Все же она остановилась перед замшевой курткой неуловимого цвета: цвета тумана, цвета времени, цвета платьев сказочной принцессы.
– Какая красота!
– Купи. Но это не подарок. Я хочу подарить тебе что-нибудь бесполезное.
– Нет, не хочу.
Желание уже покинуло ее: куртка утратит свой неповторимый оттенок, свою бархатистость, стоит отделить ее от труакара[24] в тонах палой листвы, от пальто из гладкой кожи, от ярких шарфов, которые обрамляют ее в витрине; каждый из выставленных предметов притягивает Лоранс как часть ансамбля.
Она показывает на магазин фотоаппаратов:
– Зайдем. Ничто не доставит большей радости Катрин.
– Разумеется, не может быть и речи о том, чтобы лишить ее рождественского подарка, – говорит Жан-Шарль озабоченно. – Но, уверяю тебя, следует принять меры.
– Обещаю тебе подумать.
Они покупают аппарат, несложный в обращении. Зеленый сигнал показывает, что освещение достаточное; если слишком темно, сигнал становится красным; ошибиться невозможно. Катрин будет довольна. Но я хотела бы дать ей иное: надежность, счастье, радость жизни. Я продаю именно это, когда создаю рекламу. Ложь. В витринах предметы еще хранят ореол, который осеняет их на отлакированной картинке. Но берешь в руку – и волшебство исчезает, это всего лишь лампа, зонтик, фотоаппарат. Недвижный, холодный.
У «Манон Леско» переполнено: женщины, несколько мужчин, пары. Вот молодожены: они обмениваются влюбленными взглядами, пока он застегивает ей браслет на запястье. У Жан-Шарля горят глаза, он прикладывает колье к шее Лоранс: «Нравится?» Прелестное колье, мерцающее и строгое, но чересчур роскошное, чересчур дорогое. В ней все сжимается. Не будь утренней ссоры, Жан-Шарль не дарил бы его мне. Это компенсация, символ, заменитель. Чего? Чего-то уже не существующего, возможно никогда не существовавшего: внутренней связи, тепла, которые делают ненужными всякие подарки.
– Оно тебе здорово идет, – говорит Жан-Шарль.
Неужели он не чувствует, каким грузом лежит между нами невысказанное? Не молчание, а пустословие. Не чувствует за ритуалом внимания, как они отъединены, далеки друг от друга?
Она снимает с себя драгоценность с какой-то яростью, точно избавляется от лжи.
– Нет, не хочу.
– Ты только что сказала, что колье тебе нравится.
– Да. – Она слабо улыбается. – Но это неразумно.
– Это мне решать, – говорит он недовольно. – Впрочем, если тебе не нравится, не надо.
Она снова берет в руки колье: к чему перечить? Лучше покончить с этим как можно быстрее.
– Да нет, оно великолепно. Я только считала, что такая трата – сумасшествие, но это, в конце концов, твое дело.
– Мое.
Она немного наклоняет голову, чтобы он мог снова застегнуть колье: безупречная картинка супружеской любви после десяти лет брака. Он покупает семейный мир, радости домашнего очага, согласие, любовь – и гордость собой. Она созерцает себя в зеркале.
– Ты хорошо сделал, милый, что настоял: я безумно рада.
По традиции Новый год встречают у Марты. «Привилегия женщины, прикованной к домашнему очагу, – у меня много свободного времени», – говорит она снисходительно. Юбер и Жан-Шарль делят расходы: нередко возникают сложности, потому что Юбер прижимист (надо сказать, он не купается в золоте), а Жан-Шарль не хочет давать больше, чем шурин. В прошлом году ужин был довольно жалкий. Сегодня все нормально, заключает Лоранс, обследовав буфетный стол, воздвигнутый в глубине салона, которому Марта придала рождественский вид с помощью свечей, елочки, омелы, остролиста, цветного дождя и блестящих шаров. Отец принес четыре бутылки шампанского, полученных от одного друга из Реймса, а Доминика – перигорский гусиный паштет, «самый лучший во Франции, страсбургский куда хуже». Тушеная говядина, закуски, фрукты, птифуры, бутылки вина и виски – вполне достаточно, чтобы напоить и насытить десять человек.
В прошлые годы Доминика проводила праздник с Жильбером. Идея пригласить ее на сегодняшний вечер пришла в голову Лоранс. Она спросила отца:
– Тебе будет очень неприятно? Она так одинока и несчастна.
– Мне совершенно все равно.
Детали никому не известны, но в курсе разрыва все. Здесь Дюфрены, которых привел Жан-Шарль, Анри и Тереза Вюйно, друзья Юбера. Доминика придает вечеру тон «семейного празднества»; она в строгом платье из джерси медового цвета, волосы у нее скорее седые, чем белокурые: стиль «молодая бабушка». Она улыбается мягко, почти робко и говорит замедленно; выражение апатично, она злоупотребляет транквилизаторами. Стоит Доминике остаться одной, как лицо ее сразу дряхлеет. Лоранс подходит к ней:
– Как прошла неделя?
– Неплохо; я спала довольно прилично.
Механическая улыбка: можно подумать, она вздергивает уголки губ за две нитки; она отпускает нитки.
– Я решила продать дом в Февроле. Не могу одна содержать эту махину.
– Обидно. Если бы можно было как-нибудь…
– Зачем? Кого я, по-твоему, буду там принимать? Интересные люди – Удены, Тирион, Вердле – приезжали ради Жильбера.
– О, они приедут и ради тебя.
– Ты веришь в это? Ты еще не знаешь жизни. Женщина без мужчины – социальный нуль.
– Только не ты. У тебя есть имя, ты сама по себе.
Доминика качает головой:
– Женщина, даже с именем, без мужчины – полунеудачница, своего рода обломок крушения… Я отлично вижу, как на меня смотрят люди: поверь, совсем не так, как раньше.
У Доминики это навязчивая идея: одиночество.
Вертится пластинка. Тереза танцует с Юбером, Марта с Вюйно, Жан-Шарль с Жизель, а Дюфрен приглашает Лоранс. Все они танцуют из рук вон плохо.
– Сегодня вы ослепительны, – говорит Дюфрен.
Она замечает себя в зеркале. На ней узкое черное платье и это колье, которое она не любит. Оно тем не менее красивое, и Жан-Шарль хотел, делая этот подарок, доставить ей удовольствие. Она не находит в себе ничего примечательного. Дюфрен уже немного выпил, у него в голосе настойчивые нотки. Милый парень, показал себя хорошим товарищем по отношению к Жан-Шарлю (хотя в глубине души каждый из них не так-то любит другого, скорее ревнует), но она не испытывает к нему особой симпатии.
Меняется пластинка, меняются кавалеры.
– Не осчастливите ли вы меня этим танцем? – спрашивает Жан-Шарль.
– С удовольствием.
– Забавно видеть их вместе! – говорит Жан-Шарль.
Лоранс следует за его взглядом; она видит отца и Доминику, которые сидят друг против друга и вежливо беседуют. Да, это забавно.
– Похоже, она овладела собой, – говорит Жан-Шарль.
– Она пичкает себя транквилизаторами, гармонизаторами, антидепрессантами.
– В сущности, они должны были бы воссоединиться, – говорит Жан-Шарль.
– Кто?
– Твой отец и твоя мать.
– Ты спятил!
– Почему?
– Это люди абсолютно противоположных склонностей. Ее влечет светская жизнь, а его одиночество.
– Они оба одиноки.
– Ну и что из этого?
Марта останавливает пластинку:
– Без пяти двенадцать!
Юбер хватает бутылку шампанского:
– Я узнал отличный прием открывания шампанского. На днях его продали на бирже идей.
– Я его видел, – говорит Дюфрен. – У меня есть свой прием, который еще лучше.
– Давайте…
Пробки выскакивают, оба не проливают ни капли, вид у них чрезвычайно гордый (хотя каждому было бы приятнее, если б у другого не получилось). Они наполняют бокалы.
– С Новым годом!
– С Новым годом!
Звон бокалов, поцелуи, смех, под окнами разражается концерт клаксонов.
– Какой чудовищный шум! – говорит Лоранс.
– Им подарили пять минут, как мальчишкам, которым абсолютно необходимо порезвиться между двумя уроками, – говорит отец. – Хотя это вполне цивилизованные взрослые люди.
– Да подумаешь, надо же отметить, – говорит Юбер.
Они открывают еще две бутылки, все отправляются за пакетами, сложенными около канапе, разрезают позолоченные ленточки, разворачивают обертки из яркой бумаги, разукрашенной звездами и елочками, искоса поглядывая на остальных, чтоб понять, кто взял верх в этом потлаче[25]. На сей раз мы, констатирует Лоранс. Они отыскали для Дюфрена часы, которые показывают, который час во Франции и во всех странах мира; для ее отца – восхитительный телефон, копию старинного, который как нельзя лучше подойдет к керосиновым лампам. Другие их подарки не слишком оригинальные, но утонченные. Дюфрен пошел по линии «механических безделушек». Он подарил Жан-Шарлю игрушечное сердечко, отбивающее ритм семьдесят раз в минуту, а Лоранс – прибор, который крепится к рулю машины и имитирует пение соловья (она никогда не осмелится его установить). Жан-Шарль вне себя от восторга: всякие бесполезные штучки, которые не имеют никакого смысла, – его хобби. Лоранс получила также перчатки, духи, носовые платки. Все в упоении, кричат, благодарят.
– Берите тарелки, приборы, накладывайте, устраивайтесь, – говорит Марта.
Гул, звяканье посуды, до чего вкусно, берите еще. Лоранс слышит голос отца:
– Вы не знали этого? Вино нужно согревать, только когда оно раскупорено, ни в коем случае не раньше.
– Замечательное вино!
– Жан-Шарль выбирал.
– Да, я знаю одну отличную лавчонку.
Жан-Шарль может счесть замечательным вино, явно отдающее пробкой, но разыгрывает из себя знатока, как и остальные. Она выпивает бокал шампанского. Они смеются, шутят, а ей их шутки не кажутся забавными. В прошлом году… Что ж, ей было тоже не очень весело, но она делала вид; в этом году у нее нет желания принуждать себя – слишком утомительно. К тому же тогда она думала о Люсьене: своего рода алиби. Считала, что есть человек, с которым ей хотелось быть вместе; сожаление служило романтическим огоньком, согревавшим ее. Почему она решила освободиться от него, сберечь время, силы, сердце, когда она не знает, куда девать время, силы, сердце? Чересчур заполненная жизнь? Чересчур пустая? Заполненная пустыми вещами. Какая неразбериха!