Трое ребятишек, игравших перед домом, шмыгнули в сарай и впились глазами в голоногого пришельца.
— Чего же это вы больных не кормите? — спросил он их.
— Нечем, — ответили ребята, потупившись.
— Идти дальше не можем, ослабели от болезни и от голода, — сказал первый тифозный. — Нам бы хоть на ноги встать.
— Надо бы в селе собрать для них еды, — обратился Голый к детям.
Ребята юркнули из сарая и по стеночке, по стеночке скрылись из виду. Подошел мальчик.
— Нужно накормить товарищей, — сказал Голый.
— Нужно, — сказал мальчик.
— Нужно, значит, нужно, — сказал Голый. — Заколем телку.
— Не надо, — сказал первый тифозный.
Но Голый достал нож, собираясь немедля приняться за дело.
— Не надо, — повторил больной. Он опустился на солому и закрыл глаза.
Тифозный, что сидел опершись о стенку, по-прежнему глядел прямо перед собой.
— Люди умирают от голода, — сказал Голый и не спеша направился к телке.
— Не надо, — слабо запротестовал еще один тифозный.
Голый посмотрел на мальчика. Но и мальчик был словно в тумане, скорее грезил, чем думал.
Голый погладил теленка по голове. Гладкий, упитанный, он не выказывал никаких признаков беспокойства.
Партизан вытащил нож, пощупал острие, еще раз оглянулся и резким движением всадил нож в шею теленка. Теленок повалился на передние ноги, потом на бок, захрипел.
Мальчик схватил алюминиевый таз, стоявший около больных, и поставил его под струю крови.
Некоторое время оба партизана были поглощены делом. Сдирали кожу, вытаскивали потроха, резали тушу на куски. Затем все прикрыли соломой.
Голый работал ловко и быстро. Только пряча нож в карман, он заметил, что в оконце сарая торчит встрепанная мальчишеская голова.
— Малый! Иди-ка сюда, — позвал Голый.
Голова исчезла, но обладатель ее в сарае не появился. Голый немедленно взялся разводить в углу огонь. Солома и хворост были под рукой, здесь же в сарае.
— Сейчас сварим кровь, а мясо изжарим.
Теперь тифозные обратили внимание на его работу.
В глазах сидевшего у стены зажегся голодный огонек; в нем пробудилась воля к жизни. И еще двое приподнялись на локтях. Остальные вытянули шеи, чтобы лучше видеть волнующую операцию. Они уже давно отвыкли от предобеденных ощущений. А сейчас полуденная летняя тишь таила в себе нечто определенное, благоухающее и осязаемое.
Семь пар глаз, как четырнадцать пылающих свечей, уставились на Голого.
А он, ни на миг не расставаясь со своим пулеметом и лентами, действовал быстро и умело. Скоро вкусно запахло съестным. Густой аромат поднимался от вареной крови, и вот уже зашкварчали на углях кусочки мяса.
Глаза разгорались все ярче, люди стали ползком придвигаться к огню. Глаза горели безумием, челюсти пришли в движение. Порой тифозные вдруг начинали понимать, что теряют рассудок, и брали себя в руки, но ненадолго.
— Мы не ели мяса уже… — проговорил первый тифозный, пытаясь оправдать себя и товарищей.
— Сейчас будете есть, — сказал Голый.
— Есть, ха-ха-ха, — обрадовался один из больных, но тут же нахмурился.
— А где моя бригада, не знаешь, товарищ?
— Какая?
— Какая? Ну эта, как ее, моя…
— Четвертая, — подсказал ему товарищ.
— Не тревожься, — сказал Голый. — Она пробилась и громит супостатов. Ведь не все бригады постигла участь нашей, седьмой дивизии. Мы прикрывали отход раненых. Дела обстоят хорошо. Освобождаем страну.
— Видишь! Я же говорил, — заметил первый.
— А какой сейчас месяц? — спросил другой.
— Думаю, июнь.
— Да ну! Июнь? А мне все казалось, что еще зима. Ну конечно, ведь совсем тепло. Конечно, ха-ха-ха…
— Мы не можем погибнуть, — сказал Голый. — И вы не погибнете. Никто вас не тронет.
— Да-а-ай, — не выдержал один из тифозных и протянул руку к очагу.
Мальчик снял таз с огня, вывалил содержимое на дощечку, разделил на семь частей и раздал тифозным.
— Жуйте медленно, не спешите, глотать нельзя, жуйте, жуйте! Дисциплина, товарищи! Дисциплина или смерть! Понятно?
Больные подчинились; они ели медленно, подбирая пальцами комочки вареной крови. Но вслед за этим в них пробудился заглохший аппетит, а есть пока было нечего. Один за другим они встали на четвереньки и поползли к огню: запах жареного мяса был невыносим.
— Отойдите от огня! — крикнул Голый.
— Товарищ, дай, пожалуйста, чуточку. Дай…
— Ждите там, ждите там! — строго прикрикнул на них Голый. — Мы партизаны или кто…
— Да, да… — соглашались они, а глаза алчно сверкали, и истощенные, желтые лица выражали одну голодную тоску.
Мальчик, стиснув руки, ломал пальцы. Несколько раз он порывался что-то сказать. Но и у него отчаянно колотилось сердце, а во рту и желудке он ощущал ужасающую пустоту. Все его существо жаждало мягкого, теплого мяса.
— Обождите! — вдруг крикнул он не своим голосом, но это был приказ скорее себе, чем тифозным.
А Голый, продолжая жарить мясо, обернулся к мальчику и плачущим голосом сказал:
— Ни одной сливы с дерева, ни одной картофелины с поля мы не тронули. Знайте это! Куска хлеба ни разу не попросили, даже воды лишний раз стеснялись выпить. Так ведь? А сейчас вот что…
— Так, — равнодушно подтвердил мальчик.
— Но ведь так, так? — продолжал допрашивать Голый со злобой. — Может, ты меня хочешь расстрелять? А? Расстрелять?
— Зачем мне тебя расстреливать?
В дверях у самой притолоки показалась темная голова крестьянина. Глаза под густыми бровями тревожно бегали. Под носом упрямо топорщились усы. Туловище оставалось снаружи, а голова проникла в сарай, чтоб все вынюхать, выслушать, высмотреть.
Когда желудок требовал пищи, никакие мысли в голову не лезли. Партизаны ничего не видели, забыли о всякой осторожности.
Голый торопливо положил на дощечку семь кусков мяса и отнес больным.
— Берите по куску. Быстро, быстро! Ешьте, не торопитесь. Соли нет. Не так вкусно, но все же мясо. Ну, будьте здоровы, товарищи! И ничего не бойтесь. На днях сюда придет наша армия. Она уже близко. Скоро здесь будет. Не бойтесь! Вас никто не тронет! Пошли! — крикнул он мальчику и выскочил из сарая. Надо было немедленно спасаться от неодолимого запаха жареной телятины.
Партизаны благополучно миновали крестьянина, наблюдавшего из-за двери за этой странной сценой.
— Смотрите за больными. Вы за них ответите! — сказал ему Голый на ходу.
— Мое дело сторона, — отозвался крестьянин.
— Все вы в селе будете отвечать за этих людей. Скоро здесь будет наша армия.
Солнце сдвинулось с середины неба. Было тепло и тихо. Трава буйно поднималась в тепле и неге. Деревья пышно зеленели, как в мирное время. Тянула к себе сочная, ласковая трава. Расстроенные, они спешили покинуть село.
А человек у дверей вытащил из кармана трубку, намереваясь отгородиться ею от назревающих событий. Во двор стремительно ворвалась толпа. Предводительствовала женщина средних лет, с непокрытой головой, платок она держала в руках, что означало крайнюю степень возбуждения. Она подвела свое войско к Голому, остановилась перед ним, собираясь начать речь, но внезапно передумала, побежала к сараю, заглянула туда и сейчас же вернулась.
— А где моя телка?
— Зарезал я телку, — сказал Голый. — Не мог я допустить, чтоб люди умерли с голоду.
— Эй, люди, телку мою зарезали! — закричала она дурным голосом, подскочила вплотную к партизану и обрушила на него град слов. Ее поддержали другие бабы. Подошло несколько мужиков. Народ прибывал с каждой минутой.
В толпе наметилось два лагеря: одни были настроены выжидательно. Это были скорее зрители, чем судьи. Другие же разжигали ярость толпы, напоминая о прошлых происшествиях подобного рода. Воинственно настроенная группа угрожающе надвигалась на партизан.
— Равнодушных что-то не видно, — бросил Голый мальчику.
Он заметил, как мужчины, о чем-то уговариваясь, понемногу оттесняют женщин.
— Да ты знаешь, что у меня уже взяли двух волов и свинью, лошадь убили, а ты последнюю телку извел. Да я бы из тебя всю кровь до капли выпила!
Голый увидел, что несколько мужиков подозрительно примериваются к его пулемету. Он резко отскочил на пять-шесть шагов и навел пулемет на толпу. Мальчик нацелил винтовку.
— Не подходи, — сказал Голый, — стрелять буду. Послушайте меня, люди! Я зарезал телку, чтобы спасти жизнь больным и голодным товарищам. Ни я, ни мой товарищ даже не прикоснулись к мясу. Мы партизаны, и нам это не положено. Для себя мы не польстились бы и на сушеную сливу. Но не мог я, признаюсь, глядеть, как товарищи с голоду умирают.
— А что я да дети мои помрем, это тебя не заботит! — закричала баба и снова пустилась ругаться.
— Люди! — продолжал Голый. — Слушайте, люди, мы гоним неприятеля ко всем чертям с нашей земли. Он заплатит за все наши страдания. За сожженные дома, за убитых людей. Заплатит он за все наши муки и за эту телку тоже заплатит. На войне часто приходится делать такое, что в другое время никогда не сделаешь. Но у нас великая цель — свобода.
— Смерть оккупантам! — крикнул мальчик и, смутившись оттого, что голос его прозвучал недостаточно мужественно, воинственно выпятил грудь.
— Все на борьбу с врагом! — крикнул Голый вдохновенно-испуганно.
В тот же миг за домом раздался выстрел, и Голый услышал, как над самой его головой просвистела пуля. Он резко отпрянул в сторону. Мальчик невольно попятился за ним.
— Держи их! — разнесся крик в толпе.
Крестьяне бросились врассыпную на дорогу. Несколько человек из тех, что стояли впереди, пошли на Голого. Но тот дал короткую очередь в землю. Мальчик дважды выстрелил в ноги особо запальчивым.
— Оставьте их, пусть идут своей дорогой, — раздался голос в толпе.
Партизаны отскочили еще на несколько метров, за дерево, и еще раз выстрелили в сторону деревьев, откуда, как им показалось, вылетела первая пуля. Затем побежали в гору, вон из села.
Вдогонку им просвистела еще одна пуля. Но она прошла стороной, они уже были под защитой леса. В селе все замерло. Наступила тишина, словно ничего не было, словно люди испугались того, что могло случиться.