— Нет. Я сейчас усну.
Мое сердце падает в пятки.
Он отталкивает мои руки от своего члена и хватает его.
— Открой рот.
Я делаю, как он говорит, и он входит до конца, заставляя меня подавиться воздухом. Слезы наворачиваются на глаза, и мне начинает казаться, что он закончил играть со мной и теперь избавится от меня.
— Вот, — я чувствую, как он становится больше и тверже. — Вот так нужно сосать мой член.
В ушах звенит, и я чувствую, что сейчас упаду в обморок, но он не останавливается. Я всхлипываю и давлюсь своей слюной и его предэякулятом, но его крепкая хватка на моих волосах не позволяет мне двигаться.
— Еще раз. Открой рот.
Я задыхаюсь, но слушаюсь. Я не хочу быть ему обязана за этот оргазм и уж точно не хочу показаться слабачкой. Я могу подарить ему такое же удовольствие, какое он подарил мне.
Мои губы открываются сами собой, пока я держусь за его бедра.
Еще один глубокий толчок, и на этот раз слезы текут по моим щекам, пока он трахает мое горло, лицо, рот, заставляя меня задыхаться и давиться слюной. Он использует мой язык для трения, входя в меня с такой доминирующей силой, что я вся мокрая.
Нет никакой причины, по которой я могу быть так возбуждена, когда он использует меня, но, думаю, в этом причина и заключается.
Тот факт, что он использует меня как средство для своего удовольствия, вызывает во мне странное ощущение.
— Ты выглядишь чертовски прекрасно, стоя на коленях, дикий цветок, — он толкается внутрь и наружу, заставляя меня смотреть на него. — Ты так хорошо давишься моим членом. М-м-м. Хорошая девочка.
Мое сердце замирает, и я думаю, что его слова заставят меня кончить или сделать что-то столь же нелепое.
Его ритм ускоряется, хриплые, глубокие стоны эхом разносятся по комнате, и я с полным очарованием наблюдаю, как он запрокидывает голову, закрыв глаза, как Бог секса.
Его сперма выстреливает мне в горло, густая и обильная.
— Глотай, — приказывает он. — Все до последней капли.
Я стараюсь изо всех сил, но чувствую, как струйки спермы стекают по обеим сторонам моего рта.
Кейн вынимает свой член из моего рта, и, к моему ужасу, он все еще наполовину эрегирован.
Он ударяет меня им по рту.
— Вылижи его дочиста.
Я хватаю его за основание и лижу кожу, проводя языком по всей длине и всасывая головку в рот, сохраняя при этом зрительный контакт. Я, наверное, продолжаю это представление дольше, чем нужно.
Кейн все это время наблюдает за мной, его глаза темнеют, а палец на затылке дергается.
Затем он внезапно вырывает член из моей руки, заправляет его в брюки и застегивает ширинку.
Это движение застает меня врасплох, и я просто сижу и смотрю, уши все еще наполнены головокружительным гудением, а голова витает где-то в другом месте.
Кейн опускается на корточки передо мной, а я смотрю на него, тяжело дыша. Он хватает меня за подбородок и, не давая понять, что собирается сделать, наклоняется и проводит языком от уголка моего рта до левого глаза.
Затем он повторяет то же самое с правой стороны, его язык оставляет после себя покалывание и мурашки.
Он что… слизывает мои слезы?
Что за…?
Он встает, засовывая руки в карманы.
— Не плачь. Твои слезы меня возбуждают.
Глава 12
Кейн
Дорога до дома моих родителей проходит быстро и почти бездумно.
Я разгоняю свой Porsche 911 Turbo S до предела на подъеме, но полностью контролирую автомобиль. Чего не скажешь об остальной части этой чертовой ночи.
Мои пальцы барабанят по рулю, когда дом возвышается как тень на вершине Рейвенсвуд-Хилл — уединенная крепость, спрятанная глубоко в лесу.
Длинная извилистая дорога к дому окружена высокими дубами, ветви которых тянутся над головой, как костлявые пальцы. Шины машины скрипят по гравию, когда я подъезжаю к своему старому убежищу, и этот звук заглушается гнетущей тишиной ночи. Воздух наполнен запахом сырой земли и сосен, смешанным с легким металлическим привкусом, который всегда витает в лесу.
Я заглушаю двигатель и выхожу из машины. Холод кусает кожу, свежий ночной воздух обжигает лицо. Мое дыхание образует облака пара, когда я иду к дому, и единственный звук, нарушающий тишину, — это мягкий стук моих ботинок по каменной дорожке. Я ходил по ней бесчисленное количество раз, но все равно чувствую себя так, будто добровольно иду в ловушку.
Как только я поступил в университет, я купил пентхаус в центре города, чтобы сбежать подальше от этого ада, но от своей фамилии не убежишь.
И от всей этой херни, которая с ней связана.
Резиденция Девенпортов — это огромный особняк из темного камня. По его обветшалому фасаду, как вены, ползет плющ. Окна — черные пустоты, не отражающие ничего. Входная дверь тяжелая, слегка скрипит, когда я ее открываю. Внутри воздух прохладный и душный. Запах старого дерева и кожи наполняет ноздри, знакомый, но удушающий.
Каждый камень этого дома был свидетелем поколений жаждущих власти, связанных долгом и контролирующих Девенпортов. Их портреты висят в длинном коридоре, по которому я иду, напоминая о богатстве поколений и душах, проданных дьяволу.
Тусклое оранжевое освещение отбрасывает на стены жуткие тени, и с каждым шагом на меня давит тяжесть пустых взглядов моих предков.
Я останавливаюсь у высокого окна, из которого открывается вид на темную гладь японского сада внизу и лес вдали. В зал доносится шелест листьев и редкие крики совы. Мое отражение смотрит на меня без выражения и искаженное в стекле, как идеальная машина, в которую меня превратили.
Никаких эмоций.
Никакой привязанности.
Ни один другой человек не имеет права владеть мной.
Никто.
— Кейн?
Я сую левую руку в карман и медленно поворачиваюсь к женщине, которая родила меня.
Она одета в белое шелковое платье и халат в тон, ее призрачный облик подходит к этому дому.
В молодости Хелена Девенпорт была поразительной красавицей, но теперь на ней лежит печать тихих страданий. Ее некогда блестящие темные волосы поредели и постепенно поседели у корней. Они собраны в простой, но элегантный пучок — остаток ее былой утонченности. Ее миндалевидные глаза, ледяно-голубые, как мои, редко выражают эмоции, словно тяжесть депрессии лишила ее способности чувствовать.
Она молча идет ко мне, всегда слегка сгорбившись, как будто ее тянет невидимая цепь. Хелена худая, но хрупкая, как будто ее может сломать порыв ветра. Если у нее нет никаких социальных обязательств, она редко контактирует с миром за пределами своих покоев, где она часто прячется, глядя на одну и ту же старую книгу, которую никогда не дочитывает, или разговаривая с карпами в садовом пруду.
— Здравствуй, мама.
Я натягиваю улыбку на лицо и наклоняюсь, чтобы она могла меня обнять.
Ее костлявая рука бесчувственно касается моей спины. Она говорит медленно, как будто каждое слово дается ей с трудом.
— Давно я тебя не видела. Ты вырос и стал таким красивым.
— Спасибо, мама.
— Зови меня мамочкой, как в детстве.
— Лучше не буду.
Ее плечи опускаются, но она не сопротивляется и даже не настаивает.
Хотя ее красота увяла, в ее движениях все еще есть изящная грация, пустое отражение того, кем она была когда-то. Хроническая депрессия сделала мою мать эмоционально отстраненной, ее некогда добрый нрав притупился за годы пребывания здесь.
Раньше я думал, что Хелена другая. Она любила меня и окружала лаской, которую не был способен дать ее муж, но потом она закрылась в себе и бросила меня на произвол судьбы.
Когда мне было шесть лет.
После этого я перестал называть ее мамочкой и в принципе считать ее своей матерью.
Она просто еще одна пешка в их игре.
— Дорогой, — она кладет руку мне на плечо, и это похоже на прикосновение призрака. — Мне жаль.
— Я знаю.
— Я ничего не могла сделать.
— Знаю.
— Ты винишь меня?
— Нет.
— Ты говоришь это, чтобы успокоить меня?
— Конечно, нет.
Ее взгляд становится пустым, в глазах появляются тени.
— Ты говоришь как твой отец. Мне это не нравится.
Я поглаживаю ее по голове, как она делала, когда мне было шесть лет — после того, как отец почти замучил меня до смерти в подвале, — и повторяю слово в слово то, что она сказала мне тогда.
— Ты привыкнешь.
Когда я прохожу мимо нее, из ее горла вырывается рыдание.
Если бы я был тем же Кейном, что пятнадцать лет назад, я бы остановился и утешил ее. Я бы отвел ее в сад посмотреть на карпов кои или принес ей цветы.
Но моя способность прощать ее за то, что она не смогла защитить меня, или сочувствовать ее бедственному положению, давно во мне угасла.
Моя мать — просто несчастная женщина, попавшая в лапы власти.
Она родила слабака — меня — и мой отец это исправил.
Я стучу в темную дверь из красного дерева, а затем открываю ее.
С бокалом в руке, высокая фигура моего отца стоит у окна от пола до потолка. Он одет в серый костюм, сшитый на заказ, осанка прямая, в отличие от его сломленной жены.
Он наклоняет голову в мою сторону, и я поражаюсь тому, как сильно я на него похож. Те же волосы, та же форма глаз, та же фигура. Единственное отличие между нами, кроме его мрачных серых глаз, — это морщины на лице и его тонкие губы, которые всегда сжаты в неодобрении.
Грант Девенпорт всегда был для меня тюремщиком, а не отцом.
— Кейн. Ты пришел.
— Ты звал меня.
Он подходит к бару и наливает мне выпить, янтарный цвет напитка блестит в желтом свете лампы.
Отец предлагает мне виски, затем садится на коричневый кожаный диван и указывает на стул напротив себя.
Я сажусь, широко расставив ноги, принимая властную, расслабленную позу, которую он привил мне годами пыток.
— Есть причина, по которой я здесь, отец?
— Я не могу просто встретиться с моим сыном?
— Можешь, но обычно ты этого не делаешь. Если у этой встречи есть цель, я был бы признателен, если бы мы перешли к ее обсуждению.