— Ты не ошибалась, — сказал он хриплым шепотом. — Целовать тебя было очень приятно…
— И мне… — прошептала она едва слышно. В этот момент она не могла придумать никакого лучшего ответа, а он не оставлял ей времени на размышления.
Его рот опять опустился на ее губы, на этот раз более жестко, язык его с силой проник в ее рот. Рука Джоуна легла на ее грудь и принялась ласкать так искусно, что Жюли испытала небывалое удовольствие.
Она почувствовала, как его пальцы расстегивают одну за другой пуговицы на ее рубашке. Жюли удивлялась сама себе. Она удивлялась тому, какой возбужденной и страстной стала после нескольких поцелуев. Для нее это было откровением.
Расстегнув очередную пуговицу, его руки прикоснулись к обнаженной коже ее груди, и это прикосновение вызвало новую сжигающую ее тело волну страсти. Еще секунда, еще одна пуговица будет расстегнута, и она окончательно пропадет. Хорошо, что хоть это она понимала в охватившей ее любовной лихорадке.
Она прервала поцелуй и резко отстранилась от него.
С тихим стоном Джоун провел руками по лицу и, откинувшись на спинку дивана, смотрел, как она идет, на ходу застегивая рубашку, к окнам. Она была прекрасна. Стройная, изящная, длинноногая. Ее возбужденные соски просвечивали сквозь тонкую ткань рубашки, выдавая ее желание. Свои эмоции Джоун контролировал из последних сил.
Она остановилась возле окна. Джоун чувствовал запах цветов, растущих там, внизу, на лужайке. Еще ему казалось, что он различает женственный, тонкий запах Жюли, загадочный аромат, который манил его.
Джоун не ожидал ничего особенного от этого поцелуя, хотя Жюли сильно волновала его. Но все оказалось совсем иначе. Он не мог вспомнить, когда еще так страстно желал женщину. И, что самое удивительное, чувства его шли далеко за пределы просто страсти, хотя сейчас Джоун был дико возбужден и хотел ее.
Он снова потер лицо руками, словно стараясь навести порядок в своих мыслях, проанализировать, что он чувствует. С первого момента, когда он увидел Жюли, что-то в ней задело какие-то струны его души, напомнило о чем-то. Но о чем? Какое-то воспоминание ускользало из его памяти, и это очень беспокоило Джоуна.
Джоун знал, что это такое — вести жизнь, полную лжи и секретов, жизнь, где доверие было совершенно абстрактным понятием и осмотрительность была основой всего. Он знал, по своему опыту, что осторожность — его лучший и единственный друг, ведь именно осмотрительность столько раз спасала его.
Было ли возможно, что Жюли руководствовалась теми же принципами? И если да, то почему?
— Что случилось? — тихо спросил он.
— Ничего, — ответила она, не оборачиваясь от окна.
— Я сделал что-то, к чему ты не была готова?
— Нет… Да…
Она наконец посмотрела на него. В этом Жюли может быть с ним совершенно честна.
— Проблема в том, что я, как раз наоборот, была слишком готова.
Ему сложно было как-то отреагировать на подобное заявление. Но наконец Джоун произнес:
— Это не самая мудрая вещь, которую ты могла бы сейчас сказать.
— Да, я знаю, — кивнула Жюли. — Послушай, мне очень жаль. Я думаю, что мне стоит вернуться к себе в комнату. Этот наш разговор ни к чему не приведет.
— Ты так считаешь?
— Да. Если ты хочешь, чтобы я осталась, давай сменим тему разговора.
Джоун тяжело вздохнул:
— Хорошо, о чем ты хочешь поговорить?
— Ну, скажем, о твоих картинах.
Ему совершенно не хотелось говорить сейчас о картинах. Черт, ему вообще не хотелось говорить. Ему хотелось подойти к ней, повалить ее на пол и там овладеть ею, под лунным светом, вдыхая эти волнующие запахи. И наслаждаться ею всю ночь.
Но он должен был делать так, как хочет она. Пока. Потому, что ему не хотелось, чтобы Жюли ушла к себе. Ему не хотелось оставаться наедине с ночью, этими запахами и своими картинами.
— Что толку говорить о картинах? На них надо смотреть…
Она подошла к нему на несколько шагов и остановилась, сложив руки на груди.
— Интересно, тебе будет их не хватать, когда они покинут твой дом?
— Конечно, они же часть моей жизни.
Ее брови сосредоточенно сдвинулись к переносице, когда его слова всплыли в ее памяти.
— Ты сказал, что твои родители выбирали каждую из картин, руководствуясь какими-то личными пожеланиями.
— Да, это так.
Он потянулся, раскинул руки на спинке дивана, расправляя затекшие мышцы и стараясь расслабиться хоть немного. Его тело жаждало облегчения другого рода.
— Однажды мой отец купил картину Моне когда увидел выражение восторга в глазах моей матери, разглядывающей это полотно.
Глаза Жюли удивленно расширились.
— Неужели твой отец делился с тобой такими личными эмоциями?
— Они оба были необыкновенными людьми.
— Были? — переспросила Жюли. — Они умерли?
— Да.
Джоун сказал это таким тоном, что она поняла — не стоит его ни о чем расспрашивать.
— Я понимаю денежную ценность картин, так же как и культурную, — продолжил он. — Но для меня они дороги не поэтому, а по личным причинам, которые никто не поймет. У меня больше нет родителей, но есть вещи, которые они любили. Мне это помогает в жизни.
Жюли буквально сжалась, почувствовав нестерпимое чувство вины.
— И все же ты собираешься отправить картины в турне?
— Они существовали только для меня многие годы. Я могу ненадолго с ними расстаться.
— Но ты сейчас здесь, а их скоро увезут. Ты говорил, что выставка начнется через месяц? — уточнила Жюли.
— Через пару недель. Жалко, конечно, увозить их из дома. У меня такое впечатление, что я провожаю близкое существо, но ведь они скоро вернутся.
Две недели. У нее меньше времени, чем она предполагала.
— А ты? Ты будешь здесь к их возвращению? Если он останется здесь, дома, может быть, тени под его глазами пропадут и спадет то напряжение, которым он охвачен сейчас?
— Конечно, это же мой дом. — Джоун мягко улыбнулся.
Почти бессознательно она подошла к нему еще ближе. Жюли задавала вопросы, ответы на которые не помогли бы ей осуществить ее затею. Но эти ответы помогали ей лучше узнать его самого, хотя он для нее становился все более интересен и важен.
— Даже если ты проводишь здесь четыре или пять ночей в году?
— Кто знает…
Завтра ее уже не будет в его жизни. Жюли не будет знать, когда картины вернутся к нему в дом и займут свое место на стенах салона. Она не будет знать, когда он опять будет сидеть здесь этой огромной комнате, один в окружении своих бесценных полотен. Хотя почему она думает, что он будет один? Вряд ли Джоун Дамарон испытывал недостаток в женщинах.
— Почему ты так много путешествуешь?
— Я бы не назвал это путешествиями. Мои поездки связаны с семейными делами. А теперь скажи мне, почему ты задаешь мне так много вопросов, но ничего не говоришь о себе?
Жюли улыбнулась:
— Потому, что я умна.
Он похлопал по дивану, приглашая ее сесть рядом с собой:
— Подойди, сядь.
— Я…
— Пожалуйста. Я хочу тебе что-то сказать.
Опять та же осторожность. Она, похоже, никогда ее не покидала.
— Я скажу тебе… когда ты сядешь.
Жюли опустилась на диван рядом с ним, даже не понимая, зачем это делает, и развернулась нему, ожидая продолжения его слов.
— Знаешь, — задумчиво сказал Джоун, — когда я увидел тебя впервые сегодня вечером, мне стоило больших усилий отвести от тебя взгляд. В тебе было что-то такое, что требовало моего внимания.
— Что?
— Я пока не уверен…
Он провел рукой по ее волосам, затем по шее, где рука его задержалась и осталась лежать, — его сильные, загорелые пальцы — на нежном кремовом шелке ее кожи.
— Я расскажу тебе кое о чем. Последние несколько лет я жил как на иголках, в постоянном напряжении. Я очень устал.
Жюли не могла с собой справиться. Она протянула руку и коснулась теней под его глазами.
— Это следы усталости?
— Вероятно…
Он взял ее руку и поцеловал ладонь. Жюли вздрогнула.
— Я смертельно устал, — признался Джоун. — А ты очень сложный человек, я не ошибаюсь?
— Да, — мягко сказала она, — так что держись от меня подальше.
— Но почему?
— Так будет лучше. Для нас обоих, и в первую очередь для тебя.
Она встала с дивана:
— А сейчас я пойду к себе.
— Почему?
— Потому, что так будет лучше, — повторила Жюли, не собираясь комментировать свои слова.
5
Жюли не ожидала, что, вернувшись в комнату для гостей, сможет уснуть так быстро. Пребывание рядом с Джоуном наполняло ее энергией, заставляло испытывать множество сильнейших и порой даже противоречивых эмоций. По логике вещей она должна была бы провести всю ночь на ногах, не испытывая нужды во сне. Но столько всего произошло… Она была истощена не только физически, ее душевные силы также были на нуле. Да и внезапно атаковавший ее приступ аллергии и прием внушительной дозы лекарем тоже сделали свое дело.
Так что, как только Жюли легла в кровать и, закрыв глаза, утонула в нежности пуховых подушек и перин, сон пришел к ней, и спала она так глубоко, что, проснувшись, почувствовала полную потерю ориентации во времени и пространстве.
Она лежала в чужой постели и смотрела на яркие лучи солнца, льющиеся через огромные окна и освещающие потолок совершенно незнакомой комнаты, которую она видит в первый раз в жизни. Жюли напрягла слух и пыталась уловить хоть какой-нибудь звук, но все пространство вокруг наполняла обволакивающая тишина.
Постепенно все стало возвращаться на свои места. Вечеринка. Приступ аллергии. Джоун. Его забота о ней, когда ей было плохо. Вкус его губ на ее губах. Его пальцы, прикасающиеся к ее обнаженной груди.
Жюли до сих пор не понимала, как у нее хватило хладнокровия и самообладания, чтобы уйти тогда, когда она в действительности хотела остаться с ним и позволить произойти всему, что только могло бы между ними быть. Тому, к чему они оба так стремились. Но какие бы желания и чувства не обуревали ее, Жюли понимала, что она поступила так, как и должна была поступить.