В этот момент он распахнул дверь.
Раздался выстрел.
IV
Варвары – это люди с высочайшим интеллектом, для которых священно только то, что убивает личность.
Мне показалось, пуля попала мне в левое плечо, куда-то в область сердца, я выронил револьвер (успел услышать тупой звук падающего предмета на паркет – хорошо, плотно положенный, потому и звук тупой), повалился на пол и потерял сознание.
Когда я пришёл в себя (сразу как-то понял, что стреляли не в меня), приподнялся из последних сил и обвёл глазами комнату, взору моему предстала картина неожиданная: Натали рыдала, рядом со мной развалился ***, он кряхтел и булькал, дальше я не видел ничего: мешала кровать.
Правой рукой я нащупал и сжал тот самый пистолет, из которого я стрелял в Эллину. Дама в наручниках по-прежнему выла. Я отодвинулся от ***.
Делать было нечего: ситуация требовала от меня смелого поступка; я резко выдохнул, как перед прыжком в бассейн, и поднялся – сначала на четвереньки, а потом, осмотревшись, и в полный рост.
Эллина лежала без движения. Натали по-прежнему всхлипывала и причитала.
– Что произошло? – спросил я.
Натали отвечала невразумительно. Она была в шоке.
Мне казалось, я был не в шоке: голова соображала быстро и ясно; только вот я никак не мог решить, что мне делать в принципе или хотя бы что необходимо предпринять в следующую минуту. Ни единой мысли по этому поводу.
Вот почему я опять твёрдым голосом и, вроде бы по делу, спросил:
– Что произошло?
С Натали началась истерика. Она буквально стала биться о паркет, и на этот раз мне показалось, что выложен он не так хорошо, как это должно быть в богатом доме.
Я решил начать с её чудесного освобождения.
Однако тут же отчего-то передумал: сообразил, что мне выгодно быть единоличным хозяином положения. Душу мою накрыла, как это ни прискорбно, – тень Германна, который представлялся мне не иначе, как высоким красавцем в широком чёрном плаще и шляпе. Честность писателя не позволила мне спутать это шершавое ощущение – материальность тени – ни с каким другим. Это несравненно хуже, нежели обнаружить в себе реликтовые следы ящерицы или волка, ибо неожиданное наличие тени ставило под сомнение моё гордое заявление – «Я прошёл испытание».
Но я не мог не протянуть руку вызванной к жизни тени – желание безопасно и гарантированно обогатиться, «составить счастие моей жизни», было сильнее меня.
И, что важнее всего, я, оказывается, в глубине души допускал эту великолепную в своей гнусности возможность – пожить в шкуре Германна, – хотя готов был поклясться, что во мне нет подлой черноты, что я выше и чище низменных страстей.
Я помимо воли просчитал (весьма хладнокровно, надо заметить) все выгоды положения (как, оказывается, делал это тогда, когда в качестве зрителя фильма участвовал в разборках на стороне разговорчивых подонков).
Во-первых, Сцилла и, хуже того, Харибда, была мертва – и руку к этому приложил беспомощно хрипящий бизнесмен. Она, судя по всему, смертельно ранила его. Одновременно прозвучали два выстрела. Ядовитые гады сожрали друг друга. Это хорошо.
Во-вторых…
В общем, я подошел к раскинувшейся в красивой позе Харибде (даже смерть была к лицу моей суровой подруге!) и нежно взял её за запястье. Пульса не было, как я и ожидал; однако я не опустил её руку, а навёл сжимаемый безжизненной кистью пистолет на ***.
Натали, увидев это, перестала плакать.
Раздался выстрел.
Я не помню, чтобы я хоть раз стрелял в своей жизни; однако контрольный выстрел удался на славу: пуля угодила точно в голову. В лоб. Прямо по центру. Как-то весьма симметрично, даже не обезобразив лицо усопшего; напротив, придав ему нечто отстранённо экзотическое, скорее всего – индийское.
Вот к чему приводит бесконечное насилие на экранах: мы, оказывается, и стрелять умеем, хотя никогда этому не учились специально. Визуальный опыт – это ведь и психологический опыт. Что ещё смещено и перевёрнуто с ног на голову в смущённых наших душах? Можно ли после этого верить себе?
Натали перестала плакать, глаза её прояснились, подобно небу (вот чудо!), – и это сильно облегчило мне то, что я про себя смутно назвал «в-третьих». Я подошёл к ней, устало присел рядом и произнёс голосом изрядно утомлённого путника, возможно, иностранца:
– После того, как эти подонки… как эти двое – что на них нашло, о, боже?! – пристрелили друг друга на наших глазах… Не соблаговолите ли вы стать моей женой?
Я заглянул в её глаза – и прочитал там, то, что и рассчитывал прочитать: она, не беря никого в свидетели, также решала для себя дилемму: допустить ли к душе своей тень Германна – или…
Что-то было у меня по этому поводу в моей статье. Но вот что именно?
Я вдруг почувствовал, что напрочь забыл содержание статьи, что оно необратимо утрачено и что писана работа моя другим человеком – не тем, который сидел рядом с прелестной женщиной и готовил им обоим ослепительное в своей уже почти реальности «в-четвёртых».
– Умоляю, не говорите мне «нет», – сказал я, наклоняясь над распростёртым телом ***; правая ладонь покойного также не желала расставаться с оружием. Я шевельнул пистолет – он будто прирос к коже (что я отметил с большим удовлетворением).
Натали внимательно следила за моими действиями.
– Так могу ли я рассчитывать? – смиренно произнёс я, не поднимая глаз.
– Вы просчитались, – был ответ.
Я поднял голову.
Раздался выстрел.
V
Лучшие романы рождаются из презрения к читателю, не способному их понять.
Натали сидела у себя в комнате, склонив голову над книгой. Опус был забавным, из нынешних новых романов.
Ведь просила же пышногрудую с атласной кожей подругу Лизу: дай мне почитать что-нибудь из современного, но чтобы для души, то есть такой роман, в котором не было бы мужского умничанья, грязного секса, тяжёлой женской судьбы, трагического конца, а была бы мягкая женская любовь (в идеале – лесбийская), волнующая мелодрама, плавно перетекающая в бесконечный хэппи-енд.
– Не знаю, есть ли такие романы, – отвечала подруга. – Да вот не хочешь ли книжку «Лёгкий мужской роман»? Мой нынешний спонсор держит её на столе у себя в кабинете. Иногда смеётся.
– Значит, там мужской шовинизм.
– С чего ты взяла?
– Мужчины смеются только тогда, когда удаётся унизить женщину.
– Прикольно. А рядом лежит «Для кого восходит Солнце?». Кажется, про любовь. Мне так показалось.
– Давай, тащи.
Книжка оказалась не про любовь, а про идеалы. Повстречала бы автора – выцарапала бы глаза. Какие-то выдумки про жизнь и про людей; читаешь – и чувствуешь себя полной идиоткой, да ещё и грязной гадиной, хотя он, вроде, и не оскорбляет женщин; скорее, пишет жуткую правду про мужчин.
И тут случайно выяснилось, что с автором этого романа крутит роман вторая няня нашего самородка, тупицы Павла. Зовут её Эллина. Имя претенциозное, но вместе с тем словно предназначенное для обслуги. Конечно, она тут же начала строить глаза моему ненаглядному муженьку, Жорику, г. ***. Думает, я этого не замечаю. А я о Жорике знаю всё – даже то, чего он сам не знает.
Конечно, придётся проучить эту выскочку (хотя фигура у неё ничего…) – подставить её так, чтобы на всю жизнь запомнила. Вот это будет роман. Месть украшает женщину, что бы там ни говорили, а умную женщину – вдвойне.
Самая страшная и эффективная месть – самая простая. До жути примитивная. Надо выставить её воровкой – выйдет дёшево и сердито. Ославлю на всю вселенную. Украдёт у меня, скажем, колье: я же вижу, как у неё блестят глаза при виде этих переливающихся каменьев. Вот я и подброшу ей «лучших друзей девушек» (которые, кстати, неплохо бы гармонировали с блеском её жадных глазищ).
Завтра Жорик укатит со своей Лялькой на уик-енд (пусть потешится – мне же меньше забот) – чем не шанс?
Попрошу её побыть «хозяйкой» на пару часов; как раз в это время колье исчезнет и найдётся в её сумочке (всё будет со свидетелями, само собой: охранник явится по специальному сигналу, не раньше). Жорик (он что-то сердит последнее время) разберётся быстро, Эллина это знает; поэтому станет умолять не выдавать её. Взамен я потребую доказательств неверности своего супруга (хотя и устного её признания будет – за глаза). И этот факт я также задокументирую. В результате в руках у меня окажутся и он, и она. В принципе, я уже хоть завтра могу требовать развода; а могу выждать ещё, когда он всерьёз распустит руки (спровоцировать его – раз плюнуть). Пара синяков – пара пустяков; но зато развод по самому выгодному сценарию для меня будет обеспечен.
Эллина, как и следовало ожидать, легко согласилась заменить хозяйку.
Однако эта девка переиграла Натали – потому что та не ожидала подобной прыти от няни. Они, словно подружки, по просьбе Натали поднялись в её спальню под женским предлогом – примерить колье под новое платье. «Простушка» Эллина сначала даже отнекивалась. А потом…
Потом разыгралась трагедия. Наручники, насилие, унижение (а у Эллины самым волнующим местом оказалась грудь, да, грудь!). Конечно, у Натали были свои козыри (например, пистолет, предусмотрительно положенный под подушку (до него, слава Богу, можно было дотянуться!), подслушивающее устройство); но в целом, надо признать, ситуацию контролировала Эллина.
Появление и поведение Гомера было приятной неожиданностью. Казалось, он ведёт себя так, будто герой его книги заглянул в её спальню. Но потом всё встало на свои места: мужчина, как и следовало ожидать, оказался типичным мужланом, умолявшим её любви под дулом пистолета…
Разумеется, она подыграла ему. Незнакомец, которому удивительно шло имя Гомер, наклонился над трупом мужа, давая понять, что у неё нет выхода: или она говорит «да, любимый» – или немедленно падёт от руки трупа-мужа, как он только что на её глазах был добит бездыханной интриганкой. Мёртвые убивают живых: это давно уже никого не удивляет.