— Я не велел убивать! — завизжал Пухляк. — Думал, ты ее только стукнешь, пугнешь. Она такая жирная, несносная…
— Я же говорил: прутик летит далеко и быстро.
Вебстер стоял неподвижно, будто в землю врос.
«Летит далеко и быстро, — подумал он. — И бьет сильно».
— Не волнуйся ты так, приятель, — мягко произнес волк. — Мы знаем, что ты не хотел. Все останется между нами.
Пухляк перепрыгнул с плеча Питера на ветку и визгливо завопил:
— Я расскажу! Пойду и расскажу Дженкинсу!
Волка вмиг охватила ярость, глаза налились кровью.
— Ах ты, мелкий гнусный доносчик! — прорычал он. — Ябеда-корябеда паршивая!
— Я расскажу! — визжал Пухляк. — Дженкинс все узнает!
Он взвился по стволу, пробежал по длинной ветке и перепрыгнул на другое дерево.
Волк ринулся за ним.
— Стой! — крикнул ему вдогонку Питер.
— Деревья скоро закончатся, дальше будет луг, — быстро проговорил волк. — Не беспокойся, я догоню.
— Нет, — сказал Питер. — Хватит с нас одного убийства.
— Он же и правда донесет.
— Да я и не сомневаюсь, — вздохнул Питер.
— А я могу ему помешать.
— Кто-нибудь увидит и донесет на тебя, — сказал вебстер. — Нет, Люпус, я против.
— Тогда советую убежать и спрятаться. Я знаю одно местечко, тебя там за тысячу лет не найдут.
— Не получится, — возразил Питер. — В лесу хватает глаз и ушей. Они теперь на каждом шагу. Куда бы я ни подался, выследят. Не те нынче времена, чтобы прятаться.
— Пожалуй, ты прав, — вздохнул волк и, развернувшись кругом, уставился на мертвую малиновку. — Как насчет того, чтобы избавиться от улики?
— От улики?
— Ну да. — Опустив голову, волк подбежал к птице.
Раздался хруст. Люпус облизал пасть и сел, обвив лапы хвостом.
— Мы с тобой поладим, — сказал он. — Да, брат, чувствую, что поладим. Ведь мы так похожи друг на друга.
На его носу красноречиво трепетало перышко.
Превосходное тело. Вовек не заржавеет, и прочное — хоть кувалдой по нему лупи, даже крошечной вмятинки не останется. А уж хитрых устройств в нем просто не счесть.
Дженкинс получил это тело в подарок на день рождения. Что подтверждалось аккуратной гравировкой на груди: «Дженкинсу от собак».
«Но я не хочу его носить, — сказал себе Дженкинс. Слишком уж оно роскошное для древнего робота. — В таком нарядном теле мне было бы неуютно».
Он покачивался в кресле, внемля вою ветра под стрехами.
«Подарок сделан от души. И конечно же, я не вправе обидеть дарителей. Придется иногда пользоваться телом, хотя бы приличия ради. Чтобы порадовать собак. Ведь они так старались, мастерили не жалея времени и труда. Но повседневно носить не буду. Только в праздники.
Может, приду в нем на Пикник вебстеров. Да, на Пикник надо отправиться в лучшем виде. Это очень важное событие. Соберутся все вебстеры, все, кто еще живет на Земле. Они захотят, чтобы я в этот день был с ними. Они каждый раз меня зовут, ведь я робот вебстеров. Да, я всегда был роботом вебстеров и всегда им буду».
Он позволил голове опуститься, и в комнате зазвучал шепот. Слова, которые помнил и робот, и комната. Слова из далекого прошлого.
Поскрипывала качалка, и этот звук был одним целым с потемневшими от времени стенами комнаты. Одним целым с воем ветра под стрехами и бормотанием сквозняка в дымоходе.
«Огонь, — подумал Дженкинс. — Как же давно его у нас не было… Люди любили огонь. Любили сидеть перед ним и высматривать разные образы. И мечтать.
Но мечты людей, — сказал себе Дженкинс, — давно исчезли. Одни перебрались на Юпитер, другие похоронены в Женеве. Сейчас они возрождаются, но это лишь слабые ростки — мечты вебстеров.
Прошлое, — размышлял робот. — Его слишком много во мне. Прошлое сделало меня бесполезным. Слишком многое я должен помнить, и эта память становится важнее того, что нам нужно сделать. Я живу в прошлом, и это никуда не годится.
Джошуа сказал, что прошлого не существует, а уж кому это знать, как не ему.
Да, из всех собак только он может знать. Ведь он столько усилий потратил на поиски дороги в прошлое. Джошуа так хотел отправиться туда и проверить, было ли все то, о чем я ему поведал. Он думает, что я ослабел умом — рассказываю сказки роботов, полуправду-полубайки, приукрашивая их красноречия ради.
Он не догадывается, что мне об этом известно.
Ему меня не обмануть, — мысленно хихикнул Дженкинс. — Никому это не под силу. Я же знаю каждую собаку с момента рождения, знаю, что у нее на душе. Я с самого начала помогал Брюсу Вебстеру. Слышал, как первый пес-мутант выговорил первую букву. И если собаки забыли, то я не забыл ничего. Ни слова, ни жеста, ни взгляда.
Возможно, это совершенно естественно — что собаки способны забывать. Они вершили великие дела. Я почти не вмешивался, и это было очень правильно. Я поступал так, как научил меня Джон Вебстер в тот давний-предавний вечер. Вот почему Джон Вебстер сделал так, что город Женева оказался наглухо закрыт. Потому что он был Джон Вебстер. Совершить такое мог только он. И никто другой.
Он верил, что изолирует человеческий род, очищая землю от людей, целиком отдавая ее собакам. Но он кое-что упустил из виду. Да-да, — сказал себе Дженкинс, — упустил. Он забыл о своем собственном сыне, о ватажке чудаков, решивших однажды вооружиться луками и стрелами и поиграть в дикарей.
И то, что задумывалось как хобби, — размышлял робот, — стало трудным образом жизни. И пробыло таковым без малого тысячу лет. До тех пор, пока мы не нашли их потомков и не вернули назад. В усадьбу Вебстеров, туда, откуда все началось».
Дженкинс покачивался, сложив руки на коленях и опустив голову. Кресло скрипело, ветер завывал, погромыхивало окно. Закопченный зев камина шептал о былых временах, былых людях, былых ветрах, что дули с запада.
«Прошлое, ты бесполезно, — думал Дженкинс. — Ты нелепо, коль скоро нужно сделать так много важного, а от тебя никакой помощи. У собак впереди столько проблем…
Например, проблема перенаселения. Мы часто и подолгу ее обсуждаем. Чересчур расплодились кролики, потому что на них не охотятся волки и лисы. В лесах прорва оленей — пумам и волкам запрещено есть дичину. Слишком много скунсов, мышей, диких кошек, белок, дикобразов, медведей.
Запрети столь важный регулятор, как убийство, и получишь избыток живых существ. Возьмись контролировать болезни и лечить травмы с помощью мобильных медицинских роботов, и лишишься второго регулятора.
Человек с этим справлялся, — сказал себе Дженкинс. — Да, человек умел решать такие проблемы. Он беспощадно сметал все, что вставало у него на пути. В том числе и себе подобных.
Человек никогда не задумывался о создании огромного животного общества, никогда не мечтал о том, чтобы скунс, или енот, или медведь шел рядом с ним по жизненному пути. Никогда не желал, презрев все естественные различия, планировать будущее вместе со зверем, помогать ему и принимать от него помощь.
А вот собаки поставили перед собой такую цель. И достигли ее.
Как в сказках о Братце Кролике, — подумал Дженкинс. — Как в детской фантазии о давно ушедшей эпохе. Как в библейском пророчестве о льве и ягненке, которые возлягут рядом. Как в мультфильме Уолта Диснея, вот только в мультфильмах нет правды, поскольку в их основе лежит человеческое мышление».
Со скрипом отворилась дверь. Дженкинс шевельнулся в кресле.
— Здравствуй, Джошуа, — сказал он. — Привет, Икебод. Может, зайдете? Я просто сижу и думаю.
— Мы мимо проходили и увидели свет, — сказал Джошуа.
— Его-то я и вспоминал, — задумчиво кивнул Дженкинс. — И ту ночь, пять тысяч лет назад, когда из Женевы прилетел Джон Вебстер, а до него здесь несколько веков не бывало людей. Он лежал в постели наверху, и все собаки спали, и я стоял у окна и смотрел за реку. А там ни единого проблеска, сплошь глухая тьма. Я стоял и вспоминал те времена, когда за рекой горели огни. И думал, суждено ли им зажечься вновь.
— Огни теперь есть, — тихо вымолвил Джошуа. — Ночью по всему миру горят лампы. Даже в пещерах и берлогах.
— Да, я знаю, — сказал Дженкинс. — С этим сейчас даже лучше, чем было при людях.
Икебод протопал в угол, где стояло лоснящееся тело робота, и с нежностью погладил металлический корпус.
— Мне было очень приятно, — заговорил Дженкинс, — получить в подарок новое тело. Но не стоило вам так хлопотать. Старое вполне пригодно, разве что заплатку-другую не мешало бы поставить.
— Просто мы тебя любим, — объяснил Джошуа, — и этот подарок — самое меньшее из того, что могли бы дать тебе собаки. Мы хотели бы сделать что-нибудь посерьезнее, но ты же всегда запрещал. Может, все-таки согласишься на новехонький дом, с уймой всякой современной всячины внутри?
Дженкинс отрицательно покачал головой:
— От такого дома не будет пользы, потому что я не стану там жить. Поймите, мой дом — вот этот, где мы с вами сидим. Он всегда был моим. Надо лишь латать его время от времени, как мое тело, и я буду здесь счастлив.
— Но ты же совсем один в этом доме.
— Это не так, — возразил робот. — Тут полно народу.
— Полно народу? — удивился Джошуа.
— Людей, которых я знал.
— Вот так тело! — восхищенно произнес Икебод. — Хотел бы я его примерить.
— Икебод! — вскричал Джошуа. — А ну отойди! Не смей трогать!
— Да пусть его, — сказал Дженкинс. — Если мальчик будет заглядывать сюда, когда я не слишком занят…
— Нет, — отрезал Джошуа.
По свесу крыши скребнула ветка, будто пальцами пробарабанила по оконному стеклу. Громыхнула черепица, легонько проплясал по крыше ветер.
— Хорошо, что вы зашли, — сказал Дженкинс. — Я хочу с вами поговорить. — Он качнулся взад-вперед. — Я не буду жить вечно. Семь тысяч лет — это гораздо дольше, чем я надеялся протянуть.
— В новом теле ты проживешь трижды по семь тысяч лет, — пообещал Джошуа.
— Проблема не в теле, — ответил Дженкинс, — а в мозгу. Видишь ли, он у меня механический. Сделан надежным, с расчетом на долгий срок службы, но однажды что-нибудь переклинит, и ему придет конец.