Председатель. Тогда вернемся к этому инциденту с вызовом Корнилова. Вы утверждали в своих показаниях, что Временное правительство не вызывало Корнилова, и что вы оказались перед фактом его намерения приехать, и что, узнав об этом, вы пытались воспрепятствовать ему, послав телеграмму, которая застигла его в пути, и что после этого он приехал, а по приезде представился…
Керенский. Он прибыл, и его отношение ко мне было настолько «дружеским», что он явился ко мне с автоматами.
Украинцев. С какими автоматами? Что вы имеете в виду?
Керенский. Одна машина с автоматами ехала впереди, а вторая с автоматами ехала позади. Азиатские солдаты Корнилова внесли две сумки с автоматами и положили их в вестибюле.
Председатель. Они на самом деле принесли автоматы?
Керенский. Да!
Председатель. И оставили их там?
Керенский. Нет. После они их с собой забрали, когда уходили сами. И вновь один автомобиль с автоматами прокладывал дорогу, а другой следовал позади. Так они уезжали.
[Во время своего предыдущего приезда в Петроград Корнилов прибыл без автоматов. Следующая цитата из газеты «Русское слово» дает некоторое представление о душной атмосфере, царившей в Ставке перед Московским совещанием и визитом Корнилова в Петроград 10 августа: «Обстановка в Ставке в связи с отъездом генерала Корнилова очень напряженная, и эта нервозность нарастает отчасти из-за смутных слухов, которые приходят из Петрограда о якобы зреющем заговоре против главнокомандующего… Это объясняет, почему во время поездки генерала Корнилова были предприняты меры предосторожности… Ближе к Петрограду ощущение настороженности возрастало, хотя никакой мнимой причины для этого не было».]
О да, я забыл, что меня информировали о существовании некого политического «салона», в котором проводилась организованная кампания в пользу Корнилова и где имела место всяческая агитация и попытки сформировать общественное мнение. Но поскольку это был дамский салон, я не стану упоминать имена; это не имеет значения.
Председатель. Что ж, выходит, в ваших первых показаниях вы утверждали, что 3 августа Корнилов выдвинул свой меморандум, а позже он снова представил его, лично или через Савинкова, в переделанном виде, включив туда несколько новых пунктов относительно начала работы на фабриках.
Керенский. Нет. 10 августа он привез его мне в готовом виде. Насколько я помню, дело обстояло так: Савинков и Филоненко встретили Корнилова на вокзале и там вручили ему рапорт. Лично я думаю, что так оно и было, хотя и не настаиваю на этом. Думаю, все случилось так, как я сказал. В любом случае Корнилов приехал прямо ко мне с этим меморандумом. Слева внизу документа было оставлено место для его подписи; Савинков подписался сразу под этим местом. В самом низу документа свою подпись поставил Филоненко.
Председатель. А теперь об этих параграфах относительно железных дорог и фабрик. Когда Корнилов прибыл с этим новым рапортом, он был один или в сопровождении Савинкова?
Керенский. Он был совершенно один. Однако до этого Савинков настаивал на том, что Корнилов должен незамедлительно сделать доклад Временному правительству.
Председатель. 10 августа, когда он был вызван вами?
Керенский. Еще раньше. Я сказал на заседании кабинета министров, что, пока все мы заняты подготовкой к Московскому совещанию, заседания Временного правительства не могут предоставить ни подходящего времени, ни подходящего места для доклада, который требуется обсудить во всех деталях. Однако Савинков и Филоненко, невзирая на это, вызвали Корнилова; и все же все произошло так, как я предсказывал: доклад не был изложен перед Временным правительством 10 августа. Он был зачитан здесь, в этом кабинете, уже вечером. Я вызвал Терещенко и Некрасова, и Корнилов выложил перед нами этот документ.
Председатель. Вы выражали свои взгляды на протяжении дня. Корнилов раньше не показывал вам рапорт?
Керенский. Нет. Я просмотрел его в течение дня и заметил пункты о фабриках, мастерских и железных дорогах, что поднимало совершенно новые вопросы; более того, я уже сказал вам, что в рапорте содержались некоторые бессмысленные вещи.
Председатель. И тогда вы изложили свои возражения?
Керенский. Я сказал, что с формальной точки зрения рапорт совершенно некорректен. В конце концов, сказал я, кто такой заместитель военного министра? Он — чиновник, прикрепленный ко мне, министру; он мой ближайший сотрудник и мой представитель.
Заместитель военного министра не имеет права идти против своего начальника — министра — и тем более подписывать документы. Корнилов согласился, что делать этого нельзя. Он согласился с тем, что, поскольку я еще не видел меморандума, хотя он привез его мне, предполагая, что содержание документа мне известно, невозможно настаивать на том, чтобы меморандум был немедленно зачитан перед Временным правительством. Он также понимал, что Савинков вел себя недостаточно дисциплинированно. В течение вечера, пока Корнилов докладывал, приехал Савинков. Я был проинформирован о том, что «прибыл заместитель военного министра». Я его не принял. Савинков не присутствовал во время чтения Корниловым доклада, потому что я считал, что он уже покинул правительство. Для меня это было очевидным.
[Попытки Савинкова присутствовать на чтении рапорта Корнилова 10 августа, очевидно, предпринимались в расчете на мое «мягкосердечие», которое помешает мне отказать перед другими людьми принять его. На самом деле, как говорит сам Савинков, после моего категорического отказа 8 августа подписать меры, предложенные во втором рапорте, он отменил свою отставку, заявив, что «в таком случае рапорт Временному правительству будет представлен генералом Корниловым… Моя отставка, — продолжал он, — не была принята. Как обычно, я выполнял свою текущую работу, но больше не докладывал Керенскому». (Что было совершенно противозаконно, смею добавить.) В беседе с Корниловым 10 августа Савинков признал, что его поведение является нарушением дисциплины, однако его нельзя рассматривать как положительно наносящее вред государству. «С другой стороны, нарушение дисциплины — был единственный способ в моем распоряжении, чтобы заставить премьер-министра обратить серьезное внимание на доклад, которому я придавал исключительное значение».
Не раскрывается ли весь характер Савинкова в этом инциденте?
Это верно, что я не стал предпринимать официальных шагов в отношении письма Савинкова с просьбой об отставке, датированного 8 августа, надеясь, что он придет в чувство и не станет приводить свои «угрозы» о генерале Корнилове в исполнение. Когда генерал Корнилов прибыл и начал выдвигать идеи Савинкова, я понял, что недопустимо, чтобы последний дальше оставался на правительственной службе, и подписал его прошение об отставке. После этого, чтобы не ставить Савинкова в неловкое положение в тот день, я послал ему с Терещенко записку, чтобы он, Савинков, не приходил ко мне в тот день… («Терещенко сообщил мне, — говорит Савинков, касаясь этого вопроса, — что меня не пригласили посетить в тот день дворец».) Но как же при таких обстоятельствах Савинков мог решиться приехать ко мне в тот вечер и на какой прием он мог рассчитывать?]
Председатель. Значит, было решено, что своей бестактностью Корнилов был обязан Савинкову?
Параграф 9
Раупах. А Савинков ничего на словах не говорил вам о содержании документа?
Керенский. Это было так: он начал говорить о введении смертной казни в тылу; против чего я неизменно возражал, и на этом наш разговор обычно заканчивался. «Если вы не соглашаетесь по этому основному вопросу, — говорил Савинков, — все остальное несущественно». Итак, все другие меры, за исключением пунктов, касающихся железных дорог и фабрик, еще ранее были предложены военным министром. Совершенная ошибка, в которую впадают все вновь назначенные руководители, заключается в том, что до его прихода якобы ничего не делалось, словно он был первым, кто начал предпринимать какие-то реформы: Савинков был первым, затем Корнилов первым, теперь Верховский первый и т. д. На самом деле все материалы для моих сотрудников давно были полностью собраны и систематически переработаны в ряд мер, которые все были направлены на определенные цели [восстановить организацию и боеспособность армии].
[Став военным министром, я сразу же понял, в какую невероятную путаницу вовлек министерство Гучков своими абсурдными реформами. Мне не понадобилось слишком много времени, чтобы разобраться в этом. С первого взгляда было понятно, какую огромную работу надо провести, чтобы устранить этот беспорядок и выработать хорошо спланированные и глубокие реформы. А теперь Корнилов желал действовать радикальными мерами, способом, который мог лишь потрясти все государство.
В связи с вопросом о реформах, проведенных военным министром, я вспоминаю слова, которые я произнес на Московском совещании: «Господа, то, что многие теперь приписывают революции, было выковано силой элементов, а не сознательными действиями и злыми намерениями части темных сил революции; это очевидно из того факта, что все, что возбуждает негодование нынешних обновителей армии, было сделано до меня, без меня и их собственными руками».
На самом деле статус, определявший природу комитетов и организаций, выбранных солдатами, был санкционирован Гучковым в его знаменитом приказе № 213. Бурно обсуждавшаяся комиссия генерала Поливанова (бывшего военного министра), которая выработала декларацию прав солдат и в целом так дорого обошлась армии, существовала во время срока службы Гучкова, но как только позволила данная мне власть упразднить ее, я это сделал. Адмиралтейство также заплатило большую цену за деяния комиссии Савича (члена октябристского правого крыла в 4-й императорской Думе); в то же время В. И. Лебедев[10]