И вдруг накатила дурнота, краски послали в мозг вспышку душераздирающей боли.
Выскользнув из пальцев, трубка стукнулась о деревянную поверхность и покатилась. Вебстер успел поймать ее обеими руками на краю стола.
Паническая мысль пронзила разум: «И это детская игрушка?!»
Голова уже не кружилась, но он все сидел, выпрямив спину, и ждал, когда выровняется дыхание.
«Да, любопытно, — подумал Вебстер. — Любопытно, что вещица оказывает такое воздействие. Или зря я грешу на калейдоскоп? Может, это приступ? Сердце пошаливает? Вроде не должно — я еще не стар и к тому же недавно проверялся».
Щелкнула дверь, и Вебстер поднял взгляд. Медленно, размеренным шагом к нему приближался Фаулер. Вот он остановился у стола.
— Слушаю вас.
— Тогда в парке я здорово взбеленился, — заговорил Фаулер, — хотя приходил не ради ссоры. Я прилетел сюда с Юпитера, надеялся, что все эти годы, прожитые в куполах, потрачены не зря, что не зря я страдал, глядя, как люди один за другим выходят наружу и пропадают. Я принес благую весть. Весть, которой мир давно заждался. Весть о величайшем чуде! И я был уверен, что вы поймете меня. Что человечество поймет. Это же все равно что услышать: рай здесь, рядом, сразу за поворотом. Ведь все так и есть, Вебстер. Это рай, самый настоящий. — Фаулер оперся ладонями о стол, наклонился вперед и зашептал: — Вы же понимаете, Вебстер, о чем я? Вижу, что до вас уже доходит.
У Вебстера тряслись руки. Он положил их на колени, до боли сцепил пальцы.
— Да, — шепнул в ответ. — Кажется, понимаю.
И он действительно понял. Понял больше, чем сказали ему слова. Понял сквозившую в них муку, и мольбу, и горькое разочарование. Почти так ясно понял, как будто сам на миг стал Фаулером, как будто говорил вместо него.
— Вебстер, в чем дело? — наполнился тревогой голос собеседника. — Что с вами?
Вебстер попытался ответить — и не смог. Горло сжималось в спазме, пока не превратилось в узел боли над адамовым яблоком.
Он превозмог эту боль и заговорил. Получилось глухо, вымученно.
— Скажите мне кое-что, Фаулер. Скажите откровенно. Вы ведь там научились очень многому. Тому, чего люди на Земле не знают или о чем имеют лишь туманное представление. Например, телепатия высшего уровня… Или… или…
— Да, — подтвердил Фаулер, — мы научились многому. Но я не привез все это с собой. Ведь я снова прошел конверсию, и теперь я просто человек. Остались лишь смутные воспоминания и… Пожалуй, это можно назвать глухой тоской.
— Вы хотите сказать, что не сохранили способностей, которыми вы обладали, будучи прыгуном?
— Ни одной.
— А вы можете сделать так, чтобы я понял то, что, по-вашему, должен понять? Чтобы я стал чувствовать то, что чувствуете вы?
— Исключено, — ответил Фаулер.
Вебстер протянул руку и легонько толкнул пальцем калейдоскоп. Тот чуть прокатился и замер.
— Для чего вы снова пришли? — спросил Вебстер.
— Чтобы объясниться с вами, — ответил Фаулер. — Сказать, что я ничуть не в обиде. Объяснить вам мою позицию, если получится. Просто у нас разные точки зрения. Думал, может, помиримся…
— Ясно. Но вы по-прежнему намерены обратиться к населению и все рассказать?
Фаулер кивнул:
— Вебстер, я должен это сделать. Вы же наверняка прекрасно понимаете. Для меня это как… почти как религия. То, во что я свято верю. Я обязан поставить людей в известность, что существует лучший мир и лучшая жизнь. Я обязан привести их туда.
— Мессия, — сказал Вебстер.
Фаулер напрягся:
— Вот этого-то я и опасался. Глумления…
— Я не глумлюсь, — мягко произнес Вебстер.
Он взял калейдоскоп, рассеянно погладил ладонью корпус.
«Не сейчас, — сказал он себе. — Еще рано. Надо все обдумать. Хочу ли я, чтобы он понял меня так же хорошо, как я понимаю его?»
— Вот что, Фаулер, — сказал Вебстер, — давайте не будем спешить. Подождите пару дней. Не больше двух. И мы вернемся к этому разговору.
— Я уже достаточно долго ждал.
— Но я хочу, чтобы вы вот о чем подумали. Миллион лет назад появился на свет первый человек, и он практически ничем не отличался от зверя. С того момента он продвигался вверх по культурной лестнице. Карабкался мучительно, пядь за пядью, но ему удалось создать образ жизни, обрести мировоззрение, найти собственный путь в эволюции. По сути, это развитие в геометрической прогрессии. Сегодня у человека больше возможностей, чем было вчера, завтра их будет больше, чем сегодня. Впервые в своей истории человек готов сделать решающий рывок. Он пройдет гораздо дальше, чем уже прошел, а времени это займет гораздо меньше. Возможно, житье у него будет не такое восхитительное, как на Юпитере, — далеко не такое. Возможно, по сравнению с юпитерианскими жизненными формами человек выглядит жалко. Но это его судьба. Это то, за что он боролся. Это его предназначение — цель, которую он сам поставил перед собой.
Фаулер, мне ненавистна мысль о том, что в одном шаге от нашей цели мы обменяем ее на другую, о которой ровным счетом ничего не знаем. Мы ведь сможем лишь гадать, куда привел бы нас этот путь.
— Я подожду, — пообещал Фаулер. — Пару дней, не больше. Но предупреждаю: вы не заставите меня отказаться от моего намерения.
— Больше я ни о чем не прошу. — Вебстер встал и протянул руку. — Мир?
Но, уже пожимая кисть Фаулера, он понимал, что это ничего не дает. Даже без учения Джувейна история человечества подходит к своему финалу. А с учением Джувейна этот финал может стать еще драматичней, поскольку существует фактор мутантов. Уж если им выпал шанс поразвлечься — а заодно избавиться от человеческого рода, — они его не упустят. Завтра утром каждый мужчина, каждая женщина, каждый ребенок так или иначе заглянут в калейдоскоп. Или во что-нибудь другое. Одному Богу известно, сколько еще ловушек заготовлено у мутантов.
Он дождался, когда за Фаулером затворится дверь, и подошел к окну. На изломанном горизонте сверкала новая реклама — никогда раньше ее не было. Безумный текст, безумная пляска цветных узоров в ночи. Как будто крутишь перед глазом калейдоскоп.
Вебстер смотрел, плотно сжав губы.
Случилось то, чего следовало ожидать.
При мысли о Джо его объяла жгучая ненависть. Недаром казалось, что мутант, разговаривая, давился смехом. Этим он как бы подсказывал, в чем подвох: когда уже забит в лузу восьмой шар — ты не можешь ничего отыграть.
«Надо было истребить их, — подумал Вебстер и подивился собственной хладнокровной жестокости. — Вычистить, как опасную заразу».
Но человеческий род отверг насилие как в мировых, так и в индивидуальных масштабах. Вот уже сто двадцать пять лет как люди не ходят войной друг на друга.
«Когда Джо позвонил, философия Джувейна лежала передо мной на столе, — подумал Вебстер. — Достаточно было протянуть руку, чтобы прикоснуться к ней».
Эта мысль оглушила, точно удар обухом.
«Я мог прикоснуться к ней. И я это сделал!»
Нечто большее, чем телепатия, нечто большее, чем догадка. Джо знал, что Вебстер возьмет калейдоскоп, наверняка знал. Предвидение — способность заглянуть в будущее. Пускай всего лишь на час — но этого часа хватило. Джо — а значит, и остальные мутанты, конечно же, — пронюхал о появлении Фаулера. Чуткий телепатический мозг способен выведать все, что его интересует.
Но тут кроется кое-что еще. Нечто иное.
Вебстер все стоял у окна и смотрел на вывеску. Знал, что ее увидели тысячи людей. Увидели — и получили своего рода психологический шок.
Вебстер хмурился, дивясь изменчивым световым узорам, и размышлял:
«Должно быть, это какое-то физиологическое воздействие на определенный центр человеческого мозга. На тот центр, которым мы прежде не пользовались. При должном ходе нашей эволюции он бы однажды естественным образом включился и заработал соответственно своему предназначению. А сейчас его вынудили заработать.
Это же философия Джувейна в действии! Мы ее искали веками, и вот наконец она с нами. Причем в такой момент, когда лучше бы нам забыть о ней навсегда».
В своем докладе Фаулер написал: «Я не могу предоставить факты, так как не существует слов для описания фактов, которые я хотел бы до вас довести». Он так и не нашел слов, но получил кое-что получше — аудиторию, которая поверит в его искренность. Аудиторию, внезапно получившую способность хотя бы частично осознать величие того, что он принес человечеству.
Так и было задумано мутантами. Джо ждал этого момента и дождался. Философия Джувейна — его оружие против человеческого рода.
Ибо эта философия уведет людей на Юпитер.
Уведет вопреки бесчисленным несокрушимым доводам логики.
Если и был у Вебстера шанс победить Фаулера, то лишь потому, что Фаулер не имел возможности описать то, что он увидел и ощутил на Юпитере, не мог со всей ясностью довести до людей свое послание. Скудная человеческая лексика размывала и туманила смысл этого послания; и даже если бы люди поначалу поверили, эта вера была бы слабой, неустойчивой против железных контраргументов.
Но теперь все кончено, теперь Фаулеру не нужны никакие слова. С той же пронзительной ясностью, что и он, люди будут знать, какое счастье ждет их на Юпитере.
Человечество переберется туда — и начнет новую жизнь, совершенно не похожую на прежнюю.
И Солнечная система — вся, кроме Юпитера, — раскроет объятия для новой расы, расы мутантов. Они создадут любую культуру, какую только захотят, и вряд ли эта культура пойдет тем же путем, что и ее прародительница.
Вебстер отвернулся от окна и решительно зашагал к столу. Склонился, выдвинул ящик, сунул в него руку. Она вынырнула не пустая. Никогда еще ему не приходило в голову, что однажды найдется применение этой вещи — анахронизму, музейному экспонату, пролежавшему в столе невесть сколько лет.
Он протер металл носовым платком, дрожащими пальцами проверил действие механизма.
Фаулер — ключевая фигура. Если его убить…
Если убить, если демонтировать станции на Юпитере и вывезти с планеты всех людей, у мутантов ничего не выйдет. Зато у человечества останется учение Джувейна — и останется предназначение. К Центавру полетит звездная экспедиция. На Плутоне продолжатся эксперименты с жизнью. Человек пойдет дальше курсом, проложенным его цивилизацией. Пойдет со скоростью, о которой прежде и мечтать не мог.