Вскоре она сжимается вокруг меня, задыхаясь, откидывая голову назад.
— Вот так. Кончи для меня, детка.
Когда она содрогается от оргазма, я отпускаю ее грудь, запускаю руку в штаны и освобождаю член. Мои пальцы трахают ее киску, а левая рука дрочит мой набухший член.
Вверх и вниз, грубыми, неистовыми движениями.
Предэякулят блестит на головке, а вены вздуваются от желания.
Дело не в моем удовольствии. Это наказание за то, что я потерял контроль и захотел ее.
Снова.
— Скажи мое имя, — напрягаюсь я, сжимая член.
— Кейн… — она смотрит вниз, туда, где я двигаю собственной рукой, ее губы приоткрываются, и она с трудом глотает. — Пожалуйста, трахни меня.
— Господи. Блять, — я вытаскиваю пальцы из нее, задираю джерси и расстегиваю лифчик.
Я стону, когда моя сперма украшает ее сиськи, покрывая твердые соски и стекая к пупку.
Она все время смотрит на меня, с открытым ртом, с покрасневшим лицом.
Я собираю белую жидкость с ее живота и подношу покрытые спермой пальцы к ее рту.
— Вылижи.
Далия вставляет мои пальцы в рот и сосет их, нежно облизывая влажным языком.
При этом она смотрит на меня своими блестящими желтыми глазами.
Вскоре ее веки опускаются, и она засыпает с тихим вздохом.
С моими пальцами в ее рту и моим чертовым разумом в ее руках.
Каждый раз, когда я прикасаюсь к ней, я теряю всякое чувство реальности и себя.
На мгновение, всего на мгновение, я забываю, кто я, для чего я существую и к чему стремлюсь.
В этот момент существует только она.
И я не уверен, можно ли это сейчас исправить.
И хочу ли я этого.
Глава 16
Далия
Утро наступает со странным чувством покоя.
И головной болью.
И болью в горле.
Я несколько раз моргаю, и передо мной появляется гладкий потолок с нарисованными на нем цветами вишни. Потрясающие трехмерные детали настолько хорошо прорисованы, что я чувствую себя как в сказке.
Постепенно проясняется остальная часть комнаты, и я сажусь на огромной кровати, прижимая черную простыню к груди.
Первое, что бросается в глаза, — это холод.
Не ледяной, пронизывающий до костей, а такой, что проникает в воздух и обволакивает меня даже под простыней. Он повсюду — на стенах, полу и во всем пространстве вокруг меня.
Пространстве Кейна.
Пахнет им. Дымом костра и кожей.
Комната огромная, но в ней душно. Кроме потолка с изображением цветущей вишни, все остальное лишено тепла. Темно-серые стены поглощают весь свет.
Чистые линии, минимализм, все идеально расставлено. Никаких личных вещей, фотографий, только несколько хоккейных трофеев напротив меня.
Ничто не говорит о том, что здесь кто-то живет или дышит. Это скорее тщательно сконструированная иллюзия контроля.
Я перевела взгляд на стол в углу. Строгий. Пустой. Прямо как его хозяин. Никакого беспорядка, никаких следов жизни. Он чист, как будто все в этой комнате свидетельствует о том, как он организовал свой мир — в идеальном порядке.
Единственное, что выделяется, — это окно от пола до потолка, выходящее на город, который, кажется, простирается за горизонт. Утренний свет проникает внутрь, но он приглушенный, тусклый, как будто даже солнце не может согреть это пространство. Снаружи город гудит жизнью, но внутри все пугающе тихо.
Я ворочаюсь под простынями, тело болит, а ум пытается сложить воедино, как я здесь оказалась.
Воспоминания просачиваются, как старый зернистый фильм.
Наркотики. Похищение. Люди в масках.
А потом…
Кейн.
— О боже, — я прикрываю рот ладонью, глаза расширяются.
Пожалуйста, скажите мне, что я не умоляла Кейна прикоснуться ко мне.
Черт возьми.
И он не сделал этого.
Он только потрогал меня пальцами и кончил на меня, но не трахнул.
Почему, черт возьми, я разочарована?
Хочу, чтобы земля провалилась под ногами и избавила меня от этого позора.
Мой взгляд падает на сменную одежду у изножья кровати, и я предполагаю, что это разрешение мне воспользоваться его душем.
После нескольких секунд внутренних укоров я вхожу в элегантную ванную комнату.
Я снимаю майку и нижнее белье, а затем замираю, увидев его высохшую сперму на своем животе. Он действительно любит оставлять на мне свои следы, как животное.
Я должна разозлиться или что-то в этом роде, но меня больше злит то, как я себя повела.
В элегантной душевой кабине так много кнопок, что мне требуется несколько минут, чтобы в них разобраться.
Закончив, я вытираю волосы полотенцем и надеваю его толстовку с капюшоном и спортивные штаны с надписью «Гадюки». Мне приходится несколько раз подвернуть пояс и покрепче затянуть шнурок, чтобы штаны не сползли.
Насыщенный запах еды щекочет мои ноздри, когда я выхожу из спальни и иду по коридору, украшенному картинами в стиле импрессионистов, и наконец дохожу до гостиной, которую я смутно помню с прошлой ночи.
Это место огромное.
И пугающе дорогое.
Я двигаюсь осторожно, боясь коснуться или, что еще хуже, опрокинуть и разбить что-нибудь. Уверена, я не смогла бы заплатить за это, даже если бы продала себя на черном рынке.
Мои босые ноги замирают в дверном проеме кухни, когда я вижу Кейна, и это как удар в живот.
Он стоит у плиты спиной ко мне, на его широком мускулистом теле только пара серых спортивных штанов, которые низко сидят на бедрах.
Утренний свет проникает через окно, озаряя острые линии его тела и подчеркивая мускулы.
Но это не то, что заставляет меня затаить дыхание.
Это татуировки и шрамы.
Когда он поворачивается в сторону, я вижу змею, обвивающую его левое плечо, черную и детализированную, чешуя которой блестит на свету. Ее голова находится у его ключицы, пасть открыта, как будто готовясь к нападению.
Я не могу отвести от него взгляда.
Мои глаза впиваются в каждую деталь татуировки. В ней есть все, что характерно для Кейна — холод, опасность, самообладание.
Чуть ниже змеи виднеются неровные шрамы, пересекающие его кожу, как карта боли.
Хотя я не имею ни малейшего представления, кто или что оставило их на нем, я знаю, что это было жестоко.
От этого у меня скручивает живот, как будто я увидела избитого щенка, дрожащего на обочине дороги. Только в этом случае я не могу поднять его и отнести в приют.
А Кейн отнюдь не щенок.
Как кто-то мог причинить ему такую боль, что остались эти шрамы? Он всегда казался непобедимым. Неприкасаемым. Он — Бог хоккея и король как в кампусе, так и в городе. Никто не осмелился бы подойти к нему.
Кроме них.
И ему причинили боль, которая оставила на нем неизгладимый след.
Еще больше татуировок обвивает его другую руку, сложные линии, образующие ворона с распростертыми крыльями на плече, с пустыми темными глазами. Под птицей, вокруг его ребер, изгибается небольшая фраза на латинском, которую я не могу разобрать, исчезая в тени его кожи.
Все в нем — предупреждение.
Татуировки, шрамы, то, как его тело движется с безмолвной силой, как будто он всегда готов напасть.
Однако сейчас он просто мужчина, стоящий на кухне и жарящий яичницу, как будто это самая естественная вещь в мире.
— Ты проснулась, — низкий тембр его голоса разносится по комнате, как прохладный ветерок.
— Да, — я рисую круг на большом пальце.
— Садись. Завтрак готов, — он выключает плиту и с пугающей точностью перекладывает содержимое сковороды на тарелку.
Никакого беспорядка.
— Спасибо, но я съем что-нибудь по дороге домой.
Он поднимает взгляд и впервые за утро смотрит на меня.
Его ледяные глаза задерживаются на моей мешковатой одежде, тяжелой, как будто он видит сквозь нее. Не помогает и то, что его запах прилип к моей коже, обволакивая меня, как невидимые руки.
Он подходит к обеденной зоне с двумя тарелками и ставит их на стол. Я мельком вижу крыло ворона, протянутое к его груди, прежде чем он берет со спинки стула простую белую футболку и надевает ее через голову.
Загораживая мне вид.
Он указывает на стул напротив себя.
— Садись, Далия.
— Правда, я могу…
— Еда уже готова. Не сопротивляйся просто так, садись.
— Я не сопротивлялась, — просто я не привыкла, что кто-то, кроме Ви, готовит для меня.
Мой желудок урчит.
Кейн приподнимает бровь.
— Правда?
Я потираю затылок, затем медленно сажусь.
Стол до нелепого заставлен едой, и от ее аромата у меня почти текут слюнки.
Тарелки расставлены с точностью — яичница-болтунья мягкого желтого цвета, идеально поджаренные ломтики тоста и свежие фрукты, которые, кажется, были нарезаны машиной. Кофейник, две высококачественные фарфоровые чашки, апельсиновый сок и молочник.
Есть еще джем и масло, хрустящий и блестящий бекон, а также высокая стопка блинчиков, от которой до сих пор поднимается пар, как в какой-то идеальной домашней фантазии.
Тот факт, что такой человек, как Кейн, может приготовить что-то столь обычное, как завтрак, будучи способным переломать людям конечности голыми руками, одновременно удивляет и пугает.
— Давай, не смотри так. Ешь, — говорит он, разрезая тост и яйца.
Мне не нужно повторять дважды. Я взяла яичницу и без зазрения совести съела почти всю тарелку за считанные минуты. Это очень вкусно. Правда. Мне немного стыдно признаваться в этом, но я никогда раньше не ела такого полноценного завтрака. Мне повезло, если я успевала выпить кофе и съесть вареные яйца или что-нибудь еще из ближайшего магазина по дороге на работу или в университет.
Нож вонзился в верхнюю часть тоста.
— Ешь медленнее, а то в лучшем случае будет несварение, а в худшем — подавишься.
Я проглотила содержимое рта.
— Извини.
— За что?
— За мои манеры за столом. Я немного голодная.
Мне показалось, что его губы слегка дрогнули в улыбке, но сразу же вернулись в прежнее состояние, когда он продолжил есть.