мне ту хрень, которую я уже знаю.
— Вернёмся в машину. В сумке у меня есть «Лортаб». Мы опустим сидения и…
— Значит, будем ночевать в машине?
— Милая, когда «Лортаб» начнёт действовать, то ты даже не отличишь откинутые сидения от кровати в номере «Уолдорф-Астория»[5]. Мы включим печку, и внутри будет тепло и уютно.
— Господи, Рон!
— Это всё, что я могу сделать, Джесс. Возможно, когда мы проснёмся, они уже откроют дороги, и мы свалим из этого чёртового города.
Они подходят к концу Мэйн-стрит. Окна всех домов темны, и единственный приглушённый свет исходит от уличных фонарей. Метрах в двухстах Рон видит ворота, перекрывающие дорогу, идущую на север к перевалу.
— Видишь это? — спрашивает Джессика.
Вдалеке от домов и дороги, ближе к городскому парку, в небо рвутся лепестки пламени костра.
Они ускоряют ход. У Рона начинает теплиться надежда, что это может быть вечеринка, где им помогут. Но только он открывает рот, чтобы предложить Джессике подойти туда, как она вскрикивает и срывается с места по направлению к костру.
Они безмолвно стоят в десяти метрах от полностью выгоревших итальянских кожаных сидений. Очевидно, восстановлению они уже не подлежат. Стёкла выбиты, через них вырываются языки пламени. Приборная панель пузырится кипящим пластиком. От горящих шин поднимается чёрный дым и смешивается с белым падающим снегом.
От тёплого воздуха лицо Рона начинает пощипывать, и ему приходит на ум, что обморожение — ещё один повод для волнения.
— Почему они так с нами поступают? — спрашивает Джессика.
— Не знаю.
Он осознаёт, что голос его жены больше не яростный, а удивлённый и испуганный. И сам Рон впервые за вечер начинает чувствовать что-то похожее: не разочарование или раздражение, а настоящий страх.
Он обнимает жену за плечи, и минуту они так стоят и смотрят на огонь, а потом Джессика разворачивается к мужу лицом, и дорожки слёз на её щеках поблёскивают в свете огня.
— Обними меня крепче.
Рон прижимает её к себе, и в этот момент фонари на Мэйн-стрит гаснут, торговые автоматы на улице потухают и перестают жужжать. Город накрывает гнетущая тишина. Ничего, кроме тихого шуршания снега, оседающего на их куртки, и шипения от горящего «Мерседеса».
— Что-то происходит, — говорит она. — Я права?
— Возможно, это из-за бури.
— И ты действительно в это веришь, Рон?
Они проходят мимо старинных домов в викторианском стиле, украшенных позолотой. Вероятно, жильцы проделали огромную работу, чтобы превратить свой дом в такое произведение искусства.