Так что же Саре хотелось уловить и выразить?
Вебстер никогда не задавал ей этого вопроса, а она не сочла нужным объяснить. Помнится, ему казалось, что суть в размазанном по небу дыме и в том, как дом притулился к земле, съежился под истязающим холмы шквалом, слился в единое целое с деревьями и травой. Хотя, возможно, тут нечто другое, какой-то символизм.
Вебстер встал и подошел к камину. Замер перед огнем, запрокинув голову. Отсюда картина выглядит совсем не так, как издали. Заметны мазки, различимы оттенки — видна техника живописи, примененная для создания иллюзии.
Безопасность. Она в самом облике дома — массивного, прочного. Цепкость — вон как органично строение вросло в ландшафт. А еще суровость, упрямство и толика душевной тоски.
Сара просиживала целыми днями перед домом, направив на него экран телесвязи. Тщательно рисовала эскиз, неторопливо накладывала краску, а бывало, и нередко, она просто смотрела, ничего больше не делала. Там были и собаки, и роботы, но никто из них не попал на полотно, потому что Сару интересовал только дом. Таких домов, разбросанных в глуши, осталось наперечет, остальные, веками не получавшие ухода, развалились, уступили территорию дикой природе. А в этом доме жили собаки и роботы. Один большой робот, сказала Сара, и уйма маленьких.
Тогда Вебстер не придал этому значения — был слишком занят.
Он вернулся к столу.
А ведь странно это, если вдуматься. Роботы и собаки живут бок о бок. Когда-то один из Вебстеров возился с собаками, пытался наставить их на путь самостоятельного развития. Мечтал о двойственной цивилизации — цивилизации человека и собаки.
В памяти всплыло кое-что — крошечные полустертые фрагменты предания об усадьбе Вебстеров.
Там был робот по имени Дженкинс, он служил семье с самого начала. А еще был старик, сидевший в инвалидном кресле на передней лужайке. Старик глядел на звезды и ждал сына, который так и не возвратился. И на этот род легло проклятие, потому что по его вине мир лишился философского учения Джувейна.
Экран телесвязи стоял в углу комнаты. Почти забытый, редко используемый предмет мебели. Да и зачем он нужен? Весь мир теперь здесь, в Женеве.
Вебстер подошел к прибору и остановился в задумчивости. Настройки записаны в журнале, но где он, журнал? Наверное, в рабочем столе.
Он вернулся к столу. Не на шутку разволновавшись, лихорадочно рылся в ящиках, как терьер в поисках косточки.
Дженкинс, древний робот, металлическими пальцами скреб металлический подбородок. Так он делал, когда пребывал в глубокой задумчивости. Нелепый жест раздражения, приобретенный в долгом общении с человеческим родом.
Его взгляд вернулся к собачонке, сидевшей рядом на полу.
— Значит, это был добрый волк? — спросил Дженкинс. — Предложил тебе кролика?
Эбенезер возбужденно заерзал:
— Он из тех, кого мы кормили прошлой зимой. Стая пришла к дому, и мы пытались ее приручить.
— А ты узнаешь этого волка, если встретишь?
Эбенезер кивнул:
— Конечно. Я запомнил его запах.
Тень зашаркал по полу ножками, не сходя с места.
— Слышь, Дженкинс, может, ты всыплешь ему? Он слушать должен, а вместо этого по лесу бегает. Не дело это — за кроликами гоняться.
— Тень, это тебе надо бы всыпать, — сердито перебил робота Дженкинс. — За плохое поведение. Ты закреплен за Эбенезером, или забыл? Ты часть его, а не самостоятельная личность. Вместо рук. Будь у него руки, он бы в тебе не нуждался. Ты не учитель его и не совесть. Только руки. Не забывай об этом.
Тень зашаркал еще энергичнее и негодующе пригрозил:
— Сбегу.
— К диким роботам, что ли? — спросил Дженкинс.
Тень кивнул:
— Они меня с радостью примут. Дикие роботы мастерят разные вещи, им любая помощь пригодится.
— На детальки они тебя разберут, — хмуро пообещал Дженкинс. — Ты же необученный, нет у тебя таких умений, чтобы тебя приняли на равных. — И повернулся к Эбенезеру. — Подыскать тебе другого робота?
Эбенезер отрицательно покачал головой:
— Тень годится, мы с ним ладим.
— Ладно, коли так. Ступайте… Эбенезер, если опять погонишься за кроликом и повстречаешь того волка, постарайся его одомашнить.
В окно лился свет клонящегося к западу солнца, древняя комната согревалась теплом поздневесеннего вечера. Дженкинс неподвижно сидел в кресле, внимал доносившимся снаружи звукам: позвякиванию коровьих колокольцев, тявканью щенков, звонким ударам топора, коловшего дрова для камина.
«Бедный малыш, — подумал Дженкинс. — Вместо того чтобы работать, он тайком убегает играть с кроликами. Слишком быстро пройден слишком долгий путь. Да, это проблема. Надо позаботиться о собаках, как-то им помочь, чтобы не надорвались. С приходом осени возьмем неделю-другую отпуска и поохотимся на енотов».
Но все это когда-нибудь прекратится. И охота на енотов, и гонки за кроликами. Рано или поздно собаки приручат всю живность, каждая зверушка будет мыслить, говорить, трудиться. Это смелый замысел, и не скоро он исполнится, но все же, подумал Дженкинс, он не безумнее и несбыточнее многих замыслов человека.
Возможно, это самый лучший из замыслов, ведь в нем нет ни капли той бездушности, что так свойственна человеческим планам, нет той механистической жестокости, на которую столь щедр род людской.
Новая цивилизация, новая культура. Новый тип мышления. Возможно, это мистицизм, возможно, визионерство, но ведь и человек был мистиком и визионером. Собаки силятся проникнуть в тайны, которые он считал не заслуживающими разгадки, отметал как предрассудки, лишенные научной основы.
Таинственные существа шумят в ночи. Таинственные существа бродят снаружи. Собаки просыпаются и рычат, но поутру вокруг дома не видно следов. Собаки воют по покойникам. Собаки предчувствуют. Собаки многое знали и умели задолго до того, как получили органы речи и научились читать с помощью контактных линз. Они прошли по эволюционному пути не так далеко, как люди, они еще не приобрели цинизма и скепсиса. Они верят тому, что слышат и чуют.
Им не нужны суеверия как форма самообмана, как щит против незримых угроз.
Дженкинс снова повернулся к столу, взял ручку, склонился над тетрадью. Заскрипело перо.
Эбенезер сообщил, что волк проявил дружелюбие. Рекомендую Совету освободить Эбенезера от текущей задачи и поручить ему работу с волком.
Из волков могут получиться хорошие друзья, рассуждал Дженкинс. Великолепные разведчики, даже лучше, чем собаки. Они сильнее, проворнее, скрытнее. Пусть бы следили за дикими роботами за рекой, освободив от этой службы собак. Пусть бы приглядывали за замками мутантов.
Дженкинс грустно покачал головой: в нынешние времена никому нельзя доверять. Казалось бы, какие могут быть проблемы с роботами? Они дружелюбны; они время от времени приходят, не отказываются помочь по мелочи. Добрые соседи, иначе не скажешь. Ну а дальше что? Они ведь строят машины. Мутанты никому не доставляют неприятностей и вообще крайне редко попадаются на глаза. Но и за ними должен быть надзор. Разве можно забыть, как они обошлись с людьми? Разве можно простить тот грязный трюк с джувейнизмом, проделанный в роковую для человеческого рода пору?
«Люди… Они были нашими богами, а теперь их нет. Бросили нас на произвол судьбы. Правда, в Женеве осталась горстка людей, но что толку к ним взывать? Им нет до нас никакого дела».
Дженкинс сидел в сумерках и вспоминал, как выполнял всякие поручения — например, приносил виски, — пока служил Вебстерам, жившим и умершим в этих стенах.
А теперь он отец-духовник для собак. Эти чертенята умны и талантливы, и как же старательно они учатся!
Раздался тихий звон, и Дженкинс резко выпрямил спину. Снова звонок. И мерцание зеленой лампочки на устройстве телесвязи.
Дженкинс поднялся, постоял в недоумении, глядя на огонек.
Это же вызов!
Он шатко приблизился к устройству, рухнул перед ним на стул, нашарил пальцами рычажок выключателя, нажал. Впереди растаяла стена, возник стол, за которым сидел человек. За спиной у человека топился камин, освещая комнату с высокими витражными окнами.
— Дженкинс? — произнес человек, и было в его лице нечто такое, что заставило робота воскликнуть:
— Вы!.. Вы!..
— Я Джон Вебстер, — сказал человек.
Дженкинс прижал ладони к бокам прибора и замер. Так и сидел в неподвижности, страшась несвойственных роботу эмоций, что обуревали его металлическое существо.
— Я бы вас узнал где угодно, — пролепетал Дженкинс. — Вы так похожи на них… Я столько лет служил вашей семье… Напитки приносил и… и…
— Да, я знаю, — сказал Вебстер. — Твое имя передавалось из поколения в поколение. Мы не забыли тебя.
— Джон, вы в Женеве? — Миг спустя Дженкинс спохватился и добавил: — Сэр.
— Давай без «сэра», — попросил Вебстер. — Просто Джон. И да, я в Женеве. Но хотел бы встретиться с тобой. Это возможно?
— Вы… готовы прилететь сюда?
Вебстер кивнул.
— Но здесь теперь живут собаки, сэр.
— Говорящие собаки? — ухмыльнулся Вебстер.
— Да, — подтвердил Дженкинс. — Конечно, они будут рады увидеться с вами. Им все известно о вашей семье. Вечерами сидят и, пока их сон не сморит, рассказывают истории из прошлого, и… и…
— Дженкинс, что с тобой?
— Сэр, я тоже буду счастлив, если вы навестите нас. Тут так одиноко!
Бог возвратился.
В темноте от этой мысли встрепенулся свернувшийся в клубок Эбенезер.
«Узнает Дженкинс, что я здесь — шкуру спустит, — подумал он. — Дженкинс велел нам оставить его в покое, хотя бы на время».
Перебирая мягкими лохматыми лапами, Эбенезер пополз вперед, на сочившийся из кабинета запах. Дверь была приотворена — на тонюсенькую щелочку.
Пес улегся на живот и навострил уши, хотя слушать было нечего. Был только запах — незнакомый, пряный. И от этого запаха пса вмиг охватило почти нестерпимое блаженство.
Он огляделся, но не уловил никакого движения. Дженкинс в столовой, объясняет собакам, как они должны себя вести с человеком, а Тень куда-то отправился по своим механическим делам.